— Вы по-прежнему беседуете о вечности во время этих ночных шахматных партий? — спрашиваю я у Скотта в конце июля. Мы только что закончили партию в теннис на корте летнего дома Корнелиуса в штате Мэн и в тени внутреннего дворика вместе пьем кока-колу. Как только я задал этот вопрос, я понял, что совершил ошибку, слишком прямой и слишком явный вопрос. Скотт обойдет его с ловкостью опытного матадора.

— О, мы перешли на теологические темы, — говорит Скотт, открывая следующую банку кока-колы. — Теперь мы погружены в философию!

— В философию? Корнелиус? Боже мой, Скотт, что за чудо — я не знаю, как это тебе удается!

— Это не чудо. Почему бы Корнелиусу не начать серьезно размышлять теперь, когда он приближается к старости? И разве не лучше вместо фразы: «Я считаю своим моральным долгом сделать то-то и то-то», сказать: «Я считаю, что если бы я поступил так-то и так-то, это больше соответствовало бы теории Платона об абсолютном благе!»

— О, Боже мой! О... Скотт, ты всучил ему Платона? И что думает Корнелиус о Платоне?

— Вначале он думал, что тот просто замечателен. Но когда он узнал, что Платон был гомосексуалистом, он потерял к нему интерес.

Мы с ним от души смеемся. Как я и предвидел, матадор легко взмахнул своим плащом и ушел от стремительной атаки быка. Я жду благоприятного момента, чтобы второй раз пойти в атаку.

— По правде говоря, — говорит Скотт, — я думаю, что Корнелиусу больше подходит Декарт. У меня такое чувство, что он все подвергает сомнению, экспериментирует новыми теориями, переоценивает все свои старые ценности. Пятидесятилетие, очевидно, глубоко на него подействовало.

— Скорее, смерть Сэма.

— Может быть. Так или иначе, эти два события вместе, несомненно, глубоко потрясли его.

— Сколько это будет продолжаться?

Скотт мечтательно смотрит на небо.

— Кто знает? Его умственный кругозор постоянно расширяется. Я всегда думал, что ты недооцениваешь его, Себастьян, — нет, не в том, что касается банка. В том, что касается его личной жизни. Если снять с него деспотическую манерность и позу крутого парня, то он может быть удивительно восприимчивым. И он очень одинок.

— Скотт, ты, должно быть, шутишь? Он помешанный на власти эгоцентрист!

— В банке, да. Но в час ночи перед шахматной доской он совершенно другой человек.

— Поверю тебе на слово. Если бы я регулярно в час ночи сидел за шахматной доской напротив Корнелиуса, то я давно бы уже стал занудой. Итак, что же произойдет, Скотт? (Кажется, я неспособен перестать задавать прямые вопросы, но этот вопрос звучит достаточно естественно в контексте беседы). Корнелиус на самом деле собирается уйти в отставку в течение последующих пяти лет и навсегда переселиться в Аризону?

— Думаю, что уже через неделю Аризона ему надоест до смерти. А что касается его отставки... Кто знает? Я просто сижу и слушаю его рассуждения.

Я озадачен этим явно недостаточным интересом к планам Корнелиуса рано уйти в отставку. Если Скотт когда-либо собирается что-либо получить, Корнелиус должен уйти в отставку в недалеком будущем.

— Я думал, что ты сидишь и читаешь ему лекции о Платоне!

— Только когда он просит меня об этом! — лениво улыбается он, такой хладнокровный, такой спокойный и такой уверенный. Как будто он нисколько не сомневается, что, в конце концов, банк будет принадлежать ему. Как будто он знает, что он в безопасности, что бы ни случилось. Я и внуки — не в счет, как и все остальные партнеры, потому что Скотт с Корнелиусом играют в шахматы на банк, и Скотт уже понял, как он может поставить мат.

На этот раз матадор, взмахнув плащом, бросил мне пыль в глаза. Я ничего не вижу. Я сбит с толку и обманут.

— Ну, ладно, — сказал я, уступая и готовясь уйти с поля боя, — через пятьдесят лет мы все будем мертвы, так что какого черта! Это напоминает мне ту строку из «Ист Коукера» из «Четырех квартетов» — эй, я хотел бы тебя обратить к Томасу Стернсу Элиоту, Скотт...

— Я недавно сам обратился к нему. Сейчас я не могу понять, почему я всегда находил его таким скучным. Какую строку из «Ист Коукера» ты имеешь в виду?

— Ту, которая про смерть.

О, тьма, тьма, тьма. Все они уходят в тьму,

В пустоты меж звезд, в пустоты уходят

Пустые писатели, полководцы...

— «...Коммерческие банкиры!» — говорит он вместе со мной, и мы оба заливаемся смехом. Так в Англии называют банкиров инвестиционных банков. Элиот когда-то был банкиром.

— Ладно, такова жизнь! — флегматично замечаю я. — Даже Корнелиусу в один прекрасный день придется уйти во тьму.

— Да, я думаю, он, в конце концов, понял, как надо управлять своим Богом, когда он достигнет конца освещенной комнаты.

Вот оно, наконец! Я точно не знаю, что это «оно» означает, но я потом выясню. Тем временем мне нужно продолжать непринужденную беседу.

— О, с Богом он все уладит, без проблем, — бойко говорю я, — а затем он прямо пойдет наверх по пути, усыпанному розами, к большому банку, который ждет его в небе...

Скотт разражается смехом и выливает кока-колу на свою теннисную майку.

— Смотри, что ты наделал, Себастьян!

— Я?

— Да, ты! Никто другой, кроме тебя, не может заставить меня так смеяться!

Милая беседа двух старых друзей. Сложная беседа двух новых соперников, которые могут стать очень серьезными врагами. Я жду, пока он уходит менять майку, я сижу во внутреннем дворике и думаю, думаю, думаю.

Корнелиус все чаще стал размышлять о смерти, у него появилось чувство вины за свое прошлое. Способен ли такой аморальный человек, как он, чувствовать вину? Да, несомненно. А если учесть строгое религиозное воспитание, то Корнелиус должен по идее испытывать адские муки совести. Комплекс вины у таких людей делает их жизнь невыносимой.

Бьюсь об заклад, что Корнелиус испытывает соблазн отдать банк Скотту, чтобы смягчить свою вину перед Стивом. Он считает, что это единственный способ уладить свои отношения с Богом.

Конечно, Скотту потребовались годы работы, чтобы достичь такого настроения у Корнелиуса. Он был самоотвержен, дисциплинирован, фанатичен. Он искал справедливости — как он говорит, «высшей справедливости», — подразумевая безжалостную силу, которая, возможно, управляется Богом, а может быть и нет. Но удастся ли ему свершить свое правосудие? Интересно. Ведь самые незначительные события могут расстроить его планы. Например, Корнелиус может подавить в себе чувство вины и потерять интерес к Скотту. Или отказаться от идеи преждевременной отставки и прожить еще очень долго, дольше Скотта, который всего на одиннадцать лет моложе его.