В то же самое время он умудрился сохранить присущее детям очарование и внутреннюю чистоту. Он никогда не выдавал приятелей и не нападал на них, никогда не делал гадостей тем, кто был к нему добр. Среди этих последних были две соседки-вдовы — миссис Ада Харрис и миссис Вайолет Баттерфильд. На кухне миссис Баттерфильд он и сидел сейчас, посвящаемый в детали заговора.

Одним из безусловных достоинств Генри была его молчаливость. Жизнь научила его, что во всех почти случаях лучше держать язык за зубами. Зато глаза его говорили лучше слов — большие темные и грустные глаза, наполненные знанием, которого не должно быть у мальчика его лет. Эти глаза, между прочим, верно служили владельцу и не пропускали ничего из происходящего вокруг.

Поскольку Генри был худым и несколько ниже, чем должен бы быть в восемь лет, его голова казалась слишком большой, почти как у взрослого. Под шапкой спутанных темных волос было очень бледное, хотя и довольно грязное лицо. И все-таки детство не было в нем убито — невзгоды не сделали его ни подлым, ни мстительным.

Что бы мальчик ни предпринимал для того, чтобы облегчить свою жизнь — он делал это лишь по необходимости. Говорил он редко, но когда говорил, то обычно попадал в точку.

Сейчас миссис Харрис разворачивала перед ним план — может быть, самый хитроумный план из всех, когда-либо придуманных для того, чтобы спасти маленького мальчика от тирании и обеспечить ему хорошее трехразовое питание. Генри слушал и молча — рот его был забит сдобной булочкой — кивал. В его глазах светилось преклонение перед миссис Харрис, обстоятельно излагавшей, что, где и когда он должен делать в разных обстоятельствах.

Да, Генри и правда любил иногда ласку миссис Баттерфильд, которая порой утешала его; но все-таки он редко позволял себе всякие нежности. Зато миссис Харрис он обожал — они с ней были родственными душами. Оба уважали друг друга за независимый дух, стойкость, готовность лицом к лицу встретить невзгоды и выстоять — и за авантюризм. Миссис Харрис никогда не квохтала над мальчиком — она обращалась с ним как с равным. Да они и были в некотором смысле равными, поскольку оба знали, что жизнь — это бесконечная борьба за существование, постоянный труд, упорство — а рассчитывать в этом мире можно только на себя. Никто и никогда не слышал, чтобы малыш Генри жаловался. Что бы с ним не случалось — такова была жизнь, и он принимал ее стоически. Миссис Харрис тоже не была склонна плакаться кому-нибудь в жилетку. Она овдовела в тридцать лет, в одиночку вырастила, воспитала и выдала замуж дочь — и никогда не теряла собственного достоинства, хотя и провела почти всю жизнь на коленях со щеткой в руках, или согнувшись над раковиной с грязной посудой, или с ведром и шваброй. Она никогда не считала себя героем — но обладала (как и Генри) незаметным на первый взгляд внутренним мужеством. Она была сообразительна, и это не раз ее выручало. Там, где ей приходилось долго объяснять что-нибудь миссис Баттерфильд, маленький Генри понимал сразу же и согласно кивал, когда миссис Харрис не успевала еще дойти и до половины объяснения.

Наконец, миссис Харрис закончила объяснения, изложив свой план в мельчайших деталях. Но тут миссис Баттерфильд, которая слушала ее с ужасом, словно опасную сумасшедшую, прижала к лицу фартук и душераздирающе застонала.

— Что с тобой, милочка? — воскликнула миссис Харрис. — Ты что, заболела?

— Заболела!!! — возопила ее подруга. — Тут заболеешь! Да это ж уголовщина, что ты тут придумала! Нас посадят! Ничего не выйдет.

Маленький Генри запихал в рот последний кусок булки, запил чаем, вытер рукой сахарную пудру с губ и, подняв свои огромные глаза на миссис Баттерфильд, спросил просто и спокойно:

— Да почему ж, черт возьми, не выйдет?

Миссис Харрис захохотала, откинув голову.

— Да, Генри, — воскликнула она, отсмеявшись, — вот это я называю наш человек!

Как все гениальные идеи и планы, порожденные Гением, побуждаемым Необходимостью, план миссис Харрис по доставке Генри зайцем на борт «Виль де Пари» в Саутгемптонском порту был прост — и хаос, обычный для процедуры посадки на судно (как объяснила миссис Шрайбер, предупреждая о возможных трудностях путешествия), был как нельзя более кстати для заговорщиков.

Дело в том, что Шрайберы ехали первым классом, а для прислуги они взяли каюту туристского класса. Это значило, что им придется ехать врозь — и миссис Шрайбер составила подробнейшие указания по всем этапам поездки, включавшей отъезд с вокзала Ватерлоо на специальном поезде до причалов порта, прохождение таможенного и паспортного контроля, переезд на катере до устья Солента к лайнеру — вплоть до размещения в каюте, после чего заботу о дамах должна принять на себя французская компания.

К этим инструкциям миссис Харрис присовокупила собственные яркие воспоминания — она как-то раз ехала куда-то пригородным поездом с вокзала Ватерлоо, и там у одного из выходов происходило что-то, напоминавшее небольшой мятеж: толпились и толкались нарядно одетые люди, плакали дети, кто-то кого-то звал, кто-то не мог протолкаться к кому-то… Миссис Харрис поинтересовалась, что происходит — и ей объяснили, что всего-навсего отправляется «портовый поезд» до Саутгемптона. Ничего не поделаешь — пик сезона…

По мере того, как миссис Харрис излагала свой план, миссис Баттерфильд трепетала, стенала, охала, заламывала руки и всплескивала ими, хваталась за голову и сердце, дрожала и призывала небеса в свидетели, что ужасная авантюра приведет их всех троих в темницу, где они проведут остаток дней — и она, Вайолет Баттерфильд, не намерена принимать участие в этом безумии: не желает она на старости лет греметь оковами! Да, она действительно согласилась на сумасбродную поездку через океан (который чаще всего погребает легкомысленных мореплавателей в своей пучине) в страну, где смерть ожидает неосторожного на каждом углу; но начинать это гибельное странствие с похищения ребенка, укрывательства, заговора и безбилетного проезда — это уже слишком!

Но когда миссис Харрис приходила в голову удачная по ее мнению идея, она бывала неколебима.

— Полно тебе, Ви, — промолвила она, — не трясись так. Мы поступим по пословице — семь раз отмерь, а уж тогда только бросайся очертя голову и сжигай за собой мосты.

Сказавши так, она с великим терпением и подробными объяснениями развеяла большую часть возражений подруги.

План миссис Харрис строился на воспоминаниях детства, когда она ездила с родителями в Клэстон-на-море, откуда они катером отправлялись на пикник или экскурсию в Маргейт. Они изредка позволяли себе такую роскошь, но родители миссис Харрис были люди бедные — два билета они еще могли себе позволить, но не три. И вот, когда наступал момент посадки, когда надо было пройти в воротца мимо билетного контролера, маленькая Ада отходила от родителей и, выбрав семейство с пятью-шестью отпрысками, незаметно присоединялась к ним. В воскресной спешке, в толпе и суете контролер был не в состоянии точно сосчитать детей, а замороченный отец многодетного семейства тоже далеко не сразу замечал прибавление в потомстве. Миновав контроль, до того как родители большой семьи обнаруживали новенькую, Ада отходила от них и воссоединялась с собственными родителями.

Иногда, если достаточно большой семьи не подворачивалось, разыгрывался другой гамбит: мистер и миссис Харрис проходили контроль, садились на катер, а чуть позже малышка Ада начинала реветь: «Я потерялась! Где мои папа и мама?» Когда безутешную малютку приводили к осчастливленным родителям, никто уже и не помнил о билете для девочки.

Миссис Баттерфильд и самой приходилось в детстве проделывать подобный фокус, и потому она скрепя сердце вынуждена была признать, что он никогда не подводил. А миссис Харрис как опытная путешественница добавила:

— Кроме того не забывай, милочка, что это французский пароход. А если на свете и есть суматошная нация — так это французы. Они даже когда о погоде говорят, то руками машут, кричат и суетятся. Да вот сама увидишь!