— Так смерть не пугает вас? — спросил, улыбаясь, господин Беккер, не веривший в болезнь Серафиты.

— Нет, дорогой пастор. Есть два способа умереть: для одних смерть — победа, для других — поражение.

— Вы думаете, что победили? — спросила Минна.

— Не знаю, — ответила Серафита, — возможно, это всего лишь еще один шаг.

Молочная свежесть ее чела исказилась, глаза затуманились под еле приподнятыми веками. Это простое движение взволновало и сковало трех посетителей. Господин Беккер оказался самым смелым.

— Дочь моя, — сказал он, — вы — сама искренность, но вы и божественно добры; в этот вечер мне хотелось бы получить от вас нечто большее, чем чай со сладостями. Если верить некоторым людям, вам известны необычайные вещи, но коли это так, не смогли бы вы проявить милосердие и рассеять некоторые из наших сомнений?

— Ах! — улыбнулась она. — Ну конечно, я хожу по облакам, хорошо чувствую себя среди пропастей фьорда, способна остановить чудище-море, я знаю, где растет поющий цветок, где проходит говорящий луч, где сверкают и живут благоухающие краски; у меня есть кольцо Соломона, я — фея, я отдаю приказы ветру, а тот покорно их исполняет; я вижу сокровища в земле; я — дева, перед которой летают жемчуга, и...

— И мы без риска можем подняться на Фалберг? — прервала ее Минна.

— И ты туда же! — отозвалось создание, чей ослепительный взгляд смутил девушку. — Если бы я не была способна прочесть в ваших мыслях желание, приведшее вас ко мне, была бы я тем, за кого вы меня принимаете? — сказала она, обволакивая всех троих пронзительным взглядом, к величайшему удовлетворению Давида, который удалялся, потирая руки.

— Ах! — вновь заговорила Серафита после паузы. — Конечно, вас привело сюда детское любопытство. Вы спрашивали себя, бедный господин Беккер, может ли девушка семнадцати лет знать хотя бы один из тысячи секретов, которые пытаются постичь ученые, уткнувши нос в землю, вместо того чтобы поднять глаза к небу! Если бы я сказала вам, как и откуда растение общается с животным, вы бы засомневались в собственных сомнениях. Вы ведь сговорились расспросить меня, признайтесь?

— Да, дорогая Серафита, — ответил Вильфрид, но разве такое желание не естественно для людей?

— Вы не боитесь наскучить этому ребенку? — ласково сказала Серафита, положив руку на волосы Минны.

Девушка подняла глаза и, казалось, хотела раствориться в Серафитусе.

— Слово — всеобщее благо, — серьезно заговорило таинственное создание. — Горе тому, кто хранил бы молчание посреди пустыни, считая, что никто не слышит его: здесь, на земле, все говорит и все слушает. Слово движет миры. И мне не хотелось бы, господин Беккер, бросать слова на ветер. Мне известны проблемы, которые занимают вас больше всего: не было бы чудом охватить прошлое вашего сознания! Ну что ж! Чудо свершится. Послушайте меня. Вы никогда не признавали полностью свои сомнения, только я, непоколебимая в своей вере, могу рассказать вам о них, и тогда вы испугаетесь самого себя. Вы — на самой мрачной стороне Сомнения: вы не верите в Бога, а здесь на земле любая вещь становится второстепенной для того, кто посягает на принцип вещей. Оставим, однако, бесплодные дискуссии — плод фальшивых философий. Поколения спиритуалистов употребили немало напрасных усилий на то, чтобы отрицать Материю, а поколения материалистов — на то, чтобы отрицать Дух. К чему эти споры? Разве человек не дал и той и другой системе неопровержимые доказательства? Не сталкиваются ли в нем самом материальные и духовные вещи? Лишь сумасшедший может отказаться увидеть частицу материи в человеческом теле; разлагая его, ваши естественные науки находят мало различий между ним и прочими тварями. Мысль, которую рождает в человеке сравнение нескольких предметов, тоже никому не кажется частью Материи. Сейчас я высказываю не свою точку зрения, речь идет о ваших сомнениях, а не о моих убеждениях. Вам, как и большинству мыслителей, не кажутся материальными отношения между вещами, которые вам дано открыть и реальность которых подтверждают ваши ощущения. Естественный мир вещей и существ заканчивается, следовательно, в человеке Сверхъестественным миром совпадений или различий, которые он замечает между бесчисленными формами Природы; эти отношения настолько многочисленны, что кажутся бесконечными: если до сих пор никому не удалось установить число земных созданий, какой человек смог бы подсчитать их связи? Не является ли известная вам часть этих связей по отношению к их общей сумме тем же, что и любое число по отношению к бесконечности? А ведь эта бесконечность, которую вы открываете для себя, заставляет вас воспринимать мир как чисто духовный. Сам по себе человек представляет достаточное доказательство существования этих двух видов: Материи и Духа. В нем заканчивает свой путь видимый конечный мир; в нем же начинается невидимый и бесконечный мир, и эти два мира не связаны друг с другом; в самом деле, понимают ли камни фьорда, как они сочетаются, осознают ли они, как воспринимает их окраску человек, слышат ли они музыку ласковых волн? Пересечем, не измеряя ее глубины, пропасть, которую нам открывает соединение Материального и Духовного миров — создание видимое, весомое, ощутимое, заканчивающееся созданием неощутимым, невидимым, невесомым; оба создания совершенно несхожи, разделены небытием, объединены неоспоримыми соразмерностями, собраны в существе, которое принадлежит к обоим этим мирам! Сольем в один эти два мира, несовместимые для ваших философий и совместимые на деле. Какой бы абстрактной ни казалась человеку связь между ними, у нее есть особый признак. Какой? Где он обнаруживается? Мы еще не установили, до какой степени изощренности может дойти Материя. Если бы вопрос заключался лишь в этом, не понимаю, почему бы тому, кто связал физическими связями звезды на неизмеримых расстояниях, чтобы сотворить из них покров, не создать мыслящих существ, как могли бы вы запретить ему дать мысли определенное материальное содержание! Следовательно, ваш невидимый моральный мир и ваш видимый физический мир составляют одну и ту же материю. Мы вовсе не разделяем ни свойства и тела, ни предметы и связи. Все, что существует, все, что действует на нас и огорчает нас сверху и под нами, перед нами, в нас, то, что замечают наши глаза и наши рассудки, все эти вещи, именуемые и безымянные, составят, если приспособить проблему Создания к уровню вашей Логики, некий конечный блок материи; если бы он был бесконечным, то уже не повиновался бы Богу. Здесь, по вашему убеждению, дорогой пастор, каким бы способом и кто бы ни захотел смешать бесконечного Бога с этим конечным блоком материи, со всем тем, что ему приписывает человек, Бог не мог бы существовать: бесполезно спрашивать о конкретных вещах; бесполезно обращаться к Его рассудку; духовно и материально Бог становится невозможным. Послушаем же Слово человеческого Разума, поспешного в своих конечных выводах.

Когда Бог противопоставляется Вселенной, между ними возможны лишь два состояния. Либо Материя и Бог совпадают по времени, либо Бог был единственным предшественником Материи. Представим себе, что разум, просвещающий человеческие расы с тех пор, как они существуют, собран в одной голове, но даже такая гигантская голова не смогла бы выдумать некий третий способ существования, если только не уничтожить Материю и Бога. Пусть человеческие философии нагромождают горы слов и идей, пусть религии собирают образы и верования, откровения и тайны, все равно придется столкнуться с этой ужасной дилеммой и выбрать между двумя ее составляющими; но вам и не надо выбирать: и то и другое приводит человеческий разум к Сомнению. При такой постановке проблемы, какое значение имеют Дух и Материя? Какое значение имеет движение миров в том или ином направлении, коли существо, которое ведет их, изобличается в абсурдности? Какой смысл в поисках ответа на вопрос, движется ли человек к небу или возвращается оттуда, возвышается ли создание до Духа или нисходит до Материи, если вопрошаемые нами миры не дают никакого ответа? Какой смысл имеют теогонии[24] языческих богов и все воинство их, теология с ее догмами, если, каков бы ни был выбор человека между двумя сторонами проблемы, его Бога больше нет? Рассмотрим первую сторону, предположим, что мы имеем дело с Богом, существующим одновременно с Материей. Не означает ли быть Богом — испытывать воздействие или существование какой-то субстанции, чуждой Его собственной? Не превращается ли Бог в этой системе во второстепенную силу, обязанную организовывать материю? Но кто же принуждает Его? Кто был арбитром между Ним и Его грубой спутницей — Материей? Кто же оплатил труды Шести дней, засчитываемых этому Великому Художнику? Если бы нашлась какая-нибудь определяющая сила, которая не была бы ни Богом, ни Материей, то при виде Бога, занятого созданием механизма миров, было бы в такой же степени смешно называть его Богом, как гражданином Рима раба, посланного вертеть точильный камень. Впрочем, существует проблема малоразрешимая как для высшего разума, так и для Бога. Пытаться перенести ее еще выше — значит уподобиться индейцам, громоздящим мир на черепаху, черепаху на слона, но не знающих, на чем покоятся ноги их слона? И эта высшая воля, вышедшая из схватки Материи с Богом, и этот Бог, что превыше Бога, может ли все это оставаться вечно, не желая того, чего желал Он, допуская, что Вечность может разделиться на два времени? Где бы ни был Бог, разве не погибает вовсе Его интуитивный разум, если Он не познал свою последующую мысль? Кто же прав из этих двух Вечностей? Будет ли это несотворенная Вечность или Вечность сотворенная? Если бы Он постоянно желал видеть мир таким, какой он есть, тогда эта новая необходимость, впрочем гармонирующая с идеей суверенного разума, предполагает со-вечность материи. Будет ли Материя со-вечной по божественной воле, обязательно и в любое время похожей на самое себя, или со-вечной сама по себе, могущество Бога, которое может быть только абсолютным, погибает вместе с Его Свободной Волей; Он всегда определил бы в себе ту важнейшую причину, которая была бы сильнее Его. Не означает ли быть Богом потерю способности отделить себя от своего творения как в последующей, так и в предыдущей вечности? Является ли эта сторона проблемы изначально неразрешимой? Рассмотрим ее следствия. Вынужденный создать мир любой вечности, Бог кажется необъяснимым, но Он таковым и является, будучи в вечном единстве со своим творением. Вынужденный жить в вечном единении со своим творением, Бог так же унижен, как и в своем первом положении созидателя. Можете представить себе Бога, лишенного своей зависимости или независимости по отношению к собственному творению? Может ли Он разрушить его, не отказываясь от самого себя? Исследуйте, сделайте выбор! Разрушит ли Он его однажды или никогда не разрушит, оба условия фатальны для атрибутов, без которых Он не мог бы существовать. Не является ли мир своего рода испытанием, переходной формой, которая будет разрушена? Не был бы в таком случае Бог непоследовательным и беспомощным? Непоследовательным: разве не должен Он еще до начала эксперимента знать его результат и почему медлит разрушить то, что разрушит позже? Беспомощным: почему созданный Им мир несовершенен? Если же несовершенное творение опровергает способности, которые человек приписывает Богу, вернемся тогда к поставленному вопросу! Предположим, что творение совершенно. Идея созвучна с идеей абсолютно разумного Бога, который не мог ни в чем ошибаться; но почему тогда наступает деградация? И почему приходит возрождение? К тому же совершенный мир обязательно неразрушим, его формы не могут погибнуть; мир никогда не продвигается вперед и не отступает, он вращается в вечном круге, из которого никогда не вырвется, не так ли? Следовательно, Бог будет зависеть от своего творения; оно Ему, следовательно, со-вечно, что заставляет вернуться к одному из условий, наиболее враждебных Богу. Будучи несовершенным, мир признает продвижение, прогресс; совершенный же мир неподвижен. Если же невозможно признать Бога прогрессивного, которому неведом в любой вечности результат Его творения, то существует ли вообще неизменный Бог? Не является ли это триумфом Материи? Не является ли это самым большим из всех отрицаний? Рассмотрим первую гипотезу: Бог погибает по своей слабости. По второй гипотезе, Он погибает в силу своей инерции. Таким образом, с точки зрения замысла сотворения мира, для любого добросовестного ума предполагать, что Материя — современница Бога, значит пытаться отрицать Бога. Вынужденные выбирать, чтобы управлять нациями, между двумя сторонами этой проблемы, целые поколения великих мыслителей предпочли Материю. Отсюда — догма двух принципов Магии, перешедшей из Азии в Европу в виде Сатаны, воюющего с Вечным отцом. Но не подрывает ли божественный авторитет эта религиозная формула и вытекающие из нее бесчисленные обожествления? Каким другим именем назвать верование, дающее Богу в соперники олицетворение зла — соперника, которого его всемогущий разум толкает на извечную борьбу без какой-либо надежды на победу? Закон вашей статики гласит, что две равные и противонаправленные силы взаимоуничтожаются.