— Ну, что же вы не уходите? Что вы здесь торчите?

— Я пойду, — покорно ответил гимназист, но не пошевелился. Ему хотелось рассказать о своем горе и одиночестве.

— Я вам ни копейки не дам. Ни копейки! И даже этой дрянью не накормлю! — Потемкин показал картофельную шелуху на огромной розовой ладони. — Слышите? Не надейтесь!

— Слышу.

Заправив картофельную шелуху в мясорубку, Николай Николаевич ожесточенно завертел ручку. Олег вздохнул и поднялся со стула.

— Прощайте.

Хозяин проводил незадачливого гостя до прихожей, открыл перед ним дверь и мгновенно захлопнул ее.

— Кажется, с обыском. Милиция!

Они стояли, затаив дыхание, в прихожей и слушали тяжелые гулкие шаги, раздававшиеся за дверью.

— Назад спускаются, — облегченно вздохнул Николай Николаевич, вытирая рукавом капельки пота, выступившего на лбу.

Окончательно успокоившись, он отправился один на разведку. Тревога оказалась ложной. Милиция ошиблась подъездом. Обрадованный Потемкин поспешил вернуться в свою квартиру.

— На всякий случай еще подождем минут десять, — сказал он. — Лучше им на глаза не попадаться. Береженого и бог бережет.

— Я не тороплюсь.

— Ну, идите сюда!

Они снова прошли в комнату, и Олег опустился на тот же стул.

— Вы из Крыма давно приехали? — спросил Потемкин уже не столь суровым тоном.

— Сегодня утром.

— Ну, как жизнь там?

— Ничего.

— Хлеб есть?

— Есть. Дорогой только.

— А сало?

— И сало есть. Тоже дорогое.

— И все открыто продается?

— Конечно. За деньги…

— Замечательно!

— Для тех, у кого деньги есть.

— Деньги — это тлен. В Петрограде и с деньгами с голоду подохнешь! — вдруг рассердился Потемкин. — Поживете тут, увидите. У вас родители здесь?

— У меня никого нет. Я один.

— К кому же вы приехали тогда?

— Здесь жила мать с сестрой. Но они уехали.

— И родственников нет?

— Нет.

— Да ведь вы же здесь пропадете с голоду!

— Пропаду.

— Ну, хорошо, сегодня, предположим, я вас накормлю картофельной шелухой. А завтра вы что будете есть?

— Не знаю.

— Это мне нравится. Кто же тогда знает?

Олег молчал. Что он мог на это ответить?

— А остановились вы где?

— В Лесном. У тетки.

— А вы сказали, что у вас родных нет?

— Она тоже уехала. В квартире одна нянька осталась. Глухая старуха.

Потемкин с любопытством и сожалением смотрел на близорукого гимназиста в очках.

— Сколько вам лет?

— Шестнадцать. Скоро будет!

— Ну, что же, поужинаем вместе. Расскажите мне про Крым, пока я поджарю картофельные котлеты.

Николай Николаевич топил железную печку плотными листами, вырванными из валявшейся на полу книги, и готовил ужин. Олег рассказал про смерть отца во время отступления деникинцев, про встречу с Грозой-Волынским, про «Бюро частной связи», про Севастополь, про морское путешествие на шаланде Никифора, про Одессу.

Потемкин слушал с жадным вниманием.

— Но вы же настоящий герой! — воскликнул он, когда Олег закончил свой рассказ.

— Я хотел скорее пробраться к матери.

Хозяин разделил котлеты из картофельной шелухи на две равные порции и протянул гостю обе тарелки:

— Выбирайте любую!

— Мне все равно, — сконфузился Олег.

Никогда еще гимназист не ужинал с таким аппетитом. Хозяин разошелся и завершил пир настоем шиповника с сахарином. После он закурил трубку, набив ее вместо табака сушеной крапивой, и, разомлев, начал клевать носом.

Надо было идти. Олег поднялся и стал прощаться.

— Ну, что же, приходите завтра, накормлю, — подумав, пригласил Потемкин, протягивая руку гимназисту. — Только не раньше пяти часов вечера. Днем я занят, хожу на службу.

— Спасибо, — поблагодарил Олег, надевая фуражку. — Я приду.

Олег торопливыми шагами возвращался в Лесной. Он спешил, боясь, что глухая старушка заснет, и тогда невозможно будет попасть в квартиру. Несмотря на поздний час, некоторые жильцы дома не спали. Во дворе, перекопанном под огород, они собрались кучкой и шумели. На одной из крохотных грядок кто-то выдернул зеленый лук.

— Это Митька Капустин! — кричал Яшка. — Митька!

Тут Олег увидел Яшкиного отца. Высокий сутулый инвалид с лихорадочным блеском глаз и чахоточным румянцем на впалых щеках, размахивая костылем, возмущался:

— Что же это такое, товарищи! Последнюю рубаху сменял чухонцу на тридцать головок, сажал, трудился… И украли!.. Да это хуже людоедства. Только живодер способен на такую подлость! А если Капустин тут личную месть разводить думает, так я еще не умер окончательно… Я еще живой, могу за себя постоять! Рано он меня хоронит, спекулянт несчастный.

— Беги, доноси! Иуда! — надрывалась жена Капустина. — В чужую квартиру въехал!

— Я иуда! Граждане, это что же такое непонятное? Товарищи!.. — Яшкин отец долго и надрывно кашлял. Все притихли, прислушиваясь к хриплым звукам в его груди.

В наступившей тишине прозвучал сочувственный голос:

— Ты не расстраивайся, Иван Семенович! Тебе вредно при твоей болезни. А покражу возместить можно будет.

Низкорослый мужчина в подтяжках поддержал:

— Тридцать головок наберем коллективом, товарищ Клюкин, и пересадим в твою грядку.

— Мне чужого не надо, Макарыч, я рабочий человек, а не нищий! — строго сказал Иван Семенович и снова схватился за горло.

Олег заметил, что инвалид кашляет кровью.

Жильцы переглянулись и молча стали расходиться по подъездам. Во дворе остались пять человек — Яшка, его отец, мать, Олег и Макарыч.

— Ну, зачем ты спускался, Семеныч? — сказал Макарыч с досадой. — На шестой этаж и здоровому человеку подняться тяжело, а для тебя с твоей раненой ногой да гнилыми легкими — чистая гибель.

— Ты меня не хорони, Макарыч! — задыхаясь, заговорил Иван Семенович. — Иван Клюкин еще Врангеля кончать будет. Юденича кончил, теперь барону очередь подошла. Правду я говорю, Феня? — обратился он к жене.

— Пойдем, пойдем, Ваня! — взмолилась Феня и закинула руку мужа на свое плечо.

С другой стороны ему помог Макарыч. Олег и Яшка шагали сзади.

Они вошли все в подъезд, и Иван Семенович, поднявшись с помощью своих спутников до площадки первого этажа, присел на ступеньку лестницы передохнуть.

— Если б не белые генералы, я бы сейчас разве такой был? — говорил он. — Я здоровущий, как бык… За всю жизнь ни разу не болел. Работа литейщика известная, а мне хоть бы что. Крепкий был… А вот сдал. На Архангельском фронте простыл. Воспаление легких, а теперь, говорят, чахотка. Я докторам не верю. Врут. Все от недостатка питания… А эта сволочь лук украла. Подумать только — тридцать головок!..

Иван Семенович утомился говорить. Он посидел молча несколько минут, переживая свое горе, и сказал слабым голосом:

— Ну, пошли!

И снова с помощью Макарыча и жены Яшкин отец, с трудом передвигая ноги, поднялся на лестничную площадку следующего этажа и здесь опять присел на ступеньку, чтобы сделать необходимую передышку.

Макарыч посмотрел внимательно на Олега и тихо спросил:

— Вы с какого этажа, молодой человек?

— Он с шестого, — ответил Яшка за гимназиста. — Рядом с нами.

— Тогда вы его доведите до самой квартиры, а я вас покину. Мне людей нужно на ночное дежурство определить.

Макарыч, стараясь не смотреть на Феню, ушел, а Иван Семенович, с большим усилием произнося каждое слово, говорил:

— Кто в Октябре Зимний брал? Иван Клюкин.. И с Юденичем воевал. Шкуры не жалел… Для тебя, Яшка, не жалел. Слышишь? Чтобы ты другую жизнь увидел… А ты все озорничаешь. Матку не слушаешь, сорванец… Вот Врангеля кончим, будем жить, как цари. Снова пироги есть начнем. А Капустиных к ногтю! Антисоветская гнида! Это он Митьку подучил лук своровать…