Мать Остапа Забиры, похитителя Светлейшего, вековечная батрачка Арина, потеряв мужа в японскую войну, коротала безрадостную вдовью долю. Жила она в полном одиночестве незаметно, как мышка в норке, молясь по ночам, чтобы вражья пуля не задела единственного сыночка. Германскую войну Остап отвоевал благополучно. Сейчас он сражался на родной земле, где-то совсем рядом. Вдова Арина надеялась: в одно прекрасное утро сын переступит порог хаты, и прижмет она его со сладкими слезами к своему сердцу. Но не суждено было дождаться старухе радостной встречи с Остапом.

Ночью на село нагрянул отряд смерти капитана Чумы. Бандиты с черными черепами на красноармейских шлемах и с царскими погонами на плечах требовали выдачи коммунистов. В селе не оказалось ни одного большевика. Уже хотели было бандиты поджигать каждый, десятый дом, но выручил догадливый сосед Арины. Давно питая злобу к Остапу, он донес на тихую вдову, мать красного командира. И спалили бандиты забировскую хату, а старуху повесили на воротах. Вперед наука, будут знать, как рожать большевиков.

О злодейской расправе над матерью Остап узнал спустя месяц совершенно случайно от односельчанина. В ту же ночь, рискуя головой, он помчался в родное село. Здесь на месте сожженной хаты командир взвода нашел кучу остывшего пепла и полуразрушенную печь. Уцелела лишь кирпичная прокопченная труба.

Забира прирезал доносчика-соседа, поджег его хату и благополучно скрылся от погони на Светлейшем. Вернувшись утром в полк, он пришел к комиссару. Глаза его провалились, лицо осунулось и почернело. Он кривил губы, часто вздыхал и показался комиссару больным.

— Что скажешь, товарищ Забира?

Остап ответил не сразу. Он долго смотрел в одну точку, словно не слышал вопроса. И комиссар повторил его. Тогда Забира, задыхаясь, оказал:

— Товарищ комиссар, прошу вас зараз записать меня в коммунисты. Чума мать повесил за меня… И хату спалил… Как за коммуниста…

Командир взвода глотнул воздух и, отчеканивая каждое слово, медленно закончил глухим, чужим голосом:

— Убью я его, товарищ комиссар. Изрублю в капусту.

— Это дело! — одобрил комиссар и протянул Остапу бархатный кисет с махоркой.

Но Забира курить не стал. Он обнажил шашку и любовно потрогал сверкнувший на солнце клинок.

— Пока его не зарублю — места себе не найду! Душа у меня болит, товарищ комиссар. Костер здесь бушует…

Комиссар, видя, как страдает командир взвода, и зная, что утешить его невозможно, повернул разговор в другую сторону.

— Рекомендацию в партию я тебе напишу. Боец ты храбрейший и социальное происхождение у тебя завидное, батрацкое.

Комиссар еще говорил что-то о боевых заслугах перед революцией. Забира плохо слушал и ушел с неспокойной душой. Все время перед глазами его стояло худощавое, изрезанное мелкими морщинками лицо матери с волосатой бородавкой на левой щеке возле уха.

На другой день комиссар вызвал Забиру для продолжения незаконченного разговора.

— Обсуждали мы предварительно твой вопрос о приеме в партию, — сказал он. — Анкета у тебя в общем и целом очень хорошая, за исключением одного пункта… Хотя и немного, но ты служил в отряде Махно. Правда, ничего не скажу, ты дезертировал от батьки и перешел на сторону Красной Армии… Но тем не менее…

— Я у Махно служил, когда он против немцев да белых воевал! — перебил Забира.

— И это верно! В общем, подумаем… Рекомендацию я тебе дам, как обещал… Не беспокойся!

— Шлепну Чуму, товарищ комиссар. Нет моей мочи терпеть. Покою он мне не дает!

Через неделю после этого разговора. Остапа Забиру вызвал начальник полковой разведки.

— Сообщил мне военком про твою думку, — сказал он. — Дело нужное… Если Чуму уничтожим, спасем от мучений и смерти сотни людей. Что ж, будем готовить тебя к операции.

Через день Забира уже скакал на Светлейшем в южных волостях уезда, где, по сведениям разведки, капитан Чума уничтожал сельских коммунистов. Командир взвода замаскировался: заменил красноармейский шлем кубанкой, на которую всегда можно было легко нашить зеленую ленту, а в случае нужды еще быстрее отпороть ее.

Проезжая села и хутора, Забира осторожно разговаривал с местными жителями, стараясь собрать сведения о Чуме. Только на четвертые сутки он неожиданно наткнулся на его след и тут же почти сразу потерял. Капитан совершал со своей бандой невообразимые зигзаги, внезапно появляясь то в одной волости, то в другой. Этим и объяснялся секрет неуловимости Чумы, умевшего с непостижимой быстротой делать переходы.

Почти целую неделю скитался Остап Забира от одного села к другому и наконец напал на верный след, тянувшийся к тенистому хутору немецкого колониста-меннонита[1]. По собранным сведениям, банда капитана Чумы должна была здесь заночевать.

Забира, покинув последнее село, пришил зеленую ленту на кубанку и поскакал, ничуть не таясь встречных людей.

Солнце еще не село, и было светло, когда он выехал на дорогу, ведущую к хутору. Часовой с погонами ефрейтора, лежавший в секрете, внезапно появился из-за куста с поднятой винтовкой.

— Стой!

Забира остановил Светлейшего.

— На хутор.

— К кому?

— К капитану Чуме.

— А ты кто будешь?

— Слепой? Не видишь?

Забира показал пальцем на зеленую ленту, пришитую к кубанке.

— По какому делу?

— Еду для переговоров по важному военному делу. Давай, проводи!

Часовой постоял в нерешительности и вдруг пальнул из винтовки в воздух два раза. По условному сигналу с хутора выехал всадник на рыжей лошади. Забира следил за его стремительным приближением. Вот уже можно разглядеть красные лампасы на синих штанах и черный череп, украшающий высокий буденновский шлем. Через минуту всадник с унтер-офицерскими нашивками на погонах осадил коня, подскакав к Забире.

— Кто такой?

— Командир отряда зеленых. Нужно видеть капитана Чуму. Имею к нему важное дело.

— Какое дело?

— А это я ему сам скажу.

Унтер-офицер пытливо оглядел Забиру с ног до головы и задержал глаза на зеленой ленте.

— Поезжай вперед! — скомандовал он.

Забира послушно поскакал, придерживая Светлейшего. Он не хотел показывать резвости своего коня, чтобы не вводить в соблазн унтер-офицера. К воротам тенистого хутора они подъехали вместе. Лошади шли рядом, голова в голову.

Несколько бойцов из отряда смерти капитана Чумы находились во дворе. От глаз Забиры не ускользнуло: все они носили офицерские и унтер-офицерские погоны. Рядовых не было.

Конвоир, доставивший Забиру, быстро нашел дежурного по отряду, офицера с черной повязкой на глазу и с погонами защитного цвета. На них химическим карандашом были нарисованы три фиолетовых звездочки.

— Кто такой? — спросил дежурный, подозрительно оглядывая Забиру единственным глазом.

— Я командир отряда зеленых Иван Шпота, — ответил Остап. — Должен видеть капитана Чуму. Прошу доложить немедленно. Срочное дело.

Одноглазый вновь осмотрел Забиру и сказал:

— Привяжи коня. Подожди здесь.

Забира привязал Светлейшего возле конюшни и присел на обрубок бревна. Дежурный офицер ушел. Военные, находившиеся во дворе, один по одному подошли к конюшне и окружили Забиру. Но не командир зеленого отряда привлек их внимание, а великолепный жеребец белоснежной масти.

Обмениваясь короткими замечаниями, они искренне восхищались. Слова их были приятны Остапу, но в то же время он испытывал тревогу за Светлейшего. На такого коня кто угодно позарится. Стараясь не выдать своего волнения, Забира, стиснув зубы, открытым взглядом смотрел в глаза окружавших его врагов.

Дежурный вернулся не скоро. Увидев его, солдаты, любовавшиеся жеребцом, разошлись. Забира встал.

— Идем за мной! — приказал одноглазый и повел Забиру к огромному зданию с высокой косой крышей.

Владелец хутора, богач меннонит, отгрохал себе такой домище, что в него можно было свободно вместить добрый десяток украинских хат вроде той мазанки, где прошла вся довоенная жизнь Забиры.