В почтовом экипаже из Айдына в Милас ехали пятеро: два комиссионера, которые беспрестанно курили и играли в карты, пристроив себе на колени кофейный поднос; человек в охотничьем костюме с изъеденным оспой лицом; седовласый секретарь монопольного управления и старик жандарм. Он либо дремал, либо читал бумаги, бормоча себе что-то под нос и качая крашеной бородой...

На самом деле был и шестой путешественник, да какой! Этот странный юноша примерно семнадцати-восемнадцати лет, похоже, не мог сидеть спокойно. Он то шел рядом с повозкой, приминая тростью придорожную траву, то взбирался на пригорки либо бежал за экипажем, если тот вдруг ускорял ход. Когда сил бежать не оставалось, юноша запрыгивал к вознице на козлы и, взяв в руки вожжи, прикрикивая, понукал лошадей.

С необычайным умением он подражал голосам животных, и другие путешественники от души хохотали, слушая, как он блеет, мычит и кричит, вторя скоту на выпасе.

Юноша даже умудрился пристать к караванщикам, ведущим верблюдов в Муглу, и не успокоился, пока ему за пару курушей не позволили прокатиться.

Скорее всего, опасность, настигшая юношу за день до этого в Чине, ничуть его не образумила.

Речка тогда вышла из берегов, и течением унесло легкий деревянный мост. Сильные буйволы смогли перетащить на другую сторону экипаж, до середины бортов ушедший под воду. А путникам пришлось переправляться верхом.

На лицах старших явно читались недовольство и тревога, а юноша, напротив, от души забавлялся, сравнивая случайное приключение с походом Искандера Великого[1] на Дария.

На середине реки ему вздумалось затеять новую игру, но вдруг его вместе с лошадью опрокинуло и потащило вниз по течению. К счастью, в пятидесяти метрах от переправы несколько крестьян собирали доски разрушенного моста. Не подоспей они вовремя, молодой человек наверняка бы погиб. Пришлось остановиться в ветхой гостинице и уложить его у печи.

Всю ночь парня лихорадило, он даже бредил, но с первыми лучами солнца снова был бодр и свеж. Сейчас ничто, кроме его одежды, не напоминало о неудачном купании. Но пиджак и брюки, пошитые у известного портного в Бейоглу, имели действительно плачевный вид.

В его маленькой дорожной сумке лежала лишь смена белья да пара книг, поэтому юноше пришлось вновь надеть сильно помятый и вдобавок пропахший дымом от печи костюм. Темно-синий в красную крапинку пиджак из прекрасной английской ткани страдальчески обвис, а зауженные брюки теперь больше походили на шаровары.

Но и эта неприятность стала лишь поводом для смеха.

— И на том спасибо, что одежда прочно держится на наших спинах. Вот если бы речка в Чине унесла не только мою феску, но и костюм, хорош бы я был! — говорил юноша.

Секретарь монопольного управления, по-видимому, считал, будто мужчина без фески — все равно что голый. И поэтому принялся давать советы:

— Сынок, ты бы прикрыл голову хоть платком.

Но молодой человек, в глазах которого плясали веселые искорки, лишь ответил:

— Не беда! Я ведь не намаз совершаю. Все чудесно!

Для него в тот момент, похоже, все действительно было чудесно.

Единственная дорога, ведущая в Милас, находилась в ужасном состоянии. Усеянная вывороченными камнями, она скорее напоминала бесконечную череду ям и канавок. Лишь ближе к вечеру второго дня путешественники смогли добраться до места назначения. Когда экипаж въезжал в город, на дороге показались три человека, и возница, обращаясь к жандарму, сказал:

— Сержант Хафыз, вот идет господин каймакам[2].

Юноша в тот момент вновь сидел рядом с кучером

и не преминул полюбопытствовать:

— А который из них начальник?

— Вот этот низкорослый господин...

Спутники каймакама оба, как назло, были высокими. Солнце било в глаза юноше, и он поначалу даже решил, что видит ребенка лет восьми-десяти. Но потом разглядел бороду и понял, что ошибся.

Поравнявшись с путниками, экипаж вдруг остановился, и бородатый жандарм спрыгнул на землю, чтобы поздороваться с каймакамом. В руках он держал тетрадь в кожаном переплете.

— Как дела, сержант Хафыз?

— Все в порядке, господин, — ответил жандарм и, достав из тетради запечатанный конверт, передал его каймакаму.

Каймакам сначала подержал письмо, будто взвешивая его на ладони, а затем аккуратно разорвал конверт и, нацепив очки, начал читать. Чтобы получше разглядеть написанное, он повернулся к заходящему солнцу и сердито сдвинул брови.

— Плохие новости, — тихо обратился он к своему спутнику со светло-коричневыми усами, который безразлично стоял, опираясь на трость, и разглядывал горизонт.

— Что случилось?

— В Милас прибывает ссыльный... Из вилайета пришел приказ пристально следить за ним... Вздорный тип, должно быть. Ох, не люблю я все это... Одно беспокойство, чувствуешь, будто змею в доме пригрел... Следить за ссыльным — одна морока, так-то...

Не обращая внимания на кучера и юношу, которые слышали его слова, каймакам краем глаза разглядывал физиономии путешественников. Взгляд его остановился на лице рябого. Между тем этот несчастный был, пожалуй, самым безобидным и тихим из всех. Судьба зло пошутила над ним, наградив такой внешностью.

Каймакам, уверенный в правильности своей догадки, все же спросил:

— Который из них?

— ?..

— Я спрашиваю, кто ссыльный?

Сержант Хафыз оказался в затруднении. Он попытался указать глазами, но не смог и в нерешительности замер.

Юноша спрыгнул с козел и, задорно улыбаясь, сообщил:

— Ссыльный — это я, ваш покорный слуга, господин каймакам.

Каймакам растерялся. Он таращился то на жандарма, то на растрепанного юношу, который выглядел много моложе своих лет. Наконец, заикаясь, он спросил:

— Что ты такое говоришь? Ты ведь еще ребенок!

Несомненно, таким образом каймакам выказал

симпатию и проявил добродушное участие, однако юноша этого не понял. Для него слово «ребенок» прозвучало как упрек. С той самой ночи, когда его забрали прямо из училища в Министерство полиции, юноша воображал себя взрослым. Ведь его отправили в ссылку под охраной полицейских и жандармов с ружьями, а значит, безусловно, он мог считать себя важной персоной. Благодаря этой спасительной мысли он забывал о страхе и отчаянии, преследовавших его столько дней.

Юноша старался выглядеть серьезным и степенным. Расправив полы пиджака и пригладив волосы, он спросил:

— Чем вам не нравится мой рост, господин?

Каймакам весело рассмеялся:

— Я не в том смысле, сынок... Ростом вы, слава богу, повыше меня будете. Только вы же совсем ребенок...

— Восемнадцать, господин...

— Что восемнадцать?

— Мне восемнадцать лет...

На этот раз каймакам решил подшутить. Он повернулся к спутникам и, давясь от смеха, сказал:

— Восемнадцать. Неужели? Куда уж старше... До пенсии всего ничего. Мои слова, стало быть, задели ваше самолюбие... Извините, конечно, не стоит называть мужчину вашего возраста ребенком... А что это за серьга у вас в ухе?

Я невольно дотронулся рукой до правого уха и рассмеялся.

Незадолго до этого, когда мы проезжали мимо сада, я стащил немного черешни, съел несколько штук, а веточку с парой ягод повесил на ухо и забыл. Роль серьезного человека, которую я пытался сыграть перед каймакамом, мне не удалась. Безнадежно пытаясь обратить все в шутку, я протянул ему черешню:

— Если позволите, я хотел бы преподнести это вам.

Он улыбнулся, взял веточку и, потрепав меня по

щеке, произнес:

— Надеюсь, мы подружимся. И наша дружба будет такой же сладкой, как и эта черешня. У вас есть багаж?

— Только маленькая сумка. Не было времени на сборы, остальной багаж прибудет позже.