«Что еще Маша говорила тогда про Модерн? — лихорадочно подумала Катя. — Это важно! Нужно вспомнить…Что он буквально преследует нас… И здание больницы, где умер Столыпин, — Модерн, и квартира Кылыны, где мы поселились, и дом Анны Ахматовой. А на ее доме… О Боже! Конечно!!!»

— На Меринговскую, — крикнула Катя шоферу. — И побыстрей.

— А? …что? Где я? — Даша проснулась.

Слева голосами птиц щебетала весна. Тело утопало в перине и слегка прогибалось на пружинах кровати. Спинка принявшего ее металлического ложа сияла гордыми сверкающими шарами и шишечками. Чуб повернулась — пружины закачались, запели.

Изида Киевская почивала в собственной спальне на Большой Подвальной (Большой Провальной), 1 — и совершенно не помнила, как она тут оказалась.

— Что за хрень?

Одеяло, простыня и подушка были густо усыпаны разноцветными лепестками, поверх них с видом царской персоны восседала мурчащая Изида-настоящая.

— Привет, Пуфик, — поприветствовала кошку поэтка. — А почему я лежу здесь как торт? Или покойница — вся в цветах?

— Ми-уррр… — ответила кошка и, соскочив на пол, оглянулась на хозяйку.

— Идти за тобой? А нормально сказать нельзя? Ты прямо как Маша… Ау! Есть еще кто-нибудь? — Лепестки посыпались на пол — Даша отбросила одеяло, зашлепала босыми пятками по натертому Полей блестящему паркету.

То и дело поглядывая на Чуб, киса потрусила вперед. Пилотесса прошла тихую пустую гостиную, свернула в коридор и обнаружила там несомненные признаки активной и бурной жизни — пол был густо усыпан травой, точно на Троицу. Входную дверь перекрыл сноп высоких, в человеческий рост чертополохов. Из кухни неслись оживленные звуки. Кошка скользнула туда. И, повернув вслед за ней, Даша замерла на пороге.

На широком метровом подоконнике разместилась целая переездная аптека — пробирки, баночки, скляночки с разноцветными жидкостями. На полу, на буфете, на стенных крюках и протянутых через кухню бельевых веревках лежали, стояли, висели пучки трав, ягод, листьев, цветов.

Пристроившись у стола, компаньонка авиатриссы Полинька Котик ловко толкла что-то в большой, незнакомой Чуб деревянной ступе, расписанной народным узором.

— А правда, — посмотрела Поля на ступу, — что такие узоры от зла оберегают — добро преумножают?

— Правда, — склонившись над раскаленной плитой, Акнир непрерывно помешивала поварешкой благоухающее, исходящее паром варево. — Лишь совсем слепые считают, что ложки да плошки, столы, лавки, одежда, дома — изукрашены для красоты… Вот столчешь в такой ступе траву, и сила ее вмиг возрастет.

Поля кивнула и принялась толочь траву с утроенной силой. Рыжая Изида недовольно чихнула.

— А правда, что если кошка рядом с невестой в день свадьбы чихнет, брак будет счастливым? — немедленно поинтересовалась Полинька Котик.

— Правда, — подтвердила Акнир. — Готово?

— Ага, — подхватив ступу, Поля подскочила к плите, высыпала содержимое в кипящую кастрюлю. — А правда, что нужно черного кота в полночь сварить? Тогда кавалер тебя навеки полюбит.

— Суеверие! — фыркнула ведьма. — То есть — вера всуе. Чистокровная веда сроду кошачьему роду зла не причинит. Слыхала, небось, что после смерти душа ведьмы вылетает из трубы черной кошкой?

— Тоже суеверие?

— Не-е, бывает такое. Это вы, слепые, верно за нами приметили…

— Примета, значит, — важно кивнула Поля. — А правда, что кошки из болезных хвори вытягивают?

— А то сама не видишь — Изида Пуфик нашу Дашу в три часа подняла. Мы и доварить не успели. Давай одолень-траву… Да супротив страсти, а не против всякой напасти.

Как ни странно, тарабарщина вовсе не показалась Поле непонятной — компаньонка заскакала по кухне, вытащила из ведра с водой три желтых кувшинки.

— А правда… — начала Полинька снова.

— Девочки, я вам тут не мешаю во-обще? — с вызовом грюкнула Чуб.

— Мы тебе, между прочим, отвар и варганим, — отбила юная ведьма. — Давай, Поль, бросай, — оторванные головы желтых кубышек полетели в кастрюлю. — Теперь у тебя три часа…

— Бегу, — заторопилась Поля. — Мне на Житный рынок надобно сбегать. Чермешки, душки, наперстянки купить, — пояснила она болезной компаньонке, срывая лукошко с буфета, и прыснула: — Ох, ща-с снова дедки прицепятся.

— К тебе что, пристает кто-то, а ты мне не рассказывала? — буркнула Даша.

— Дедком, — пояснила Поля, — в народе чертополох кличут, тот, что у двери стоит. Я за него все время цепляюсь.

— А зачем он стоит там?

— Как зачем? — удивилась Поля. — Его завсегда у дверей, у ворот ставят, чтоб зло чужое в дом не зашло. Известно ж, его всякие бесы и черти боятся, оттого он и чертов переполох. А правда, — поворотилась она к ведьме, — что там, где он растет, всегда ведьмы живут?

— Верно подмечено. Не зря его так в Киеве много…

— А как же так, ведьмы его любят, а черти боятся? — озадачилась Поля.

— Так черти и нас, ведьм, боятся, — засмеялась Акнир. — Вот слепые… Можно подумать, вы не к нашей, ведемской магии прибегаете, когда обереги в саду садите. Беги быстрее…

Поля исчезла из кухни.

— Я и не знала, что Полинька в травах такая продвинутая, — удивленно булькнула Чуб. — Только не говори мне, — усмирила глас Даша, — что она тоже ведьма потомственная.

— Какая ж она ведьма, если полох кличет Дедком? — Акнир нарисовала пальцем над варевом замысловатый рисунок, взяла с подоконника пробирку с фиолетовой жидкостью, вылила в отвар. — Просто у нее мать — из села, а она — из прошлого века, когда и Город походил на село.

— В смысле?

— Стоял на земле. А жить на земле, — не то, что на пятом этаже, где земля далека, словно небо. Те, кто живет на Земле, привыкли слушать Великую Мать, и сельских ведьм уважать, и знания их подмечать…

— А правда, — голова Полиньки, уже облаченная в шляпку, вновь нырнула в кухню, — что на Петровки на шабаш ведьмы крадут молоко у наших коров?

— Есть и такие дуры, — неохотно признала Акнир. — Но что с них взять… одно слово — село! И не забудь каштанов достать.

— А каштаны зачем? — спросила Чуб.

— Ты и этого не знаешь? — удивилась Акнир. — Вот те раз… А еще киевлянка!

Спустя десять минут Катина машина подъехала к дому на Меринговской, 7.

В ХХI веке на его стенах сияла золотобуквенная табличка:

Но задолго до того, как она здесь поселилась, Модерн воспроизвел на фасаде ее черты!

Нежное, хищное, трогательное девичье лицо 16-летней поэтессы было воспроизведено ровно 6 раз. Шесть лет назад Маша сказала подругам:

«Странно, словно дом заранее знал, кто будет жить в нем и какую роль гимназистка киевской гимназии сыграет в истории Города, страны и…»

«Нашей истории, — подвела итог Катя. — С Ахматовой ведь все и началось. Вся наша Отмена. И вся революция началась из-за нее. Это она едва не спровоцировала Митю…»

Катерина Михайловна хмуро изучила лепнину. Она плохо помнила облик поэтессы, и ей трудно было оценить ее сходство с маскароном, — но Катя верила Маше. Еще 6 лет назад ее кузина разгадала тайну Модерна!

Почти разгадала…

— Доставишь меня домой, — сказала Катя шоферу, — а после отправишься в фотоателье Высоцкого. Пусть запечатлеет мне это здание и пришлет снимки. Да сегодня же к вечеру.

На лице шофера отобразилось довольство собственной сообразительностью:

«Значитца прав я, этот дом покупаем», — окончательно уверился он.

«Значит пророчества, — окончательно уверилась Катя. — Вряд ли Анна Ахматова — ингредиент отвара. А это что у нас тут?.. — взор Кати побежал по лепнине. Опять чертополох-репейник. Опять каштаны».

Символ Киева, украшавший чело Великой Матери и большую часть киевских модерновых домов, занимал Катины мысли особенно.

Как обывательница начала ХХ века, Катя знала, что любимец горожан — киевский каштан — на протяженье столетий воюет с пирамидальным тополем, рекомендованным для насаждения в Городе еще царем Николаем I. Как жительница ХХI века Катя знала, что каштан победил, став главным — знаковым деревом Киева!