Этьен покачал головой.

— Море было нынче вечером очень угрюмое, — повторил он.

— Нет, у наших ног оно было словно золотой меч, — промолвила Габриелла мелодичным своим голосом.

Этьен приказал подать свечу и, сев за стол, принялся писать письмо. Рядом с ним, по одну сторону, молча стояла на коленях Габриелла: она смотрела, как он пишет, но не читала написанных строк, для нее все было начертано на лице Этьена; по другую сторону стола стоял Бовулуар; обычно веселое его лицо было сейчас мрачным, такой же мрачной была и эта опочивальня, где умерла мать Этьена. Тайный голос предчувствия говорил лекарю: «Сын уйдет вслед за матерью».

Окончив письмо, Этьен протянул его старику, и тот поспешил передать оба послания Бертрану. Лошадь старого конюшего уже была оседлана, сам Бертран ждал наготове; он тотчас поскакал, но в четырех лье от Эрувиля встретился с герцогом.

— Проводи меня до башенной двери, — сказала Этьену Габриелла, когда они остались одни. Оба прошли через библиотеку кардинала, в башне спустились по винтовой лестнице и вышли через дверь, ключ от которой Габриелле дал Этьен.

Этьен оставил в башне канделябр, которым освещал своей любимой дорогу, и, томимый предчувствием несчастья, проводил ее до дому. В нескольких шагах от палисадника, служившего цветником для этого скромного жилища, влюбленные остановились. В ночной тиши и мраке Этьен, терзаясь смутной тревогой, обнял Габриеллу, и они обменялись поцелуем, в котором впервые слились порыв души и волнение чувств, открыв обоим влюбленным еще неведомое им наслаждение. Этьен постиг две стороны любви, а Габриелла спаслась бегством, боясь, что сладострастие повлечет ее к чему-то страшному. К чему? Она сама не знала.

В ту минуту, когда герцог де Ниврон, заперев дверь башни, поднимался по лестнице, до слуха его донесся крик ужаса, и Этьен вздрогнул, как от внезапно полыхнувшей ослепительной молнии, — он узнал голос Габриеллы. Пробежав по приемным покоям, он стремглав спустился по главной лестнице замка и помчался на берег к домику Габриеллы, где горел свет.

Войдя в свой садик, Габриелла заглянула в окно и при свете канделябра, горевшего возле прялки ее кормилицы, увидела, что на месте старушки сидит какой-то мужчина. Услышав шаги Габриеллы, он встал и двинулся ей навстречу, до смерти перепугав ее. Впрочем, грозный вид барона д'Артаньона оправдывал ужас Габриеллы.

— Вы дочь Бовулуара, лекаря монсеньора? — спросил барон, когда девушка немного оправилась от страха.

— Да, монсеньор.

— Мне надо сделать вам важнейшее сообщение. Я барон д'Артаньон, лейтенант отряда, находящегося под личным командованием герцога д'Эрувиля.

При тех обстоятельствах, в которых оказались наши влюбленные, слова барона и солдатская его резкость потрясли Габриеллу.

— Тут ваша кормилица, ей незачем слышать наш разговор. Пойдемте, — сказал барон.

Он вышел из садика, Габриелла последовала за ним. Они завернули за домик и спустились к морю.

— Ничего не бойтесь, — сказал барон.

Женщину более опытную слова эти испугали бы, но простодушная и страстно влюбленная девушка всегда считает себя в безопасности.

— Дорогое дитя мое, — сказал барон, стараясь говорить ласковым тоном, — вы и ваш отец находитесь сейчас на краю бездны, и завтра вы упадете в нее. Я не могу этого видеть, я должен предупредить вас. Монсеньор разгневался и на вашего отца и на вас. Он подозревает, что вы завлекли его сына, но герцог скорее предпочтет, чтобы Этьен умер, чем женился на вас. Таковы его чувства относительно сына. А касательно вашего отца герцог принял такое решение. Девять лет тому назад Бовулуар был замешан в одном преступном деле: он будто бы участвовал в подмене младенца при родах некоей знатной дамы, на которые его якобы и призвали для такой цели. Зная, что ваш отец невиновен, герцог заступился за него и спас его от преследования парламента; но теперь он прикажет схватить Бовулуара и потребует, чтобы его предали суду. Отца вашего заживо колесуют. Возможно, в уважение к услугам, которые он оказал своему господину, приговор смягчат: колесование заменят виселицей. Мне неизвестно, что герцог решил сделать с вами. Но я знаю, что вы можете спасти герцога де Ниврона от гнева отца, спасти Бовулуара от ужасной казни, которая его ждет, и спасти свою собственную жизнь.

— Что надо сделать? — спросила Габриелла.

— Бросьтесь к ногам монсеньора, признайтесь, что его сын влюбился в вас помимо вашей воли, скажите, что вы-то его не любите. И в доказательство этого заявите герцогу, что вы выйдете за любого, кого он соблаговолит назначить вам в мужья. Герцог — человек щедрый. Он даст вам большое приданое.

— Я готова все сделать, но от любви своей отречься не могу.

— А если надо отречься, чтобы спасти и вашего отца, и вас, и герцога де Ниврона?

— Этьен тогда умрет, и я тоже!

— Потеряв вас, герцог де Ниврон погрустит, но не умрет, он будет жить ради чести высокого рода д'Эрувилей. Вы смиритесь со своей грустью, станете только баронессой, а не герцогиней, и ваш отец останется жив, — ответил барон, человек положительный.

В эту минуту в хижину вбежал Этьен и, не увидев там Габриеллы, пронзительно закричал.

— Вот он! — воскликнула Габриелла. — Позвольте мне успокоить его.

— Завтра утром я приду за ответом, — сказал барон.

— Я посоветуюсь с отцом, — тихо промолвила девушка.

— Отца вы больше не увидите. Я получил приказ взять его под стражу, заковать в цепи и отправить в Руан, — невозмутимо сообщил барон и ушел, поклонившись потрясенной ужасом Габриелле.

Девушка бросилась к дому и услышала, как Этьен в смертельном испуге спрашивал упорно молчавшую кормилицу:

— Где же она? Где?

— Я здесь! — воскликнула Габриелла дрожащим голосом. В лице ее не было ни кровинки, поступь вдруг отяжелела.

— Где ты была? Почему закричала?

— Ничего... Я ушиблась...

— Нет, любовь моя, — прервал ее Этьен, — я слышал мужские шаги.

— Этьен, мы, верно, прогневили бога... Преклоним колени и помолимся. А потом я все тебе скажу...

Этьен и Габриелла опустились рядом на колени; кормилица, перебирая четки, тихонько шептала молитву.

— Боже великий! — воскликнула девушка в страстном порыве, уносившем ее прочь от земли. — Если мы не согрешили против святых твоих заповедей, если не оскорбили мы ни церкви, ни короля, воззри на нас, господи. Вот мы перед тобой, душой единые и нераздельные, и любовь наша светла, как жемчужины морские, тобой сотворенные. Смилуйся над нами, господи, не разлучай нас ни в жизни, ни в смерти.

— Матушка, — молил Этьен, — будь нашей заступницей на небесах, проси за нас пресвятую деву... Если нет нам с Габриеллой счастья на земле, пусть умрем мы, но вместе и без страданий. Призови нас, матушка, к себе.

Когда он умолк, Габриелла , как всегда, прочитала вечернюю молитву, а потом передала Этьену свой разговор с бароном д'Артаньоном,

— Габриелла, — сказал юноша, черпая мужество в своей оскорбленной любви. — Я не уступлю отцу...

Он поцеловал невесту, но уже не в губы, а в лоб, и возвратился в замок, исполненный твердой решимости восстать против деспота, угнетавшего его всю жизнь. Бедняга не знал, что как только он расстанется с Габриеллой, ее домик оцепят солдаты,

На следующее утро Этьен пошел навестить Габриеллу и, к ужасу своему, узнал, что она стала пленницей; но девушка через кормилицу передала любимому, что она скорее умрет, чем изменит ему; что она к тому же нашла способ усыпить бдительность своих стражей и, ускользнув из домика, спрячется в библиотеке кардинала, где никто и не подумает ее искать; только она еще не знает, когда именно ей можно будет убежать. Этьен заперся в своей спальне, его томило мучительное ожидание, надрывая ему сердце.

В три часа дня прибыла свита герцога, его челядь и обоз с поклажей, а сам он должен был приехать с гостями к ужину. В самом деле, на исходе дня он уже был в замке. Графиня де Гранлье под руку с дочерью, герцог и маркиза Нуармутье поднялись по главной лестнице, встреченные глубоким молчанием, ибо нахмуренное чело наместника Нормандии внушало страх всем его людям. Д'Артаньону было уже известно о побеге Габриеллы, но он заверил герцога, что ее хорошо стерегут; однако барон очень опасался, что все его надежды на блестящее будущее рухнут, если бегство дочери костоправа помешает замыслам герцога. Безобразные лица обоих рубак выражали свирепую злобу, плохо скрытую любезными ужимками, которые им предписывала галантность. Герцог приказал, чтобы Этьен ждал гостей в зале.