Бисиу. Если верить Кольвилю, он торгует кошенилью.

Виме. Ну, конечно, кошенилью, ведь он же компаньон Матифá, владельца фирмы на улице Ломбардцев. Так вот, он тоже уходит. Пуаре уходит. И на их места никого не берут. Назначение господина Рабурдена состоится сегодня утром... но опасаются интриг...

Бисиу. Каких интриг?

Флeри. Ну, со стороны Бодуайе, конечно! Клерикальная партия поддерживает его; а вот еще статья в газете либералов: всего несколько строк, но презабавно. (Читает.) «Вчера в фойе Итальянской оперы поговаривали о возвращении господина Шатобриана в министерство, эти слухи вызваны тем, что место, предназначенное господину Бодуайе, получает господин Рабурден, которому покровительствуют друзья высокородного виконта. Ясно, что клерикальная партия могла отступить только в результате соглашения с прославленным писателем». Негодяи!

Дюток (подслушавший этот разговор, входит). Кто это негодяи? Рабурден? А, так вы уже знаете новость?

Флери (свирепо вращает глазами). Рабурден?! Негодяй?! Да вы спятили, Дюток, не хотите ли пулю в лоб — авось поумнеете!

Дюток. Я ничего не сказал против господина Рабурдена, но мне во дворе сейчас шепнули, что он донес на многих чиновников, сообщил всякие сведения о них — словом, заслужил благоволение начальства каким-то исследованием, в котором всех нас опорочил...

Фельон (решительно). Господин Рабурден не способен...

Бисиу. Каково! А? Скажите, Дюток... (Они шепчутся и выходят в коридор.) Что случилось?

Дюток. Вы помните насчет карикатуры?

Бисиу. Помню, ну и что же?

Дюток. Нарисуйте ее! Вы будете назначены помощником начальника канцелярии и получите щедрое вознаграждение. Видите ли, дорогой, в высших сферах происходят раздоры: министр связал себя, он обещал место Рабурдену; но если он не назначит Бодуайе, то поссорится с духовенством. Разве вы не знаете? Король, дофин, его супруга, Церковное управление по раздаче подаяний — словом, двор хочет Бодуайе, а министр хочет Рабурдена.

Бисиу. Так! Что же дальше?

Дюток. Министр понял, что придется уступить, но все это не так просто, нужно найти повод, чтобы отделаться от Рабурдена. И вот откопали какой-то старый его труд, где он обследует весь персонал административных управлений, чтобы очистить его, — и кое-какие страницы уже ходят по рукам. По крайней мере я так объясняю себе всю эту историю. Нарисуйте карикатуру, вмешайтесь в эту большую игру, окажите услугу министерству, двору, всем власть имущим — и вы получите повышение. Понимаете?

Бисиу. Не понимаю, каким образом вы могли все это узнать, — да уж не сочиняете ли вы?

Дюток. Хотите, я покажу вам, что написано о вас?

Бисиу. Покажите.

Дюток. Тогда приходите ко мне, я хочу отдать этот документ в верные руки.

Бисиу. Идите к себе, я приду потом. (Возвращается в канцелярию рабурденцев.) Дюток лишь подтвердил мне то, что я рассказывал вам, — уверяю вас! Господин Рабурден, предлагая некоторые преобразования, дал якобы весьма нелестные отзывы о чиновниках. Вот в чем тайна его возвышения. Мы живем в такое время, когда ничему уже не удивляешься. (Став в позу Тальма.)

Нами могут пожертвовать ради успеха! Нет, Бодуайе слишком глуп, чтобы преуспевать с помощью подобных средств! Примите мои поздравления, господа, у вас отменный начальник! (Выходит.)

Пуаре. Видно, мне суждено уйти из министерства, так и не поняв ни слова из того, что говорит этот господин. К чему он вспомнил про головы?

Флeри. Ну, ясно, черт возьми! Он имел в виду четырех сержантов Ла-Рошели, Бертона, Нея, Карона, братьев Фоше[81] — словом, всех казненных!

Фельон. Он легкомысленно распространяет весьма сомнительные слухи.

Флeри. Скажите попросту, что он лжец, враль и что в его устах даже правда становится клеветой.

Фельон. Ваши слова нарушают правила вежливости и уважения друг к другу, обязательные между сослуживцами.

Виме. Но я считаю, что если его слова — ложь, то он клеветник, диффаматор, а клеветника бьют хлыстом.

Флери (оживляясь). И если канцелярия — общественное место, это дело прямо для полиции нравов.

Фельон (желая предотвратить ссору, старается перевести разговор на другую тему). Успокойтесь, господа. Я работаю над новым маленьким трактатом о морали и как раз остановился на понятии души...

Флeри (прерывая его). И что же вы о ней говорите, господин Фельон?

Фельон (читает). «Вопрос. Что такое душа человека?

Ответ. Духовное вещество, которое мыслит и рассуждает».

Тюилье. Сказать «духовное вещество» — все равно, что сказать «нематериальный камень».

Пуаре. Дайте же кончить...

Фельон (продолжает). «Вопрос. Откуда происходит душа?

Ответ. Она происходит от бога, создавшего ее простой и неделимой, почему, следовательно, нельзя и допустить, что она может быть разрушена. И он сказал...»

Пуаре (поражен). Бог?

Фельон. Да, сударь. Так утверждает предание.

Флери (к Пуаре). Вы сами все время перебиваете!

Фельон (продолжает). «И он сказал, что создал ее бессмертной, то есть что она никогда не умрет.

Вопрос. Для чего служит душа?

Ответ. Для того, чтобы постигать, желать и вспоминать, то есть иметь разумение, волю, память.

Вопрос. Для чего служит разумение?

Ответ. Для познания. Оно есть око души».

Флeри. А душа — око чего?

Фельон (продолжает). «Вопрос. Что познается разумением?

Ответ. Истина.

Вопрос. Для чего человеку дана воля?

Ответ. Дабы любить добро и ненавидеть зло.

Вопрос. Что такое добро?

Ответ. То, что делает человека счастливым».

Виме. И это предназначается для молоденьких барышень?

Фельон. Да. (Продолжает.) «Вопрос. Сколько есть видов добра?»

Флeри. Все это как-то очень легкомысленно.

Фельон (задетый). Сударь! (Успокаиваясь.) Впрочем, вот и ответ. Я как раз дошел... (Читает.)

«Ответ. Есть два вида добра — добро вечное и добро временное».

Пуаре (с презрительной гримасой). И это будут раскупать?

Фельон. Смею надеяться. Необходимо большое напряжение ума, дабы установить правильную систему вопросов и ответов, вот почему я просил вас дать мне подумать, ибо в ответах вся соль...

Тюилье (прерывая его). Ну, тогда ответы можно продавать отдельно.

Пуаре. Это что, каламбур?

Тюилье. Да! Такие ответы пригодятся для засола капусты.

Фельон. Прошу прощения, что прервал вас. (Снова погружается в свои папки с делами. Про себя.) Но зато они совсем забыли о господине Рабурдене.

А в это время между де Люпо и министром происходил разговор, который решил судьбу Рабурдена. Перед завтраком де Люпо пришел в кабинет его превосходительства, предварительно убедившись в том, что ла Бриер их не может услышать.

— Ваше превосходительство не играет со мной в открытую...

«Ну вот, теперь мы поссоримся из-за того, что его любовница вчера пококетничала со мною», — подумал министр.

— Я не ожидал, что вы такое дитя, дорогой друг, — сказал он.

— Друг? — подхватил секретарь министра. — А вот мы это сейчас узнаем.