В маленькой квартире аббата, оклеенной дурными новыми обоями в красную клеточку, пахло могилой; сразу было понятно, что в тени собора, падавшей на этот флигель, солнце никогда не заглядывало просушить стены: внизу у плинтусов они крошились и пыль, похожая на сахарный песок, потихоньку сыпалась на холодные натертые полы.

Какое убожество! И ведь здесь живет старик, измученный ревматизмом! — думал Дюрталь.

Правда, когда они вошли в комнату аббата, оказалось, что она немного согрета теплом камина. Священник читал служебник, закутавшись в ватное пальто; он сидел у окна, отдернув занавеску, чтобы разглядеть буквы.

В комнате стояла маленькая железная кровать с белыми ситцевыми занавесками и красными кретоновыми подхватами; напротив нее стол, накрытый скатертью, на нем письменный прибор; рядом со столом — молитвенная скамеечка, а над ней Распятие, прибитое гвоздями к стене; всю остальную комнату занимали книжные полки до потолка да еще три кресла, какие теперь можно встретить только в монастырях да в семинариях: ореховые, с соломенными сиденьями, как у церковных стульев; одно стояло у стола, два других по обеим сторонам камина, по бокам от которого висели круглые спартри[5]; на камине стояли две пузатые вазы, из которых торчали бледные стебли сухого камыша, а над ним висели стенные часы в стиле ампир.

— Подойдите поближе, — пригласил аббат. — Я топлю, но все равно холодно.

Дюрталь что-то сказал Жеврезену про его ревматизм; тот выслушал и развел руками:

— Епископский дом весь такой. Монсиньор сам еле ходит, а не смог найти во всем здании ни одной сухой комнаты. Господи прости, мне кажется, что его квартира еще более сырая; на самом деле надо бы повсюду поставить калориферы, но на это ни за что не пойдут: дорого.

— Но монсиньор хотя бы мог поставить кое-где по комнатам жаровни.

— Монсиньор? — засмеялся аббат. — Да у него денег и вовсе нету; он за все про все получает жалованье в десять тысяч франков: церковных доходов в Шартре нет, а сборы с актов канцелярии ничего не дают; в этом городе богатые люди в церковь не ходят и помощи от них ждать нечего, а он еще на свой счет содержит садовника да привратника, а кухарку и прачку из экономии должен брать из монастыря. Да к тому же у него нет средств на собственный выезд и для пастырских поездок ему приходится арендовать берлину. Ну как вы думаете, много ли ему остается на жизнь, а ведь еще и милостыню надо вычесть. Полно, монсиньор беднее нас с вами.

— Так выходит, что в Шартре священство как в пустыне безводной!

— Это вы верно сказали; здесь и епископы, и каноники, и простые пастыри — все в нужде.

Прозвонил звонок; г-жа Бавуаль ввела в комнату аббата Плома. Дюрталь узнал его; у него был вид еще более перепуганный, чем обычно; он кланялся, пятясь назад, и засовывал в рукава руки, видимо не зная, куда их девать.

Но через полчаса разговора он пришел в себя, расплылся в улыбках и наконец разговорился; тогда Дюрталь с удивлением понял, что аббат Жеврезен говорил правду. Новый знакомый оказался очень умен и сведущ, а больше всего, пожалуй, нравилось в нем то, что он нисколько не был скован узкими идеями, пустым ханжеством, из-за которых духовным лицам так трудно бывает получить хороший прием в образованном обществе.

Они сидели в столовой, такой же сумрачной, как и прочие комнаты в квартире, но потеплее, потому что там ворчала фаянсовая жаровня, выбрасывая через душники дымовые клубы.

До закуски, на которую подали яйца всмятку, разговор шел о разных предметах, а потом сосредоточился на соборе.

— Это пятое здание, выстроенное здесь над пещерой друидов, — сказал аббат Плом. — Необыкновеннейшая история!

Первый храм в апостольские времена возвел епископ Авентин; его разрушили до основания. Новый построил прелат по имени Кастор; эту церковь наполовину сжег герцог Гунальд Аквитанский; Гидескальд восстановил ее, норманнский вождь Гастингс опять сжег, Гислеберт вновь построил, а норманский герцог Ричард, взявший город на приступ, разрушил окончательно.

Об этих базиликах у нас нет вполне достоверных документов; мы знаем только, что самую первую из них полностью уничтожил римский губернатор здешней округи; он перебил множество христиан, в том числе собственную дочь Модесту, и бросил их трупы в колодец близ пещеры, с тех пор получивший название колодца Святых Крепких.

Третий храм, построенный епископом Вульфардом, был снесен в 1020 году епископом Фульбертом, заложившим четвертый собор. В 1194 году его уничтожила молния, пощадившая только две колокольни и крипту.

Наконец, пятый собор, возведенный в царствование Филиппа Августа, когда епископом Шартра был Регинальд Монтионский, — тот, что мы видим сегодня; он был освящен 17 октября 1260 года, но непрестанно страдал от больших пожаров. В 1506 году молния ударила в северный шпиль, конструкции которого были сделаны из дерева, обитого свинцом; страшная буря, бушевавшая от шести часов вечера до четырех утра, так раздула огонь, что шесть колоколов расплавились, как восковые. В 1539, в 1573, в 1589 годах молния поражала вновь отстроенную колокольню. Прошло лет сто с небольшим, и все началось снова: в 1701 и в 1740 годах молния била все в тот же шпиль.

До 1825 года он оставался невредим, а в том году гром сокрушил его на второй день Пятидесятницы, во время пения Песни Богородицы на вечерне.

Наконец, 4 июня 1836 года разразился жуткий пожар, случившийся из-за неосторожности двух рабочих, чинивших водостоки на крыше. Пожар не утихал одиннадцать часов и погубил все перекрытия, все деревянные части здания; чудо, что в этой замятне[6] не погиб весь храм.

Согласитесь сударь: эта череда катастроф впечатляет.

— Верно, — сказал аббат Жеврезен, — и что самое странное — с какой яростью низвергается на храм огонь небесный.

— Как же это объяснить? — спросил Дюрталь.

— Автор «Партении» Себастьен Руйяр думает, что эти бедствия были попущены во искупление неких грехов и осторожно предполагает, будто причиной пожара третьего собора было бесчинное поведение паломников, которые в те времена спали в самом нефе, мужчины вперемежку с женщинами. Другие считают, что Сатана, который в некоторых случаях бывает соразмерен молнии, возжелал во что бы то ни стало разрушить сей храм.

— Но отчего же тогда Пресвятая Дева не защитила его?

— Обратите внимание: Она не раз не давала обратить его в пепел, хотя оттого случай не менее удивителен. Вспомните, что Шартр — первое место поклонения Божьей Матери во Франции. Оно предзнаменовано еще до Спасителя, ибо задолго до того, как родилась дочь Иоакима, друиды устроили в пещере, где теперь наша крипта, алтарь «Девы рождающей», Virginae pariturae. Некоей благодатью они предчувствовали рождение Спасителя, Мать Которого будет непорочна; таким образом, Шартр, по-видимому, связан с Девой Марией столь давними узами, как ни одно другое место; неудивительно, что диавол так упрямо старается их разорить.

— Знаете ли, — сказал Дюрталь, — что эта пещера имеет прообраз в человеческом, но почти официальном прибавлении к Ветхому Завету? Замечательная прозорливица Екатерина Эммерих в «Жизни Господней» сообщает^{8}, что поблизости от горы Кармель есть пещера и колодец, где пророк Илия видел Деву; она говорит, что иудеи, ожидавшие пришествия Мессии, несколько раз в год совершали туда паломничества.

Это ли не образ Шартрской пещеры и колодезя Святых Крепких?

С другой стороны, заметьте, что громы всегда выбирают не старую колокольню, а новую; как я думаю, никакая метеорологическая причина не может объяснить такое предпочтение, но когда внимательно рассматриваю оба шпиля, бываю поражен, как изящен кружевной орнамент со стороны грациозной, элегантной новой башни. На другой же нет ни орнамента, ни кружев, одна чешуйчатая кровля, как на воине в доспехах; она скромна и сурова, горделива и мощна. Поистине можно сказать, что одна башня женственна, другая же принадлежит к мужскому полу. А если так, не может ли одна символизировать Богородицу, другая же Сына? В этом случае мой вывод не отличается от того, что изложил сейчас господин аббат: виновник пожара — Змий, ярящийся на Ту, что имеет власть стереть его главу.