— Э-э-э, — сокрушенно отвечал мистер Бэйсуотер, — с ихними парнями это не пройдет. Только хуже сделаете. Коли они ловят вас на попытке их провести, ваша песенка спета. Вот чего, как насчет его папаши? Если мы ему дадим телеграмму, чтоб встречал на пристани — по крайней мере он скажет, что это его сын, все ж таки будет уже дело их, американское.

Как ни была встревожена миссис Харрис, она заметила, что мистер Бэйсуотер сказал «мы», а не «вы», и это придало ей толику мужества и спокойствия. Однако ненадолго…

— Но я не знаю его адреса! — простонала она. — Я знаю, где буду жить сама — но это же всё! Его отца надо сначала найти, понимаете? Это просто ужас!

— Он самый, — мрачно согласился мистер Бэйсуотер, кивая, — ужас.

В звездном свете сверкнула слезинка, сбежавшая по щеке миссис Харрис.

— Это я во всем виновата, — проговорила она. — Я просто старая упрямая дура. Почему я не подумала об этом прежде?..

— Не говорите так, — мягко возразил мистер Бэйсуотер. — Вы всего лишь хотели помочь мальчику…

На некоторое время он умолк, а потом вдруг сказал:

— Послушайте-ка, миссис Харрис… вы говорили, помнится, что хорошо знаете моего хозяина-маркиза — он ведь действительно приглашал вас на коктейль в капитанскую каюту?

Миссис Харрис покосилась на элегантного шофера: уж не намекает ли он на сословные различия между ними?..

— Это правда, — спокойно ответила она, — а почему бы и нет? Мы с маркизом давние друзья, еще с Парижа.

— Прекрасно! — воскликнул мистер Бэйсуотер, возбужденный собственной придумкой до того, что опять сбился на миг с изысканного языка джентльменов на говорок простых кокни. — Если вы его так хорошо знаете — почему бы вам не попросить о помощи его самого?

— Его? Маркиза? Чем он может помочь? Он, конечно, милый и он мой добрый знакомый — но именно поэтому я не хочу, чтобы его сослали на этот самый Эллис-айленд, или как его там.

— Да как же вы не понимаете, — взволнованно принялся объяснять мистер Бэйсуотер, — он ведь дипломат!

— Ну так и что же? — миссис Харрис от расстройства соображала в этот день хуже обычного. — При чем тут это?

— А это значит, что у него есть, конечно, паспорт — специальный, дипломатический, — но никто в этот паспорт не заглядывает и никто никаких вопросов не задает — никогда! Он — Очень Важная Персона, он и ходит-то все больше по ковровым дорожкам! Вот послушайте, в прошлый раз я приехал сюда с «Силвер Клауд» пятьдесят третьего года, у него еще прокладка на третьем цилиндре была слабовата; и с нами был еще сэр Джеральд Грэнби, тогдашний посол Британии. Так перед ним все просто стелились! Все в один миг — никаких вам таможенников, никакого паспортного контроля! Никаких «Ваши документы, пожалуйста» — только «Приветствуем вас, сэр Джеральд», «Добро пожаловать в Соединенные Штаты, сэр Джеральд» и «Не беспокойтесь о багаже, сэр Джеральд! Можем мы еще чем-то помочь вам, сэр Джеральд? Прошу вас сюда, сэр Джеральд, ваше авто подано». С дипломатическим паспортом и важным титулом все идет легче легкого. На американцев титулы и звания производят впечатление. А мой босс — не просто посол, он еще и настоящий французский маркиз! Да они паренька и не заметят — а заметят, так ничего не скажут. Так что просите маркиза. Готов спорить, он согласится вам помочь. Настоящий джентльмен. Ну, а потом, когда он выведет малыша с причала, вам останется только забрать его — и всё в порядке. Что вы на это скажете?

Миссис Харрис взирала на него блестящими — и уже не от слез — хитрыми глазками.

— Мистер Бэйсуотер! — воскликнула она, — дайте я вас расцелую!

На миг достойным шофером вновь овладели холостяцкие страхи, но, видя, как искренне радуется миссис Харрис, он отринул эти страхи и, потрепав ее по руке, ответил:

— Приберегите поцелуйчики на потом, милочка — если всё получится, тогда и расцелуете.

Итак, во второй раз за последние сутки миссис Харрис пришлось рассказать печальную повесть о малыше Генри, его пропавшем отце, и о похищении и бегстве — на сей раз она излагала все это маркизу Ипполиту де Шассань, Чрезвычайному и Полномочному Послу Республики Франция в Соединенных Штатах, сидя в роскошных апартаментах первого класса.

Седой дипломат выслушал повествование не перебивая и не задавая вопросов, он только время от времени задумчиво дергал себя за ус или поглаживал кустистые снежно-белые брови. По его необычайно молодым голубым глазам нельзя было угадать, позабавила или рассердила его просьба включить в свою свиту неизвестного англо-американского полусироту без каких-либо бумаг — и это в качестве первого деяния в роли представителя Франции в чужой державе.

Когда наконец миссис Харрис завершила рассказ о том, что ей удалось натворить и упомянув совет мистера Бэйсуотера, маркиз, минуту подумав, промолвил:

— Это был очень добрый поступок — но, боюсь, несколько необдуманный, вы не находите?

Миссис Харрис всплеснула руками.

— Боже мой, будто я сама не понимаю! Наверно, я заслужила хорошую встрепку — но, сэр, если б вы только слышали, как он плакал, когда они его лупили, видели, как он голодал — скажите, разве вы поступили бы иначе?

Маркиз только вздохнул.

— Ах мадам, что я могу ответить? Думаю, я поступил бы так же. Однако в результате мы с вами оказались в ситуации, я бы сказал, двусмысленной.

Удивительно, как всякий, кому миссис Харрис поверяла свои заботы, очень скоро начинал говорить «мы» и разделять эти заботы.

Миссис Харрис горячо сказала:

— Мистер Бэйсуотер говорил, что у вас, дипломатов, есть особые привилегии. Вам, говорят, стелят ковер от трапа до машины, а говорят только — «Да, ваше превосходительство, прошу вас сюда, ваше превосходительство, какой славный малыш с вами, ваше превосходительство» — и вот вы в два счета уже на той стороне, и никто ни о чем не спрашивает. Вы выведете Генри, а я потом подойду и заберу его — и мы с его отцом будем вам благодарны до скончания века!

— Бэйсуотер, похоже, многое знает, — заметил маркиз.

— Еще бы, — подхватила миссис Харрис, — он ведь уже был в Америке. Он туда ездил с каким-то сэром Джеральдом Грэндби, и они только и слышали, что «Да, сэр Джеральд. Прошу вас, сэр Джеральд. Не беспокойтесь о паспорте, сэр…»

— Да, да, — поспешно согласился маркиз, — я знаю, знаю.

Но на самом деле он понятия не имел о том, как его будут встречать и как пройдут для него все въездные формальности. Он предполагал, что будет много шума и всяческих церемоний — но никак не догадывался, сколько шума и церемоний ему предстоит. Впрочем, в том, что никто не потребует от него личных документов и верительных грамот до момента вручения этих последних президенту в Белом Доме, он не сомневался. Он знал также, что и его свита — секретарь, шофер, камердинер и прочие — будут приняты с таким же вниманием к ним самим и пренебрежением к их документам. Следовательно, вероятность того, что кто-то обратит внимание на мальчика, очевидно следующего вместе с ним, очень мала, — особенно если мальчик не скажет ничего лишнего и будет вести себя как следует, как заверяла миссис Харрис.

— Так вы поможете нам? — умоляюще спросила миссис Харрис. — Поможете, ведь правда? Вы полюбите Генри, как только увидите. Он такой славный мальчуган!

Маркиз помахал рукой в воздухе:

— Тшш! Тише! Дайте минутку подумать.

Миссис Харрис немедленно закрыла ротик на замок и села на краешек золоченого стула, чинно сложив руки на коленях, с тревогой глядя на маркиза. Ее острые глазки в этот момент потеряли всю свою обычную хитрость (чтобы не сказать нахальство) — в них осталась лишь тревога и мольба.

Величественный аристократ напротив нее думал, как и сказал — но сейчас работала не только и не столько его голова, сколько сердце.

Поразительно, как миссис Харрис удавалось заставить людей чувствовать то же, что и она. В Париже она сумела передать ему, как она любит цветы и тянется к красоте — к тому же знаменитому платью от Диора; сейчас просто и искренне заставила его почувствовать ее привязанность и сострадание к брошенному ребенку. На свете были миллионы голодных, угнетенных, брошенных детей — и Господи прости, как часто мы вспоминаем о них? А вот эта женщина заставила его думать сейчас об одном мальчишке, который вечно жил впроголодь, котором доставались бесчисленные подзатыльники от каких-то неведомых Гассетов, — о мальчишке, которого маркиз никогда не видел и никогда, скорее всего, не увидел бы. Какое отношение мог иметь этот мальчишка к нему, богатому аристократу, дипломату, светскому льву? Глядя на съёжившуюся на краешке стула миссис Харрис, взволнованную, с раскрасневшимися щечками-яблочками (немного увядшими, но румяными), на ее жидковатые волосы, на натруженные руки, маркиз понял, что этот неизвестный мальчик имеет к нему самое непосредственное отношение.