Большую часть комнаты занимали серебряные венки, преподнесенные вчера благодарными зрителями четвертого смертельного трюка Изиды. На столе стояли остатки вчерашней вечеринки: наполовину съеденный торт из кондитерской «Семадени» и пустые бутылки из-под шампанского. На диване уютно пристроился Дашин бронзовый приз за победу в моторном спорте (им она колола орехи). Под диваном, не менее уютно, лежал ее последний любовник Жорж Витебский (на деле Гоша Путикин из Витебска).

Даша метнула в него иронический взгляд и уселась на диван (беспорядок в доме и личных делах был ее обычным состоянием). В целом, все было мило и славно. Чуб нежно погладила крайне довольный своим местонахождением рыжий «воротник». «Воротник» ответил ей громогласным мурчанием.

— Ляпота! — сказала лжепоэтесса. — Эй, Полинька, Игорь не отзывался?

— Не-а, они не показывались, — послышалось из смежной комнаты.

— Вот, еще один олух царя небесного, — по-отечески отчитала неотзывчивого Даша. — Сколько раз ему повторять: нужно изобретать наш вертолет поскорее. Мерси, хоть чертеж «Ильи» мне прислал. Я им покажу, как надо немцев бомбить… А кто объявлялся?

— Пришло письмо из канцелярии Его Сиятельства. — Из спальни появилась хорошенькая белокурая барышня с мокрой тряпкой в руках. — Они опять написали, что со всем уважением рассмотрели наше прошение, но дам в военно-воздушный флот они не берут.

— А кто Их Сиятельств теперь будет спрашивать? — оживилась героиня Империи. — Царя больше нет. Теперь кто что хочет, то и делает! Ну я им всем задам! Им, в сравнении со мной, война малиной покажется! Я решила воевать, значит, буду! Я сама воздушный флот соберу. Все за мной пойдут… Я ж как красное знамя. К слову, а ты чего с тряпкой?

— Прибиралась. Там Жоржик такой канкан нам устроил.

— Не заморачивайся, и так хорошо.

Полинька по кличке Котик была не прислугой, а подругой — еще с тех давних времен, когда они с Дашей отплясывали в кабаре «Лиловая мышь».

— Гости давно ушли?

— После полудня.

— А мой, значит, остался и стихи писал? Молодца! — Дашина нога поощрительно похлопала по видимой — мягкой — части прикорнувшего под диваном поэта, а рука потянулась к столу, где валялся отмеченный дыханьем Музы листок. Под листом обнаружилось мраморное поле столешницы, исполосованное белыми дорожками. В этом спортивном забеге Жорж нынче явно пришел к финишу первым.

Лжепоэтесса демонстративно закатила глаза, но сразу возвратила их обратно.

— Тебе, — прочла она посвящение и последовавшее за сим стихотворение:

— Ну ни фига себе! — возмутилась Чуб. — Это он до того написал, как нанюхался или после?

— Да нет, Жоржик тебя любит, любит… — заволновалась Полинька.

— Он еще хуже, чем предыдущий! — Даша сморщилась и зачла:

— Так у того хоть закидоны понятные, — пояснила она. — Он летчиком был. А этот… Из него такой же поэт, как из меня!

— Нет, Гоша — хороший, — запела защитница-Поля. — Это он с горя. Он так страдал, все гадал, куда ты пропала. Пошла газету купить и…

— П-шел к черту! Проспится и пусть выметается. Будто у меня в доме без него мусора мало. И так чего только здесь не валяется!

Даша резко разозлилась.

И дело было отнюдь не в поэзии и не в поэтах. Менять любовников, равно как и искать среди них поэтические дарования, давно стало для нее делом привычным. Дело было в том, что вся ее жизнь, показавшаяся на миг такой привычной, прежней, вчерашней, оказалась отныне разделенной на «после» и «до». До того, как она пошла покупать треклятую газету…

— А знаешь, Котик, — сказала она, чтоб взбодрить себя, — я оказывается все еще Киевица.

— Да ну?

Полинька знала…

Пять лет назад, когда Чуб предложила бездомному Котику переехать к ней и жить вместе, она рассказала компаньонке много невероятных вещей. О будущем времени, где дамы ходят по Крещатику почти совсем голые. («Вот разденься до корсета и панталон. Так это будет еще очень приличный вариант!» — заверяла подруга). О прошлом, где дамы, называвшие себя амазонками, скакали верхом на конях совсем без одежд, и ведьмах, скакавших в чем мать родила верхом на помеле. («И я тоже летала на метле. Вот те истинный крест!»). О том, что амазонки были дальними предками ведьм и о колдовских талисманах ведьм и амазонок — Лире и золотом браслете. («Я сама его носила. Правда, недолго совсем. Из-за него-то наше кабаре и сгорело»). И о том, что кошка по имени Изида Пуфик, лежащая сейчас на хозяйских плечах в виде пушистого воротника, однажды замолчала. Но все равно она, Даша, не может держать прислугу, потому как ее «доця» умеет говорить не только «мяу». («Она просто не хочет из вредности!»).

Не мудрено, что в сознании Полиньки все это не зашло дальше сказки, которую рассказывают детям на ночь и которую не стоит передавать другим — засмеют («Большая уже, а все в сказки веришь!»).

Это была их личная сказка на двоих, которую подруга порой принималась сказывать ей, обычно в те дни, когда на Чуб находили тоска и меланхолия. («Короче, депресняк полный! А вот, когда я жила на этаж выше…»)

Полинька машинально перевела взгляд на потолок. Там, на верхнем этаже Башни на Яр Валу, 1, таилась другая комната, о которой не раз повествовала ей Даша, круглая, обведенная темнотой книжных полок, с огромным камином и средневековой фреской над ним. Комната сказочных Киевиц, которые могли все на свете.

С тех пор, как они переехали в Башню, эта сказка звучала все чаще и чаще. Сколько летних ночей они вдвоем провели на балконе, вглядываясь в темные контуры балкона четвертого этажа. («Вдруг увидим, как Она полетит!» — говорила подруга).

— Но если Киевица — ты, — попыталась свести концы с концами Полинька Котик, — кто же тогда там живет?

— И то верно, — заинтересовалась вопросом Чуб. — Неясно как-то. И Катя сказала, что Маша сказала, что Киевица сбежала из Киева еще в 1894 году. А дом наш построили в 1898, четыре года спустя. Неужели никто? Зря караулили… Ясно тогда, почему никто не летает.

— П-ля-нр-р-р, — издала россыпь звуков Изида истинная.

— Чего она так странно мяучет? Может, у нее животик болит? — забеспокоилась Поля.

— Мать моя маяковка!

Надо отдать Даше должное, она не бросила кошку — рванула вместе с ней в коридор. Открыла чулан, где стояла забытая подружка-метла, с привинченным к древку велосипедным седлом. Седло и метелище успело прирасти к стене паутиной.

«Планер…

По-французски „парить“.

Летать!!!»

Еще в щенячьем детстве Даша мечтала стать летчицей-космонавткой. И став Киевицей, вкусив однажды безбрежность полета подсела на небо, как на наркотик. И даже став бескрылой, отказалась спускаться на землю с небес. Она летала! Летала все шесть долгих лет. Рискуя разбиться, зная, что верная подруга-метла уже не подлетит и не спасет, как бывало раньше. Но все же взмывала в воздух! И гордилась своей летательной славой в сто раз больше, чем стихоплетской.

Да, она была лжепоэтессой, воровкой… Но авиатором Изида Киевская была прирожденным, и небо принадлежало ей одной. Все свои деньги она тратила на конструирование новых и новых моделей аэропланов — жажда неба перекрыла все.

Но ни одна неуклюжая «этажерка» не могла подарить той прежней бесконечной свободы…