— Спокойно занимайтесь делами, полковник. Я понял все. По возвращении вы найдете Модесту такой же невинной, какой вы оставили ее, или я буду мертв! Вы знаете меня, вы знаете также наших овчарок. Никто не приблизится к Модесте. Простите меня за многословие!

И два солдата обнялись; эти люди научились ценить друг друга среди сибирских снегов.

В тот же день «Гаврский вестник» напечатал на первой странице страшное извещение, составленное в простых, решительных выражениях, которое мы приводим ниже:

Латурнель был обязан своим богатством доброте г-на Миньона, который в 1817 году дал ему взаймы сто тысяч франков на покупку лучшей нотариальной конторы в Гавре. До этого времени незадачливый Латурнель в течение целых десяти лет занимал должность старшего клерка и достиг сорока лет, не имея ни состояния, ни уверенности в том, что когда-нибудь положение его изменится к лучшему. Это был единственный человек в Гавре, пожалуй, не меньше, чем сам Дюме, преданный Шарлю Миньону; зато ловкий Гобенхейм сумел воспользоваться ликвидацией — все связи и дела г-на Миньона постепенно перешли к нему — и основал собственную банкирскую контору. В то время на бирже, в порту, в домах — словом, повсюду можно было услышать искренние сожаления по поводу несчастья, обрушившегося на Шарля Миньона, и единодушные похвалы этому безупречному, доброму и достойному уважения человеку. Латурнель и Дюме, молчаливые и деятельные, как муравьи, продавали, обращали в деньги процентные бумаги, платили долги, заканчивали ликвидацию. Вилькен сделал красивый жест, приобретя виллу, городской дом и одну из ферм Миньона. Латурнель сумел сыграть на этом порыве великодушия и сорвал с Вилькена хорошую цену. Многие хотели навестить г-жу Миньон и ее дочь, но обе они, повинуясь приказанию Шарля, перебрались в Шале в день его отъезда, который совершился втайне от них. Боясь, как бы прощание с близкими не поколебало его мужественной решимости, Шарль уехал, поцеловав жену и дочь, когда они еще спали. Триста визитных карточек было оставлено в этот день в вестибюле дома Миньона. Но уже две недели спустя никто не вспоминал о семье разорившегося человека, и это забвение показало г-же Миньон и Модесте, что приказ полковника был правилен и благоразумен. Дюме назначил уполномоченных в Нью-Йорке, Лондоне и Париже и зорко следил за ликвидацией трех банкирских домов, послуживших причиной разорения Миньона. С 1826 по 1828 год он сумел выручить пятьсот тысяч франков — восьмую часть состояния Шарля и, подчиняясь его распоряжению, написанному в ночь отъезда, перевел в начале 1828 года через банк Монжено всю эту сумму на имя г-на Миньона в Нью-Йорк. Все было исполнено с чисто военной точностью, за исключением лишь одного пункта: вопреки настояниям Шарля, он не удержал из этой суммы тридцати тысяч франков для личных нужд г-жи Миньон и ее дочери. Бретонец продал свой собственный дом за двадцать тысяч франков и вручил их г-же Миньон, решив, что чем больше денег будет у полковника, тем скорее он вернется домой.

— Иной раз можно погибнуть, не имея под рукой тридцати тысяч франков, — заявил он Латурнелю, которому продал по своей цене дом, зная, что обитатели Шале всегда найдут там приют.

Таковы были для знаменитого банка Миньона в Гавре последствия кризиса, который в 1825—1826 годах обрушился, как ураган, на важнейшие торговые центры и разорил на нашей памяти многих парижских банкиров, один из которых был председателем коммерческого суда. Понятно, что страшное крушение, завершившее счастливое десятилетнее существование буржуазной четы, сразило Беттину Валленрод; бедняжке вновь пришлось расстаться с мужем, ничего не ведая о его дальнейшей судьбе, по-видимому, столь же неверной и опасной, как и судьба пленника в далекой Сибири. Но чем было это горе, которое она могла открыто выражать в слезах, по сравнению со снедавшей ее затаенной мукой, грозившей свести ее в могилу! Разве можно сравнить обычные семейные огорчения с тем несчастьем, что гложет душу матери, скорбящей о роковой судьбе своей дочери! Как проклятый камень давил сердце бедной матери надгробный памятник в глубине маленького ингувильского кладбища, на котором было начертано:

Эта надпись над прахом молодой девушки похожа, как и большинство других эпитафий, на оглавление неведомой повести. Вот ужасное, хотя и краткое содержание этой повести. Оно пояснит ту клятву, которой при прощании обменялись полковник и лейтенант.

Красивый молодой человек по имени Жорж д'Этурни приехал однажды в Гавр под весьма обычным предлогом — увидеть море, но увидел Каролину Миньон. Всякий так называемый парижский щеголь никуда не ездит без рекомендательных писем. Таким образом, через посредство одного из друзей Миньона он добился приглашения на празднество в Ингувиль. Страстно влюбившись и в Каролину и в ее приданое, парижанин заранее был уверен в успехе. Он пробыл в Гавре три месяца, пустил в ход все средства обольщения и похитил Каролину. Если отец семейства имеет дочерей, он не должен ни вводить в дом неизвестных молодых людей, ни оставлять на столе газет или книг, с содержанием коих он предварительно не ознакомился. Неведение девушек надо оберегать от опасных воздействий, как берегут молоко, которое сворачивается от удара грома, от ядовитого аромата, от жаркой погоды, от малейшего пустяка, даже от легчайшего дуновения ветра. Прочитав прощальное письмо старшей дочери, Шарль Миньон немедленно отправил вслед за ней в Париж г-жу Дюме. Родные объявили, будто бы эта поездка была предписана Каролине домашним врачом, и он поддержал эту вынужденную ложь, что не помешало, однако, жителям Гавра сплетничать по поводу внезапного отъезда дочери банкира.

— Как! Чахотка? У этой девушки с цветом лица испанки и с черными, как смоль, волосами? Да у нее такой здоровый вид!

— Говорят, будто она совершила необдуманный шаг! Н-да, н-да, — произносил кто-нибудь из Вилькенов.

— Утверждают, что она вернулась с верховой прогулки, разгоряченная, потная, и напилась ледяной воды, — так по крайней мере говорит доктор Труссенар.

Когда г-жа Дюме возвратилась в Гавр, круг испытаний семейства Миньонов уже был завершен, и никто не обратил внимания ни на отсутствие Каролины, ни на приезд жены кассира. В начале 1827 года во всех газетах прогремел процесс Жоржа д'Этурни, осужденного исправительной полицией за нечистую карточную игру. Этот юный бездельник отправился в ссылку, нимало не заботясь о мадемуазель Миньон, которая потеряла в его глазах всякую цену после краха гаврского банка. Каролина почти одновременно узнала и о разорении отца и о том, что она бесчестно покинута любимым человеком. Она возвратилась к родителям, сраженная тяжким, смертельным недугом, и вскоре тихо угасла в Шале. Смерть спасла ее репутацию. Жители Гавра поверили болезни, измышленной г-ном Миньоном при побеге дочери, равно как и предписанию врача, якобы отправившего Каролину в Ниццу. Мать до последней минуты надеялась сохранить ее жизнь. Беттина-Каролина была ее любимицей, а Модеста — любимицей отца. В этом предпочтении было нечто трогательное: Беттина казалась вылитым портретом отца, тогда как Модеста в точности походила на мать. Таким образом, каждый из супругов любил в ребенке дорогие ему черты. Каролина, настоящая дочь Прованса, унаследовала свою красоту от г-на Миньона. У нее были черные, как смоль, роскошные волосы южанки, карие миндалевидные глаза, блестящие, словно звезды, кожа золотистая, как персик, точеные ножки и стан настоящей испанки. Недаром отец с матерью гордились своими дочерьми, наружность которых являла такой очаровательный контраст. «Демон и ангел!» — говорили окружающие без всякой задней мысли, хотя эти слова и оказались пророческими.