— Стыда у вас нет, мистер Полониус! — сказала старая дама, маленькая, сухонькая, с лицом в тысячах мелких морщинок. — Да как вы осмелились, сэр, болтать эдакий вздор такой старухе? Да в девяносто пятом году мне уж пятьдесят стукнуло, а в девяносто шестом я сделалась бабушкой. — Она протянула высохшие дрожащие ручки, поднесла медальон к глазам, с минуту внимательно его разглядывала, а затем, рассмеявшись, промолвила: — Чтоб мне не сойти с этого места, это ж знаменитый бриллиант Хоггарти!

Боже милостивый! Да что ж это за талисман попал мне в руки?

— Посмотрите-ка, девочки, — продолжала старая дама, — это самый знаменитый драгоценный камень во всей

Ирландии. Вот этот краснолицый господин посредине — несчастный Мнк Хотгарти, мой родич, он был влюблен в меня в восемьдесят четвертом году, когда я только что схоронила вашего дорогого дедушку. А вот эти тринадцать рыжих прядей — это волосы его тринадцати прославленных сестриц — Бидди, Минни, Тедди, Уидди (сокращенное от Уильямина), Фредди, Иззи, Тиззи, Майзи, Гриззи, Полли, Долли, Нелл и Белл — все замужем, все уродины и все рыжие. Так чей же вы сын, молодой человек? Хотя, надо отдать вам справедливость, фамильного сходства в вас не заметно.

Две хорошенькие молоденькие девицы оборотились, подняли на меня две пары хорошеньких черных глазок и ждали ответа, кажовой бы они непременно получили, да тут старая дама принялась громким головом рассказывать одну историю за другой про вышеназванных дам, про их обожателей, про все их обманутые надежды и про дуэли Мика Хоггарти. Она помнила наперечет все скандальные сплетни за полвека. Наконец поток ее красноречия был прерван отчаянным кашлем; а когда она откашлялась, мистер Полониус почтительно осведомился, куда следует прислать булавку и угодно ли мне сохранить эти волосы.

— Нет, — отвечал я, — бог с ними с волосами.

— А куда прикажете доставить булавку, сэр?

Мне совестно показалось назвать свой адрес. Но тот же час я подумал: «Да пропади оно пропадом, чего мне совеститься?

Что это я стесняюсь сказать, где живу?»

— Когда все будет готово, cэp, будьте так добры отошлите пакет мистеру Титмаршу, в дом номер три, на Белл-лейн, Солсбери-сквер, подав церкви святой Бригитты, что на Флит-стрит, — сказал я. — Звонить в звонок третьего этажа, сэр.

— Как, сэр, как вы изволили сказать? — переспросил мистер Полониус,

— Кхак! — взвизгнула старая дама. — Мистер Кхак? Mais, ma chere, c'est impayable [1]. Едемте, карета ждет! Дайте мне вашу руку, мистер Кхак, садитесь в карету и расскажите мне об ваших тринадцати тетушках.

Она ухватила меня за локоть и резво заковыляла к выходу; молодые спутницы, смеясь, последовали за ней.

— Ну, влезайте, что же вы? — сказала она, высунувши свой острый нос из окошка кареты.

— Не могу, сударыня, — сказал я. — Меня ожидает друг.

— Эка выдумал! Плюньте на него и влезайте. — И не успел я слова вымолвить, как огромный малый в пудреном парике и в желтых плюшевых штанах подтолкнул меня по лесенке и захлопнул дверцы.

Карета тронулась, и я только мельком успел взглянуть на Хоскинса, но его изумленное лицо никогда не изгладится из моей памяти. Прямо как сейчас его вижу — стоит, разинувши рот, глядит во все глаза, держит в руке дымящуюся сигару и никак не возьмет в толк, что это со мной приключилось.

— Да кто он такой, этот Титмарш? — спрашивает себя Гас. — На карете-то графская корона, вот ей-богу!

Я поместился на переднем сиденье кареты, подле премиленькой молодой особы, примерно тех же лет, что моя дорогая Мэри, а именно семнадцати и три четверти; напротив нас сидела старая графиня и другая ее внучка — тоже очень пригожая, но десятью годами старше. Помнится, в тот день на мне был синий сюртук с медными пуговицами, нанковые панталоны, белый, расшитый веточками жилет и шелковый цилиндр а ля Дандо, какие в двадцать втором году только что вошли в моду и в каких блеску было куда больше, чем в самолучшей касторовой шляпе.

— А кто это мерзкое чудище с подбитыми железом каблуками и с фальшивой золотой цепью, — спросила миледи, — еще у него рот до ушей, и он так вытаращился на нас, когда мы садились в карету?

И когда она углядела, что цепочка у Гаса не чистого золота, ума не приложу; но это верно, мы купили ее неделю назад у Мак-Фейла, что в переулке Святого Павла, за двадцать пять шиллингов шесть пенсов. Однако я не желал слушать, как поносят моего друга, и тот же час вступился за него.

— Сударыня, — сказал я, — этого джентльмена зовут Огастес Хоскинс. Мы с ним вместе квартируем, и я не знаю человека лучше и добросердечнее.

— Вы совершенно правы, что не даете в обиду своих друзей, сэр, сказала вторая леди, которую звали леди Джейн.

— Что ж, скажу по чести, он молодец, леди Джейн. Люблю, когда молодые люди не пугливы. Так, стало быть, его зовут Хоскинс, вот оно что? Дорогие мои, я знаю всех Хоскинсов, сколько их есть в Англии. Есть Хоскинсы Линкольнширские и есть Шропширские — говорят, дочка адмирала Хоскинса, Белл, была влюблена в чернокожего лакея, не то в боцмана, не то еще в кого-то такого; но ведь свет так злоязычен. Есть еще старый доктор Хоскинс из Вата, он пользовал моего бедняжку Бума, когда тот приболел ангиной. И еще есть бедняжка Фред Хоскинс, генерал, что мается подагрой; помню, каков он был в восемьдесят четвертом году — худой как щепка и шустрый как паяц, он в те поры был в меня влюблен, уж так влюблен!

— Как видно, бабушка, в молодости у вас не было отбою от поклонников, сказала леди Джейн.

— Да, моя милая, их были сотни, сотни тысяч. В Бате все по мне с ума сходили, поглядела бы ты, какая я была красавица. Ну-ка, скажите по совести, мистер как-вас-там-величают, только без лести, можно сейчас в это поверить?

— По правде сказать, сударыня, никогда бы не поверил, — отвечал я, ибо старая графиня была страшна, как смертный грех; и при этих моих словах обе внучки залились веселым смехом, и на запятках заухмылялись оба лакея в густых бакенбардах.

— Уж больно вы простодушны, мистер как-вас-там… да, уж больно простодушны; однако же в молодых людях я люблю простодушие. И все-таки я была красавица. Вот спросите у генерала — дядюшки вашего приятеля. Он из линкольнширских Хоскинсов, я сразу признала — уж очень он с лица на них на всех походит. Он что же, старший сын? У них изрядное состояние, правда, и долгов многонько; ведь старик сэр Джордж был отчаянная голова — водил дружбу с Хэнбери Уильямсом и с Литлтоном, со всякими негодяями и греховодниками. Сколько же ему достанется после смерти адмирала, любезный?

— Да где ж мне знать, сударыня, адмирал-то ведь не отец моему другу.

— Как так не отец? А я говорю — отец, я никогда не ошибаюсь. А кто тогда его отец?

— Отец Гаса торгует кожаными изделиями на Скиннер-стрит, Сноу-Хилл, сударыня, весьма почтенная фирма. Но Гас всего лишь третий сын, так что на большую долю в наследстве ему рассчитывать не приходится.

При этих словах внучки улыбнулись, а старая дама воскликнула: «Кхак?»

— Мне нравится, сэр, что вы не конфузитесь своих друзей, каково бы ни было их положение в обществе, — сказала леди Джейн. — Доставьте нам удовольствие, мистер Титмарш, скажите, куда вас подвезти?

— Да, собственно, я никуда не тороплюсь, миледи, — сказал я. — Мы сегодня свободны от занятий в конторе, — во всяком случае, Раундхэнд отпустил нас с Гасом; и если это не чересчур смело с моей стороны, я был бы весьма счастлив прокатиться с вами по Парку.

— Ну, что вы, мы будем… очень рады, — ответила леди Джейн, однако же лицо у нее стало словно бы озабоченное.