— Есть вещи похуже скуки, — возражает ее муж.

— Я в этом не уверена.

— После того, что мы…

Он дает по тормозам; Джули ударяется лицом о переднее сиденье, Тахо взвизгивает и останавливается. Шокированная, она ощупывает нос, чтобы увидеть, идет ли кровь, потом неохотно прослеживает за взглядами родителей.

Они как раз достигли вершины холма, и прямо перед ними оказалась полицейская цепь для прокалывания шин. Перед цепью все восемь полос шоссе заняты разбитыми автомобилями, а позади стены из обломков простирается широкая зеленая долина посевных полей, превратившихся в зону военных действий. То, что раньше было торговым районом, теперь бесконечная равнина пятнистого асфальта. Через зияющие дыры в стенах супермаркетов виднеются их выжженные внутренности. Единственными транспортными средствами на автостоянках являются танки: у некоторых из них снесены башни, некоторые лежат на боку, и гусеницы свисают с них, как кишки, на некоторых нанесены армейские знаки, а на других аэрозолью напылены логотипы различных ополчений. А по ту сторону всего этого наблюдается адская картина: бетонные скелеты зданий охвачены желтыми языками пламени, оставшиеся гореть в качестве предупреждения. Монумент. Или чем там может быть это сообщение.

— Почему? – очень тихо спрашивает Джули. Конечно же, ответа нет. Отец берет ружье и выходит из грузовика, принимая настороженную позу солдата, проверяющего периметр. Джули не видит движения в долине. Она могла опустеть несколько недель назад, и уже потом быть сожжена Поджигателями Огненной Церкви. Джули надеется, что долина на самом деле пуста, как и кажется.

— Джон, — кричит мать в спину отца. – Давай просто объедем. Мы можем вернуться на шоссе И—5, пока дороги свободны.

Он не отвечает. По сжатым челюстям и животной пустоте во взгляде Джули понимает, что он даже не слышал ее. Он в режиме действия. Он обходит район, чтобы выявить возможные угрозы прежде, чем примет решение.

— Джон!

Он залазит в кузов, достает свой прицел и начинает осматривать долину. Мать Джули вздыхает и берет свое ружье.

— Оставайся здесь, — говорит она Джули, вылезает и запирает двери.

Джули смотрит, как мать идет к ее отцу, в ее походке заметно раздражение. Она видит, как они спорят, но через стекло не слышно голосов. Потом краем глаза она замечает движение, и окно разбивается. Мужская рука просовывается в окно и тянет дверь. Ей удается схватить свое ружье с полки, когда руки хватают ее за лодыжки и выдергивают из грузовика. Она ударяется головой о грязную землю и перед глазами все плывет. Она видит, что лицо, нависшее над ней, не мужское. Это мальчик. Всего на несколько лет старше ее. Ему четырнадцать или пятнадцать. В его красивых карих глазах читается отчаяние и безумие. У него спутанные грязные темные волосы. В руке – нож со следами засохшей крови.

Джули стреляет ему в грудь.

Мир замедляется, пока она встает, цепляясь за борт грузовика. Она осознает, что где—то вдалеке ее родители стреляют в родителей мальчика, которые выскочили из фургона с оружием и начали перестрелку, она даже замечает кровь, сочащуюся из ссадины на бедре отца. Но основную часть своего внимания она обращает на умирающего перед ней мальчика.

— Господи боже, — слышит она бормотание матери. Ее родители стоят рядом с ней. Она не смотрит на них. Она смотрит на мальчика, наблюдает, как закатываются его глаза, как медленно, с шипением, как воздух из велосипедных шин, из него уходит дыхание.

Они стоят втроем и молчат. Потом отец Джули нагибается и поднимает ее ружье – она не помнит, как уронила его. Он вкладывает дробовик ей в руки.

— Ты серьезно? – мать буравит отца ледяным взглядом. – Твою мать, ты это серьезно, Джон?!

— Это ее третье убийство, и мы не можем оберегать ее от этого. Она должна встретиться с этим с глазу на глаз.

У мальчика начинают дрожать веки. Цвет глаз теряет насыщенность.

— Ей двенадцать лет! Ей еще не нужно видеть это!

— Это жизнь, Одри. Она знает, что мы делаем, и как.

Мать Джули, все еще не веря, качает головой. Влажное, утихающее дыхание пытается заполнить пробитую грудь мальчика. Не сводя убийственного взгляда с мужа, она встает над мальчиком и взводит курок. Раздается визг, и лицо мальчика исчезает в брызгах крови. Эхо от выстрела разносится по долине. Одри Гриджо, раскрыв рот, смотрит на дочь и дымок, выползающий из ружья дочери.

Джули запрыгивает в грузовик и швыряет дробовик на полку. Защелкивает ремень безопасности и смотрит вперед пустым взглядом в ожидании отъезда.

Ее родители молча усаживаются на передние сиденья. Отец выезжает на траву, чтобы объехать преграду, и едет по краю зоны сражения, чтобы добраться до жилых улиц, где ехать медленнее, чем по шоссе, но немного безопаснее.

— Эй, мама, — говорит Джули.

— Да, дорогая.

Джули указывает на знак на подбитом танке – американский красно—синий флаг выгорел до серого цвета, но слово «АРМИЯ» еще хорошо видно.

— «Р».

Несмотря на то, что он отдал все воспоминания, высокий человек все еще чувствует легкое благоговение, пока бредет по городу. Эти возвышающиеся сооружения, эта сложная городская система кровообращения… Независимо от того, кем он является, по форме дверей, лестниц и скамеек мужчина может сказать, что они предназначены для таких же, как и он, и ему это нравится. Если что—нибудь из этого великолепия построено для него, значит, он должен иметь какую—то ценность. У волков есть быстрые ноги и острые зубы, но городов у них нет.

Он взволнован возможностью узнать о себе больше – как его зовут, и зачем он здесь. Конечно, это замечательно. С тех пор, как он здесь, облако не колышется, так что он не боится, что заблудится. Каждый завиток облака простирается в одном и том же направлении, посылая ему слабые импульсы. Странный запах минует его нос и пропитывает тело. Сладкий запах цветка с шипами, смешанный с электризованной горечью, словно куст лаванды, ударенный молнией. Но он считает, что сложно наслаждаться запахами, когда тело разрушается изнутри. Энергии, приводящей в движение его мышцы, почти не осталось, он чувствует, что клетки начинают высыхать, как изюм. Вершина пологого холма, на который он поднимается, может оказаться непреодолимой.

«Далеко еще?» – спрашивает он зверя.

Зверь его игнорирует.

«Мы почти пришли?»

Ничего.

«А сейчас?»

«ПОЕШЬ», — огрызается зверь и снова замолкает.

Высокий человек мрачнеет, когда его начинает пошатывать. Наконец, крутой наклон выравнивается в длинный пологий проспект. Он машинально смотрит на дорожный знак, но не находит на нем никакой информации. Символы на знаке скручены и размыты, мозг их не воспринимает.

«Я не умею читать».

Эта мысль удивляет его, ведь он даже не знает, что значит «читать». Но намного больше его удивляет ощущение, пришедшее вместе с мыслью.

«Потеря».

Что он потерял? И что он имел? Он не может объяснить причину, но его энтузиазм померк. Он задевает за что—то ногой и спотыкается. Падает на тротуар, и его лицо оказывается в дюймах от круглой вещи, которая напоминает лицо, но с отверстиями в местах, где должны быть глаза и нос. Он поднимается и рассматривает длинный тонкий объект, присоединенный к этой вещи – тело. Это туловище, коричневое и иссушенное. Облако рук указывает на него и бормочет что—то, напоминающее «ешь», потом теряет интерес к телам и плывет в сторону города. Но человек заинтригован. По форме тела похожи на его, но принципиально отличаются от тех, которые были на берегу реки, и дело не в состоянии их плоти. Та же пропасть, которая отделяла его от девушки в лесу, только в обратную сторону. В его голове начинает рождаться понимание.

«Мертвые».

Эти тела

«Мертвые».

А та девушка

«Живая».

Он наклоняет голову и хмурится.

«Тогда кто – я?»

Через облако рук волной поступают импульсы. Оно нашло что—то.

«Поесть?» — подсказывает человек.

Ответа не последовало. Зверь задумчиво молчит, будто решая головоломку. Что может привлечь внимание этого маньяка—пустобреха? Человек прибавляет шагу, переступая через гнилые кучи.