Старр почти что слышал звуки волынок.

Литтл остался стоять в ожидании, когда его поразит какая-нибудь пуля.

— Жалкие стрелки эти ребята. Poor show. Bloody awful[54].

Облако пыли поднималось над долиной: казалось, на них движется вся албанская армия.

Старр запрыгнул в грузовик. Им оставалось лишь одно, иначе… Иначе — суд над пятью пленными диверсантами, их публичное покаяние и портативная бомба в двадцать мегатонн в руках албанцев.

Станко пришла в голову та же мысль, что и ему. Он направил оружие на «фартук» бомбы.

Затем сделал знак Джуме.

— Отодвиньтесь на несколько сантиметров, маршал, — сказал он насмешливо. — А то вас может оглушить…

Никто из них не смотрел на Матье, но они поняли, что пуля попала в него, когда услышали крик женщины. Она бы не кричала так душераздирающе, если бы была ранена сама.

Мэй сжимала его в своих объятиях.

— Любовь моя, любовь моя!

Замечательное французское произношение, подумал Старр в отчаянном рефлексе самозащиты.

Она пыталась его спасти. Если бы поцелуй мог спасти человека, этот мерзавец был бы обречен на бессмертие.

Лица Матье почти не было видно за струящимся золотым потоком.

— Мне будет тебя не хватать, девочка, — сказал он ей.

Голос еще звучал твердо. Но Старр видел, куда попала пуля. Парню конец. Если им чуть-чуть повезет, скоро они смогут тронуться с места. Комаров нагнулся и не спускал глаз с индикатора топлива.

Они ждали. Имир Джума поднял руки, и солдаты прекратили стрельбу.

«Он хочет взять нас живыми», — подумал Колек.

Станко навел автомат на Джуму.

— Только прикажите, майор! — крикнул он. — Отличная энергия! Лучше и быть не может!

Тут он заметил, что все взгляды устремлены на Матье.

Последним следом жизни на лице Матье была улыбка.

— Святая Мэй Албанская, — прошептал он.

Он вытянул руку, как будто пытаясь коснуться лица любимой, но рука упала, и тут же заработал двигатель.

Литтл сел за руль, и машина резко рванула с места.

Албанцы снова открыли огонь.

Старр оглянулся. Никогда прежде он не видел такого отчаяния.

— Остановите! — кричала она. — Остановите! Выпустите его!

Литтл жал на газ.

Старр почти болезненно ощущал толчки грузовика. Он перестал обращать внимание на пули. Кажется, его несколько раз зацепили, по левой руке текла кровь, однако боли он не чувствовал.

— Остановите! Выпустите его! Освободите его!

Американец всем сердцем желал сам оказаться на месте этого типа. Впрочем, это желание, скорее всего, было следствием нервного перенапряжения.

Он нашел в себе мужество снова повернуться к Мэй, и одно слово, одно только слово могло описать выражение, которое он прочел на ее лице, и это было слово «победа».

Пуля, должно быть, поразила ее совсем близко к сердцу. Она на мгновенье выпрямилась во весь свой рост, рост высокой американки, — волосы ее развевались на ветру, на лице застыла торжествующая улыбка, а затем ее опустевшее тело рухнуло на тело Матье.

Каплан плакал навзрыд. И вдруг он сделал странную для ученого вещь, напомнившую всем о Бухенвальде. Он принялся напевать «Эль мале рахамим», древнееврейскую заупокойную молитву. Возвращение к истокам, подумал Старр; из него вытекала кровь и струилась по ядерному щиту.

Еще несколько секунд они мчались на полной скорости — и вот перед ними оказалась развернувшаяся поперек дороги шеренга югославских солдат.

Литтл мягко остановил грузовик.

Диверсанты спрыгнули на землю и бросились к двигателю.

Никто из них не смотрел на тела.

Все смотрели на капот машины.

— Ну же, кто-нибудь! — закричал Литтл сорвавшимся голосом. — Сливной кран… Моя рука ни к черту!

Кран повернул Старр.

Этот свет не был ярче двадцати тысяч солнц, и он ничем не был обязан гению человека, однако тем, кто был обречен, он давал последний шанс.