— И у тебя есть другое предложение, — уточнил Эндрю, пытаясь скрыть нотку вспыльчивости в голосе.

Ганс вытянул руку и оперся о плечо Эндрю.

— Ответственность команды, Эндрю. В Геттисберге ты держался, когда я бы вышел из дела. Это разбило вдребезги полк, но спасло старый Первый Корпус. Ты повел нападение в Колд-Харборе, когда я бы сказал Гранту идти к черту и приказал, чтобы мальчики легли. Возможно у тебя больше мужества, чем у меня.

Сильно удивившись, Эндрю промолчал.

— Я стал слишком старым для этого, — вздохнул Ганс, снимая свою шляпу, чтобы провести пальцами через пропитанные потом пучки седины. — Всегда, кажется, что осталась еще лишь одна кампания, тем не менее, всегда найдется новая.

— Но были времена, когда мы любили это, — прошептал Эндрю. — Не убийство, не такие моменты как этот с сомнением и страхом. А такие моменты, как тихие ночи, армия, стоящая лагерем вокруг тебя, чувство удовлетворения от знания, что ты победил и видишь гордость в глазах всех вокруг тебя.

Удивившись, Ганс посмотрел на него и кивнул.

— Если это последняя кампания, то что же тогда с нами случилось?

Эндрю мягко фыркнул.

— Если бы я знал.

— Твой инстинкт говорит тебе не атаковать этим утром, не так ли?

— Да.

— Тогда послушай его.

Эндрю вздохнул.

— Мы обсуждали это раньше, Ганс. Мы не можем атаковать с флангов, мы не можем прорваться из южного района, и они не будут атаковать. Мы должны разрешить безвыходное положение. Президент приказал наступать. И вспомни, мы планировали наступление, все время полагая, что мы можем его осуществить.

— Так почему ты трусишь в последний момент? — спросил Ганс.

Эндрю посмотрел на своего друга.

— Сначала ты. Почему ты?

Ганс вздохнул.

— Нутром чую, что они нас там поджидают. Наступление это то, чего они хотят от нас и полностью рассчитывают, что мы так и сделаем.

Эндрю щипнул еще пучок травы, получая удовольствие от аромата шалфея.

— Сейчас нет другого варианта, — сказал он.

— То, что предложил Винсент, это же идея.

Эндрю покачал головой.

— Возможно, спустя шесть месяцев с этого момента, с количеством боеприпасов большим в четыре раза, чтобы хотя бы надеяться, что это сработает. Прямо сейчас это было бы ничто иное, как безумный самоубийственный жест. Винсент, мечтатель, если он думает, что мы могли бы нанести смертельный удар по тому варианту. Просто недостаточно средств, что бы выполнить задуманное.

— Это — потому что ты знаешь, я сделал бы так, что я должен был бы пойти. Именно это мешает тебе рассмотреть такой вариант.

Эндрю посмотрел на друга, сидящего в полумраке.

— Ганс, — и он, поколебавшись немного, продолжил, — если бы я думал, что принеся тебя в жертву, я бы закончил эту войну, и тем самым спас бы твоего ребенка, моих детей, я бы приказал исполнить этот вариант.

Ганс мягко рассмеялся.

— Я не уверен, толи ты просто чертовски хороший лгун, или ты действительно подразумеваешь это. Странно, хотя я надеюсь, что ты не обманываешь. Мы солдаты, Эндрю, мы все знаем, что означает эта работа, и я надеюсь, что изначально научил тебя необходимости жертвовать в пользу дела, даже когда это относится к твоему самому близкому другу.

— Я пожертвовал своим братом, вот так.

Ганс ничего не произнес.

Эндрю уронил горсть травы, потянулся и положил на мгновение руку на плечо Ганса, затем смущенно убрал ее.

— Итак, почему же теперь тебя мутит в животе от страха? — спросил Ганс, сменяя тему.

— Я не уверен, и это — то, что беспокоит меня. У Колд-Харбора я знал, что это было самоубийственно, но я атаковал, поскольку был приказ. Я знал, что если откажусь, они заберут у меня Тридцать пятый, а мальчики в любом случае должны были бы атаковать. Я видел, как Чемберлен сделал туже проклятую вещь спустя две недели у Питерсберга. Он знал, что это было бессмысленно, но как бы то ни было, он возглавлял свою бригаду.

— И он, черт возьми, был почти уничтожен, выполняя этот приказ, если мне не изменяет память.

Эндрю кивнул.

— Это как раз и показывает, чем эта битва отличается. Почти все они были либо встречным боем, как у Роки-Хилла, или же мы вставали на защитную линию, как следует окопавшись, как в битве у Испании или Суздаля. Теперь же они закопались, и ты прав, мне следует считать, что Джурак все это учел, — сказал он. — Даже более того. Мы оба знаем, что мы почти у черты. Становится очевидным, что Джурак превосходит нас по производительности. Ты видел те отчеты Билла Вебстера, отправленные нам из Казначейства и Винсента из Артиллерийско-технического Управления.

Ганс сплюнул струю табачной слюны и проворчал.

— Они по-другому бы пели, если бы бантаги очутились у их дверей.

— Мы выдыхаемся, Ганс. Темп производства истощил страну. То же самое мы видели и у солдат армии южан осенью 64-го. Есть слишком много узких мест в снабжении, слишком много людей в армии, слишком много тех, кто изготавливает оружие, и не достаточно производящих самое необходимое для повседневной жизни, да еще миллион римлян, согнанных со своей земли. Короче говоря, мы терпим крах.

— И это твоя причина, что бы атаковать здесь и сейчас?

Эндрю наклонился вперед и обхватил подбородок коленями.

— Нет, Ганс. Я думаю, что у меня хватило бы здравого смысла остановить все, если бы я понял, что это было единственной причиной для нападения. Но Марк прав, мы должны что-то сделать. Жители Рима должны знать, что Русь будет сражаться, чтобы помочь им вернуть назад их землю. Таким образом, это политика. Также мы должны найти способ закончить эту войну прежде, чем или мы потерпим крах, или Калин уступит давлению, которое нарастает в Сенате, чтобы принять предложение Джурака относительно мирного урегулирования.

— Если Калин согласится на это, то будет достоин расстрела, — рявкнул Ганс.

— Он президент, — ответил Эндрю, с остротой в голосе.

— А ты написал чертову Конституцию. Так измени ее. Я говорю тебе, я чувствую что-то в этом.

— Ты обвиняешь Калина?

— Нет, черт побери, конечно нет. Если что и есть отвратительного в нашем президенте, так это то, что он к проклятью чересчур честный и простоватый.

— Мы имели обыкновение говорить так о Линкольне, но за этим болотом — внешностью адвоката, скрывался чертовски проницательный политический деятель.

Ганс кивнул, сплюнув струйку табачной слюны и вытерев низ подбородка тыльной стороной руки.

— Мы должны закончить войну сейчас, — заявил Эндрю, сменяя тему, уходя подальше от вопросов, обсуждение которых, как он чувствовал, было недалеко от измены.

Ганс был прав; он действительно написал Конституцию для Республики. Но как только эта Конституция была принята жителями Руси и Рима, он выпустил ее из своих рук, и теперь она должна связать его, как он связал любого другого гражданина, который поклялся своей преданностью ей, и таким образом принял ее защиту.

Он встал. Поднимая полевой бинокль, который висел на его шее, он обратил свое внимание на противоположное побережье. Восточный берег был пониже западного, плоский, не разрезанный такими оврагами, как западный берег. Джурак должен был оттянуть свою линию обороны подальше назад, не располагая ее здесь. Выглядело так, как будто он выбрал более слабую позицию, чтобы соблазнить их. Эндрю мог видеть схемы укреплений, опоясывающих противоположный берег.

Пучки дыма от утренних костров поднимались прямо вверх в неподвижном воздухе. Снова пробила мысленная дрожь. Ежемесячный Праздник Луны был два дня назад, всю ночь крики жертв доносились из-за реки. Он задумался, жарилось ли то, что осталось после праздника, на тех кострах. Первоначально планировалось идти в атаку тогда, но эта ночь была слишком очевидной для них, чтобы ударить, и, кроме того, ублюдки обычно бодрствовали в течение ночи Праздника Луны и могли бы что-то заподозрить. Внутренний голос нашептывал, что еще есть время остановиться. Стены с бойницами отчетливо вырисовывались вдоль восточного берега. Это был прекрасный момент, западный берег лежит в темноте, восточный же ярко освещен.