Башня Киевиц на Ярославовом Валу, 1

Три молодые женщины-киевлянки случайно приняли от умирающей ведьмы Кылыны ее дар. Как они распорядятся им, ведь они такие разные — бизнес-леди Катерина Дображанская, певица Даша Чуб и студентка исторического факультета Маша Ковалева.

По воле судьбы они оказались в Прошлом, где Катя стала миллионершей, Даша, украв стихи у Анны Ахматовой, — известной поэтессой и пилоткой Изидой Киевской, а Маша ушла в монастырь под именем Отрока Пустынского.

Теперь, чтоб сохранить свое благосостояние, с помощью дочери Кылыны Акнир им нужно отменить октябрьскую революцию. Для этого они похищают царскую семью…

Но каковы будут последствия этой Отмены?

И кто устроил революцию на самом деле?[1]

От Царской площади Даша и молниеносно обнажившаяся Акнир гордо промаршировали в компании голых мужчин, дам и девиц — точнее граждан и гражданок — вверх по Трехсвятительской — точнее, теперь уже улице Жертв Революции.

Причем по дороге одна из гражданочек успела растолковать вновь прибывшим первичные тезисы «практического осуществлении наготы в современном обществе». Точнее, попытаться сделать это, поскольку озвучивавшая «нагие» постулаты остролицая лекторша с рано состарившейся кожей и увядшею грудью явно чувствовала себя обнаженной куда более нервозно и скованно, чем ее аудитория — размахивавшая трусами в клубничку и мигом выказавшая самые прогрессивные взгляды:

— О чем разговор? Нагота — естественное состояние человека и женщины. А раз естественное, ничего постыдного в ней быть не может! Такими нас создала Мать-природа, а она говна не сделает… верно? А одежда — вообще социальное рабство. А мы не рабы, рабы — не мы. Правда, малая? Я тебя уважаю. Ты — молоток! — похлопала Чуб Акнир по спине.

Судя по тому, как легко, без пьяного Дашиного вызова, потомственная ведьма несла свою маленькую острую грудь, — посетительница ведьмацких шабашей была единственной в толпе голышей, на самом деле ощущавшей себя нагой точно так же естественно, как и в одежде.

Остальные товарищи с появлением Чуб порядком растеряли революционный настрой. Полное, но гладкое, крепко сбитое, колышущееся и бравурное тело пилотессы-поэтессы, ее дородный бюст и широкие бедра вызывали у обнажившихся граждан и гражданок диаметрально противоположные, но совершенно не братские чувства. Во взглядах мужчин появилось что-то осоловело-блудливое, как у котов, почуявших валериану. Девицы и дамы разом поскучнели и словно подурнели, ощущая, что их храбрый демарш сразу обесценился с появлением новенькой.

— Люди, люди! — вырвалась Даша в авангард марширующих. — Чего вы стоите? — принялась зазывно размахивать руками она. — Раздевайтесь, раскрепощайтесь… Присоединяйтесь к нам! Давайте сольемся в экстазе!

Люди на Михайловской площади, и без того впечатленные появлением демонстрации голых, одновременно застыли. Парни в очках и рубашках с ремнями, дебелые солдаты в застиранных гимнастерках без погон, мужчины в кожанках. На их лицах прописались желание и страх. Не то чтобы им вдруг захотелось раздеться, а вот слиться в экстазе с голой нимфой или — кто ее знает? — нимфоманкой хотелось несомненно!

— Долой рабство одежды! — неистовствовала пьяная Землепотрясная. — Будем такими, какие мы есть! Любите себя настоящими! Давайте просто любить друг друга почаще…

И неизвестно, чем бы закончилось все это, но тут обиженно поджимавшая губы серолицая лекторица запела:

бодро подхватили остальные гражданочки, с явственным удовольствием забивая громким хоровым пением Дашины жаркие призывы, а юная ведьма быстро цапнула напарницу за руку и потащила ее в ближайшую подворотню.

Они пробежали двор, где сушилось белье, и вильнули вправо — в кирпичный тупик.

— Че такое? Че вдруг случилось? — растерянно спросила Чуб.

— Ничего. Одевайся быстрей. — Под мышкой у Акнир в холщовой сумке обнаружились две наспех скомканные рясы. — Щелкну нас домой…

— На фига? — еще не выветрившийся из Даши Чуб алкоголь с ходу восстал против маршрута «домой». — Здесь так прикольно! Давай еще потусуемся. Иначе зачем ты нас сюда затащила?

— Затем, что это единственный период истории, где твой голый зад был уместен. Если не считать, конечно, эпохи неандертальцев… О’кей.

Надорвав зубами рясу, Акнир разорвала ее пополам. Нижнюю часть — переквалифицировала в юбку, надела и завязала узлом на боку. Затем воровато огляделась, рванула к бельевой веревке и сорвала с нее две влажных мужских рубахи.

— Держи, — всучила она Даше ее долю награбленного. — Монашеская ряса уместна во многих годах, но точно не в 1919…

— Но если мы в 19-м, зачем опять одеваться? Зачем ты вообще меня утащила? Ты хоть въезжаешь, что первый раз со времен амазонок мы, женщины, и все прочие люди решили избавиться от комплексов? И разделись… А после снова оделись — нас снова подломали, закомплексовали, опять вбили в головы всякие мании, фобии… Момент был упущен. А я могла б всех раздеть. Насовсем. Ты видела, как они все меня слушались? Как смотрели! Еще бы чуть-чуть, и я б совершила тут свою революцию. Голую!

— Да, только твоей революции тут и не хватало, — пробурчала Акнир. — Ладно, если хочешь, давай прошвырнемся.

На Михайловской и Софиевской площади их встретил новый мир — частично разрушенный, частично уже отстроенный заново, точнее сколоченный наскоро из разнообразных подручных материалов.

По левую руку бронзового Богдана Хмельницкого торчал высокий деревянный столб — обелиск, поставленный в честь октябрьской революции. Древний Михайловский монастырь покуда стоял на месте, но возвышавшийся перед ним на трех пьедесталах памятник княгине Ольге, Андрею Первозванному и Кириллу с Мефодием — претерпел дивные изменения. В 1911 его еще не открыли — нынче успели прикрыть. Стоявшие по бокам Апостол Андрей и просветители Кирилл с Мефодием — были зашиты фанерой, а монументальная княгиня пропала. Вместо нее на центральном пьедестале скромно стоял маленький бюстик Тараса Шевченко.

— Разве Шевченко и у большевиков был герой? — удивилась Даша.

— Борец с царским режимом.

— Как и у патриотов?

— У них он борец с царским режимом за независимость Украины. Хотя полгода назад красная власть убивала за один украинский язык. Но Ленин решил, что Тарас и язык — те самые бусы, на которые легко купить наших патриотов. И не прогадал, сволота…

— Бедный Шевченко, — посочувствовала классику Даша. — Вот и будь после этого знаменитой. Каждый тебя имеет, как хочет. Вечно Тарасом все дыры затыкают.

Спустившись обратно по улице Жертв Революции на Царскую площадь, ставшую площадью Интернационала, Чуб скептически посмотрела на еще один памятник, поместившийся в центре клумбы, рядом с трамвайной остановкой в стиле Модерн. Возвышающаяся на пьедестале из фанерных листов уродливая гипсовая статуя женщины с ружьем в руках была явной альтернативой пропавшей без вести первой христианки Руси.

Памятник царю Александру II перед Царским садом тоже исчез, на его пьедестале поместился рекламный щит «Сад Первого мая»

Судя по количеству переименований и натыканных по Городу новых монументов, явившаяся в Киев всего несколько месяцев назад новая власть намеревалась обосноваться здесь всерьез и надолго. Но намерения их были пока из фанеры и гипса.