Вики холодна со мной из-за этой неожиданной любви, которая разгорелась между нашими родителями. Она спокойна и, вероятно, ценит возможность отдохнуть. Я смотрю на ее детей во время пасхальных торжеств. Вот прелестная маленькая девочка по имени Саманта, которую все откровенно балуют. Другая девочка Кристина очень похожа на Сэма, но она веселая. Оба мальчика, которые после возвращения в Штаты были так застенчивы, что и слова не могли произнести, теперь шумят и плохо себя ведут, но Корнелиус, по-видимому, думает, что им можно разрешать драться, разбивать драгоценный фарфор и есть руками за столом. «Мальчики — всегда мальчики!» — в таких случаях весело говорит Корнелиус. Раньше он этого не говорил, когда однажды во время моей драки с Эндрю одна из его картин упала со стены. Интересно, собирается ли он быть снисходительным к своим внукам, таким снисходительным, чтобы совершать поступки, не соответствующие его сволочному характеру. Нет, я бы польстил Корнелиусу, если бы сказал, что было бы невозможно себе представить, чтобы он действительно поступил глупо, когда дело касается банка. Если мальчики окажутся чистым убытком, то он спишет их со счета.

Что представляют собой эти мальчики? Трудно сказать. Если наследственность что-нибудь значит, то они должны быть смышлеными. Эрик, вероятно, может добиться успеха, белокурые локоны придают ему отдаленное сходство с Вики. Но Пол, наверное, умнее. Поживем — увидим. Мама говорит, что у Вики будет еще ребенок. Проклятие. Это значит, что Вики будет до конца лета занята процессом размножения. Но, быть может, это и к лучшему, это значит, что я смогу спокойно встречаться с ней. Никто не станет соблазнять беременную женщину, кроме, конечно, Корнелиуса, который увел маму от папы, но мы все прекрасно знаем, что Корнелиус способен на все.

Пасха обычно не такой большой семейный праздник, как День благодарения, но в этом году Эндрю из-за каких-то причин должен скоро уехать, так что они с Лори на каникулы снова отвезут детей на восток. Их дети счастливые и обыкновенные, как и их родители. Лори обсуждает с мамой моду и рассказывает ей о курсах французской кулинарии, которые она посещает. Можно ли себе представить, чтобы люди были такими обыкновенными? По-видимому, можно.

— Как поживаешь? — спрашиваю я Эндрю на воскресном пасхальном обеде, после того, как все набили себе желудки жареной индейкой и вышли из столовой.

— Превосходно! Этот фантастический новый проект...

Боже мой, Эндрю — скучный человек. Он, вероятно, то же самое думает обо мне.

— А как ты поживаешь, старина? — весело говорит он, хлопая меня по плечу. — По-прежнему лодырничаешь, считая мелочь?

Эндрю вырос в известной семье банкиров, и, несмотря на это, я действительно верю в то, что он по-прежнему считает, что Ван Зейл — это коммерческий банк. Есть коммерческий банк Ван Зейла и «Ван Зейл Манхэттен траст», и эти два банка тесно сотрудничают друг с другом, но я банкир, занимающийся инвестициями, и помещаю капитал клиентов в долгосрочные инвестиции в пользу больших корпораций, и я вовсе не кассир.

— У меня все в порядке, — говорю я Эндрю. Что еще можно сказать человеку, который так глуп? Как общаться с таким глупцом?

Он начинает рассказывать о наших кузенах Фоксуорсах. Все Фоксуорсы любят Эндрю. Я думаю, что это из-за того, что Эндрю пошел в папу, он так хорошо вписывается в его семью. Должно быть, папа тоже был дураком, так как ради политики бросил банковское дело, в погоне за иллюзорной властью, променяв захватывающий мир экономики на искусственный мир ловли голосов избирателей. Я должен признаться, что меня привлекает власть, но не власть политиков. Эта власть выглядит ничтожной по сравнению с той, которой обладают высокопоставленные представители финансовых кругов, заправляющие экономикой этой страны.

Однако в отличие от Корнелиуса я занимаюсь банковским делом не только ради власти, и, конечно же, не только ради денег или социального статуса, как Сэм Келлер. Ведь, с одной стороны, мой дед по материнской линии оставил мне кучу денег, а с другой — я родился в семье аристократов с исторического американского севера. Я выбрал банковское дело потому, что оно мне нравится. Я люблю цифры. Мне нравится улаживать сложные финансовые дела. И я с этим хорошо справляюсь. Во мне, возможно, нет напускного обаяния Сэма Келлера или грубоватой жесткости Корнелиуса, но я подозреваю, что во мне есть то, чего нет ни в одном из них — настоящий финансовый ум.

Может возникнуть неверное впечатление, когда я говорю, что люблю деньги: кто-то может подумать, что я скряга и храню деньги под матрасом или какой-нибудь герой — продукт нашей массовой культуры, постоянно гоняющийся за Его Величеством долларом. Меня привлекает абстрактная природа денег и вытекающие из этой природы математические свойства, мне нравится увлекательное многообразие экономических теорий и, наконец, — но не в последнюю очередь — меня увлекает тот вызов, который немногие представители нашего богатого фальшивого общества желают принимать: бесконечное противостояние денег и морали, конфликты, которые могут только усилить чьи-нибудь философские спекуляции об основных ценностях, целях и даже реальности огромного богатства, как ныне происходит в нашем черном, хаотическом, апокалипсическом мире двадцатого века.

Я не философ. Но меня интересует философия. (Только люди, подобные Корнелиусу, называет ее комнатной игрой для яйцеголовых). И я не обезьяна, лишенная индивидуальности. Я устал наблюдать, как миллиарды долларов расходуются на разработку способов уничтожения людей. Я устал наблюдать за привилегированными гражданами богатейшей страны мира, купающимися в невообразимой роскоши, в то время как миллионы живут в адской бедности. Конечно, я бы не высказал это вслух, люди прозвали бы меня «идеалистом», классифицировали бы меня как «безответственного человека» и гарантировали бы моей карьере «трагический» конец (благородное отлучение от дел после неминуемого нервного расстройства), но иногда я мечтаю быть президентом банка, который пытался бы помогать деньгами не только бедным государствам, но и людям, живущим ниже черты бедности здесь в Америке, в моей Америке, в Америке, которую я люблю и ненавижу одновременно, в Америке, которую я критикую, так как достаточно ее люблю, в Америке Плана Маршалла, а не атомной бомбы и «Я люблю Люси».

— Ты что-то спокоен сегодня! — говорит мой шумный брат, снова весело похлопывая меня по спине, как будто он кандидат на будущих выборах, а я упорствующий избиратель. Я снова вспоминаю моего отца. Я думаю, что мой отец любил меня, но сначала он устроил такую суматоху из-за опекунства только потому, что хотел отплатить маме за то, что она сбежала с Корнелиусом, и его раздражало, когда я очень скучал по ней. Мама любила меня, когда меня никто не любил. Надо отдать ей должное. Я тоже очень люблю маму, но она сводит меня с ума. Матери должны остерегаться одержимости в любви к своим детям, но, бедная мама, я не могу сердиться на нее только из-за того, что она использует меня, чтобы восполнить некоторый эмоциональный пробел в своей жизни. Естественно, что брак с Корнелиусом не мог всегда оставаться ложем из роз. Мама думает, что понимает меня, но на самом деле это не так, и я тоже по-настоящему ее не понимаю, хотя я чувствую, что часто она несчастна, и тут же начинаю сердиться на Корнелиуса. Мы с мамой не похожи, хотя она однажды сказала мне, что я действительно пошел в ее родню. Она сказала, что я напоминаю ей ее отца Дина Блейса, который когда-то был главой инвестиционной банковской фирмы «Блейс, Бейли, Ладлоу и Адамс». Он умер, когда мне было шесть лет, но я хорошо его помню. Он, бывало, сидел и сердито смотрел на своих приглашенных к обеду гостей, и если кто-то был достаточно опрометчивым и делал какое-либо глупое замечание, он кричал: «Что за чушь!» Он был большим человеком на Уолл-стрит. Говорят, что он был одним из тех немногих людей, кто мог заплатить Полу Ван Зейлу той же монетой. Крепкий парень. Умный. Надеюсь, что я похож на него.