— Клянусь спасением моей души и святым евангелием, лежащим под моей рукой, я считаю женщину, в коей подозревают дьявола, истинным ангелом, считаю женщиной безупречной телом и еще более того — душою. Она живет совершенно честной жизнью, исполнена очарования и искусна в любви. Она никому не причиняет зла, наоборот, щедра, помогает бедным и обездоленным. Заявляю, что она искренними слезами оплакивала кончину друга моего рыцаря Круамара, и так как она в тот день дала обет пресвятой деве не допускать до любовных утех слишком слабых плотью юношей, то неизменно и с превеликой стойкостью отказывала мне в наслаждениях телесных и разрешила лишь обладать ее сердцем, признав меня его властелином. После сего любезного дара, сдерживая мои разгорающиеся чувства, она жила в одиночестве, я же проводил в ее доме почти все свои дни, счастливый уж тем, что могу видеть и слышать ее. И я упивался, дыша единым с нею воздухом, любуясь светом, коим все озаряли ее прекрасные очи, испытывая больше радости за сим занятием, чем небожители в раю. Избрав ее навсегда дамой моего сердца, в ожидании того дня, когда она станет моею милой голубкой, моей женой, единственной моей подругой, я, несчастный безумец, не получил от нее даже залога будущих наслаждений, а, напротив, слышал только множество добродетельных советов: как достигнуть мне славы доброго рыцаря, как стать сильным и прекрасным, никого не бояться, кроме бога, почитать женщин, служить лишь одной даме и любить прочих в ее честь; впоследствии, когда я окрепну в бранных трудах и если будет она по-прежнему мила мне, только тогда она станет моею, ибо любит меня одного и вопреки всему дождется меня.

И, говоря так, заплакал молодой рыцарь Гюг и, плача, присовокупил, что при мысли об этой прелестной и хрупкой, как тростинка, женщине, чьи руки казались ему слишком слабыми даже для легкого бремени золотых запястий, он не мог совладать с собой, ибо представил себе железные оковы, разрывающие ее нежную кожу, и прочие муки, коим она была предательски подвергнута и кои вызывают его возмущение. И раз уж дозволено говорить о своем горе пред лицом правосудия, он заявляет, что жизнь его навеки связана с жизнью его прелестной возлюбленной и подруги, и если б ей угрожала беда, он твердо решил умереть.

И названный молодой дворянин возносил всякую хвалу дьяволице, что свидетельствует, сколь глубоко проникла в него порча, а также показывает всю мерзость и неисцелимую греховность в его жизни и коварство чар, коими он был опутан, что и будет повергнуто на суд господина нашего архиепископа, дабы спасти от адских сетей покаянием и через изгнание беса эту молодую душу, если только дьявол окончательно не завладел ею.

Названного молодого человека передали в руки его родителя, после того как он показал, что африканец — слуга обвиняемой.

Восьмой предстала пред нами, введенная с большим почетом слугами господина нашего архиепископа, достопочтенная и высокородная дама Жаклина де Шаневрие, аббатиса кармелитского монастыря пресвятой девы. Даме этой была поручена покойным сенешалом Турени, отцом монсеньора графа де ла Рош-Карбон, ныне покровителя названного монастыря, цыганка, при святом крещении нареченная Бланш Брюин.

Мы объяснили досточтимой госпоже аббатисе нижеследующее: что дело идет о святой церкви, о вящей славе господней и о вечном спасении людей нашей епархии, угнетенных кознями дьявола, равно как о жизни одной из тварей господних, невинность коей еще может быть доказана. После сего объяснения мы просили госпожу аббатису свидетельствовать обо всем, что было ей известно касательно таинственного исчезновения ее дочери во Христе Бланш Брюин, обрученной нашему спасителю под именем сестры Клары. Тогда досточтимая госпожа аббатиса сообщила то, что следует ниже.

Происхождение сестры Клары ей, свидетельнице, неизвестно. Но подозревается, что родилась она от родителей еретиков, врагов господа нашего. Она действительно была отдана в монастырь, управлять коим поручено ей, аббатисе, духовной властью, хотя она себя и считает сего недостойной. Названная сестра стойко отбыла срок послушания и произнесла монашеский обет по святому уставу ордена. Но по произнесении обета погрузилась в глубокую грусть и чрезвычайно побледнела. Спрошенная ею, аббатисой, о причинах уныния, названная сестра, обливаясь слезами, ответила, что причины сего ей самой неизвестны; что уже тысячу и один раз проливала она слезы, оплакивая свои прекрасные волосы, и что, помимо того, она жаждет свежего воздуха и не может сдержать желания бегать, карабкаться на деревья и резвиться, как ее к тому приучила жизнь под открытым небом; что ночи свои она проводит в слезах, мечтая о темном боре, под сенью коего ей случалось не раз ночевать. И, вспоминая о прежних днях, возненавидела она монастырский воздух, от которого спирает дыхание; исподволь в ней накоплялись греховные мысли, и подчас мечты отвлекали от молитв, лишая ее всякого покоя. Свидетельница тогда же преподала ей святые поучения, предписываемые церковью, напомнила ей о вечном блаженстве, вкушаемом в раю девственницами, и сколь преходяща жизнь наша на этом свете и сколь безгранична милость божья, дарующая за каждую утраченную нами горькую радость уготованные нам награды любви вечной. Несмотря на эти мудрые материнские советы, злой дух все же упорствовал в названной сестре Кларе, и она по-прежнему любовалась листвой дерев, зеленью лугов, глядя на них в церковные окна во время богослужения и в часы молитв. Она, коварная, напускала на себя мертвенную бледность, лишь бы остаться ей в постели, а иной раз носилась по монастырскому двору, подобно козе, сорвавшейся с привязи. В конце концов она исхудала, утратила свою неописуемую красу и блуждала как тень. «По этой причине мы, аббатиса, ее духовная мать, опасаясь рокового исхода, поместили сестру Клару в лазарет. И в одно зимнее утро она исчезла, не оставив за собой никаких следов побега, как то: взломанных дверей, замков, открытых окон, ничего, что доказывало бы ее бегство. Ужасное это происшествие мы отнесли за счет пособничества дьявола, терзавшего и соблазнявшего ее. Тогда отцами нашей церкви дано было заключение, что сия дочь ада, назначенная отвращать монахинь от их святой жизни, но ослепленная блеском их добродетелей, пролетев по воздуху, вернулась на шабаш ведьм, которые, желая надругаться над нашей святой верой, подбросили сию цыганку на площадь у статуи девы Марии».

Сказав это, аббатиса с великим почетом, по приказанию господина нашего архиепископа, была отвезена в свой монастырь.

Девятым пришел вызванный нами для показания Жозеф, по прозвищу Рыбак, — меняла, лавка коего находится у моста под вывеской «Золотой безант». Меняла поклялся своей католической верой не говорить ничего другого, кроме правды, известной ему, по поводу дела, ведомого церковным судом. И он свидетельствовал следующее:

— Я несчастный отец, ввергнутый святою волей господа в великую скорбь. До появления здесь ведьмы с Горячей улицы было у меня единственное сокровище — мой сын. Он был красив, не хуже дворянина, и учен, как писец; более дюжины совершил он путешествий в чужие страны и к тому же был добрый католик; он бежал любовных игр, ибо решил остаться в безбрачии, разумея, что он моя единственная опора на старости лет, свет моих очей и радость моего сердца. Таким сыном гордился бы сам король Франции. Добрый и смелый малый, лучший мой советник во всех делах торговли, веселье моего дома, одним словом, сокровище бесценное, ибо я одинок на этом свете, потеряв в недобрый час подругу жизни, и слишком я ныне стар, чтобы родить себе еще сына. И что же, монсеньер, сокровище это, не имеющее себе равного, взято дьяволом и ввергнуто в ад. Да, господин судья, как только мой сын увидел сии ножны от тысячи кинжалов, сию дьяволицу ненасытную, в коей все — орудие погибели, тенета соблазна и сладострастия, бедняга запутался в них, и с того дня жил между колонн Венеры, и протянул недолго из-за нестерпимого зноя, там царящего, ибо никому не утолить жажды ненасытной прорвы, хоть вливай в нее потоки всего мира! Увы, бедный мой мальчик все свое состояние, все надежды на потомство, на вечное блаженство самого себя целиком, да и не только себя, вверг в бездну, словно крупицу проса в пасть быка. И я, сирота на старости лет, я, здесь свидетельствующий, не хочу иной радости, как только видеть, как зажарят сего дьявола, вскормленного кровью и золотом, паука, запутавшего в свои тенета, сгубившего больше молодых супругов, больше семейных уз и сердец, больше добрых христиан, чем найдется прокаженных во всем христианском мире. Жгите, терзайте сию блудницу, сего вампира, растлевающего души, кровожадную тигрицу, факел любовный, кипящий ядом всех гадюк. Завалите яму сию бездонную. Жертвую свои деньги капитулу на хворост для костра, предлагаю руку мою, чтоб бросить в огонь первую вязанку. Держите крепко, господа судьи, оного дьявола, ибо огонь его сильнее всякого земного огня. Само адское пекло в лоне ее. Сила ее, сила Самсонова, в ее волосах, а в голосе ее — как будто райская музыка. Она пленяет, чтоб убить и тело и душу. Она улыбается, чтоб укусить, она лобзает, чтобы пожрать. Одним словом, она и святого может привязать к себе и заставить отречься от бога. Сын мой, сын мой, где ты сейчас, цвет моей жизни, цветок, срезанный дьявольскими чарами! Святой отец, зачем призвали вы меня? Кто отдаст мне моего сына, душу коего поглотило чрево, дарующее смерть всем и никого не родившее, ибо один лишь дьявол прелюбодействует без зачатия. Вот мое показание, которое прошу мэтра Турнебуша записать, не сокращая ни на йоту, и дать мне его в списке, дабы я мог читать его богу, ежевечерне вознося молитвы, наполнить слух его воплями о крови невинного, дабы умолить его простить моему сыну в бесконечном милосердии своем.