— Вы говорите об Иване Алексеевиче — отце авиаконструктора? — уточнила она на всякий случай.

— Как приятно общаться с образованной дамой! А еще говорят, нынешние богатые люди не имеют ни знаний, ни вкуса. Не далее чем вчера я заверил журналистов, что все мои клиенты…

Директор принялся расточать витиеватые комплименты в адрес своих постоянных покупателей — чем дороже были покупки, тем слаще отзывы. И Кате, в секунду приобретшей две вещи от Маршака с выводком надутых нулей, досталось сласти больше всего. Но Дображанская не слушала.

«Вот оно как, — думала она. — Не было дела Бейлиса, не было позора, не было болезни. И вместо того, чтоб хворать, профессор написал перед смертью нечто великое… и премиальное. Забавно устроена жизнь».

— Позвольте вам кое-что показать, — прервала директора Дображанская, доставая из сумки фотографический снимок Анны. — Взгляните на этот портрет? Узнаете?

— Бог мой, — всплеснул руками Арнольдович, — это же он, наш красавец!

— Или очень похож…

— Нет, нет! — в безмерном возбуждении вскрикнул директор. — Фото несомненно сделано в кабинете Сикорского. Минуточку, — привычным жестом он сорвал с полки дивана-эмблемы книгу, открыл в заложенном месте. — Вот фотография профессора на нашем диване. Видите! — видимо, демонстрировать близкое знакомство их символа с седалищем киевского Фрейда было ему не в первой. — Вы видите? Сверху та же картина! А на ней те же птицы…

— И верно, — Катерина положила на соседнюю страницу черно-белое фото Ахматовой, склонилась над снимками.

Сложив руки на груди, белобородый профессор восседал на том же самом предмете интерьера — разве что чуть левее, так, что каштановая корона была не над головою, а сбоку. Но самое главное — в верхней части снимков профессора и поэтессы и впрямь красовалось одно и то же невзрачное и весьма прозаичное полотно с летящими утками.

«Профессор И. А. Сикорский в своем кабинете», — прочла Катя надпись под фото.

Г-жа Дображанская подняла придирчивые глаза на местный диван и сдержала сатирическую улыбку. Не было никаких сомнений, эмблема салона зря записалась в друзья к Сикорскому-старшему. Похож, да не он, — копия, сделанная лет на десять позже, быть может, уже в период НЭПа — каштановая корона грубее и меньше, полки расположены чуть иначе.

Но Катерина Михайловна не намеревалась крушить чудесный и хлебный миф сего заведения, тем паче, что именно ложь помогла ей прознать правду, схватив ускользающий ахматовский хвост…

«В клинике психических эпидемий Сикорского занимаются дежавю. Не удивительно, что, как и мой Митя, Анна страдала этой „болезнью“. Не могла не страдать — мы ж всю ее жизнь переписали!»

— Интересно, кто эта женщина? — полюбопытствовал директор, разглядывавший тем временем Катино фото.

— Поэтесса. Анна Ахматова.

— Видимо, не слишком известная. Я не слыхал о ней.

— А Изиду Киевскую вы знаете?

— Помилуйте, Катерина Михайловна, — аж оскорбился директор, — кто же не знает Изиду Киевскую? Она наша гордость. Гордость Киева. Гордость страны…

Катины соболиные брови вразлет слились в одну линию:

— Вот и попробуй так Анну найти. Плохо дело, — вздохнула она.

— А вы не пробовали поискать в Интернете? Там сейчас чего только нет… «Юзай гугл», как изволит изъяснятся мой сын.

— В Интернете? — оценила предложение Катя. — Как я забыла о нем… Вот чего там не хватает!

— Где?…

— Вы не позволите мне воспользоваться вашим компьютером?

— С моим превеликим удовольствием, — улыбнулся директор дорогой покупательнице не менее дорогого Маршака-Фаберже и сделал приглашающий жест в сторону своего кабинета.

В Городе уже стемнело, когда Чуб и Акнир вышли на улицу Карла Маркса и спустились на Думскую-Советскую площадь. Крещатик озаряли скупые огни. Но окна кафе Семадени, напротив Думы, горели как прежде, и название кофейни было прежним, и это казалось странным.

На стене висел масштабный плакат. Женщина с воинственным лицом пронзала вилами зад убегающего белого генерала. Под картинкой была подпись:

— Так тебе и надо…. Не хрен мой памятник гробить, — позлорадствовала Даша. — Бабы за меня отомстят…

Дашина гипсовая ипостась стояла вдалеке на фоне бывшего Царского сада.

— Неужели это я вдохновила? — сменила тон она. — Их всех? Я ведь даже не писала эти стихи…

— Ты читала их, — сказала Акнир. — И летала. Ты стала даже ярче Ахматовой. Стала их Богиней. Но дело не только в полетах, не только стихах… дело в Лире амазонок. Она оказалась в мире слепых. И женщины почувствовали это. Они подняли головы. Нам больше не нужны были ведьмацкие метлы — мы летали открыто на аэропланах. А когда грянул сентябрь — так амазонки открыто оседлали коней и взяли оружие…

— Октябрь грянул, — поправила Даша.

— Помнишь, когда Анна Ахматова нашла Лиру в Царском саду? — внезапно спросила Акнир.

— Зимой.

— В канун 1 января, — напомнила ведьма. — Под Новый год. По новому стилю 13-го… А когда Богров чуть не подстрелил Столыпина?

— Тоже на Новый год, но другой… 1 сентября 1911! — охнула Даша. — В день чертополоха.

— Мало кто знает, что Революция на Украине произошла на месяц раньше, чем в Питере. Еще в сентябре атаманша Маруся Никифорова свергла временных и установила в родном Запорожье власть большевиков. Знаешь, как она это сделала? Агитировала рабочих. Ее посадили в тюрьму. На следующий день все заводы в городе встали, все люди вышли на площади с лозунгом «Верните нам нашу Марусю». Бунт был столь тотальным, что правительство сбежало само. Смена власти произошла без единого выстрела. Впервые в истории Революцию сотворила Любовь.

— Вот это да! — открыла рот Даша.

— Так же, как и революцию в Питере. Ни одному агитатору не удавалось склонить на сторону большевиков моряков Балтийского флота. Без их поддержки октябрьский переворот был невозможен. Тогда Ленин послал к ним красавицу Шуру Коллонтай. Она буквально влюбила матросов в себя, а заодно и в дело революции…

— Ух ты!..

— А кто уговорил Ленина сделать древний киевский праздник официальным коммунистическим праздником 8 марта? Наша Шура. Наследница древнего малороссийского рода Домонтовичей, дочь генерала из-под Чернигова. Кто спровоцировал небезызвестное тебе первое киевское восстание большевиков — киевская большевичка Евгения Бош. Раньше вы сватали парней и избивали мужчин, теперь киевлянка Роза Землячка, взявшая имя Матери-Земли, в свои сорок лет ежевечерне выбирала себе партнера на ночь из числа молодых красноармейцев. Она же перебила в Крыму сотни офицеров, топила их кораблями. Что это было, как не месть за истребленных в Крыму амазонок?

— Ты хочешь сказать, — приглушила голос Чуб, — что революцию сделали мы… украинские ведьмы?

— Слепые женщины. Они проснулись и вспомнили, в чем суть каждой из нас. Лира всегда вскрывает в нас истинную суть. И берет за то свою плату. Революция была кровавой…

— Революция амазонок.

— Знаешь, когда отмечают праздник бабьей святой Параскевы Пятницы?

— Праздник Макош?

— Между двумя главными пятницами года — 25 октября и 7 ноября.

— Революция по старому и новому стилю?! — едва не подпрыгнула Даша. — Ну ни фига себе праздничек Мамы отметили!..

Даша вновь посмотрела на плакат — несокрушимую даму, сражающуюся с грозными вилами в руках, и прикрыла глаза… перед взором пробежал кинофильм.

Красавица Шура звала матросов на бунт, красавица Райслер стреляла из Авроры, оповещая мир о начале октябрьской революции, которую атаманша Мария начала еще в сентябре… Бош вела на Киев войска и возглавляла первое советское правительство — став первой женщиной-главой со времен свергнутой с пьедестала Ольги. А над ними всеми парила тень Изиды Киевской — кружила на аэроплане, высилась в виде памятника, царила в эфире в виде бередящих души стихов…

Но все эти имена — Шуры, Лары, Марии, Розы и, возможно, даже ее, Дашино, были затерты, забыты, известны одним знатокам, в отличие от мужских — Ленина, Троцкого, Сталина…