Он вдруг услышал игру фонтана, мелодичный звук серебряных водных струй. Затем в звенянщую тишину ворвался зов рожка, настойчиво нанбирающий свою звуковую высоту и силу, словно только для того, чтобы разомкнуть старые замки запертой памяти Роуна. В пронзительный зов рожка мягкой дисгармонией вплелась струнная музыка. Она то внезапно исчезала, то возвращанлась в чуть иной вариации. А теперь рожок бронсал ей вызов, неожиданно подхватив струнную мелодию. К их дуэту присоединился далекий конлеблющийся звук, пробудивший в душе Роуна острое щемящее чувство, пронзившее все его сунщество. В конце концов оно прорвалось наружу его горькими слезами по старым, потерянным, но таким прекрасным и бесконечно дорогим венщам… Которых, может быть, никогда у него и не было?..

Толстая пчела, прожужжав, приглушенно зангудела в цветке в поисках нектара. С материннской заботой цветок распахнул перед ней свои лепестки, и вскоре, вся покрытая желтой пыльнцой, она горделиво полетела прочь.

Роун рассмеялся. Его тоска рассеялась.

Музыка тоже засмеялась. И маленькая флейта захихикала, поддразнивая и убегая прочь, словно приглашая последовать за собой.

И, подчинившись, Роун двинулся вслед за звуком.

Раскинувшись на огромном пространстве, парк утопал в букете ароматов всевозможных цветов. Он манил голубым озером, на водной гланди которого, слегка покачиваясь, белели нежные цветы и стройные длинношеие птицы. Едва Роун ступил на берег, они доверчиво к нему поплыли, словно легкие белые лодочки.

От озера Роун повернул в заросли, туда, где виноградные лозы со сладкими ягодами образовывал и целые беседки. Он миновал солнечные склоны, покрытые колышущимися на ветру транпами, тенистую рощицу, порядком заросшую мхом, и попал в темный туннель кустов, котонрый внезапно вырывался на солнечную поляну.

Роун ступил на широкий тротуар из камня-плитняка, протянувшийся вдоль пенящихся фоннтанов до террасы с колоннадой. Над террасой возвышался узорчатый свод каменной кладки. Вся архитектура дома привлекала изяществом и возндушностью.

Почувствовав жажду, Роун зачерпнул ландонью спокойную, гладкую воду. Она пахла солннцем и приятно пенилась во рту.

Но вода здесь была не для каких-то утилинтарных целей, даже не для питья, — она просто извергалась в воздух, чтобы потом опять упасть водоем. И это нравилось Роуну — только могунщественная цивилизация могла позволить себе вздымать целые потоки воды лишь ради удовольнствия наблюдать за ее искрящимися разноцветнными брызгами.

Он поднялся по широким, пологим ступеньнкам в воздушное здание, которое оказалось танким же прочным и надежным, как само его вренмя. Мраморный пол внутри был разукрашен принчудливыми разноцветными узорами, разбросанными вплоть до пандуса, примыкающего к конлоннаде слева.

Роун решил по нему подняться.

Дом состоял из целого лабиринта комнат, сондержавшихся в идеальной чистоте. Воздушные фильтры чуть шелестели, двери беззвучно отвонрялись при его появлении, лампы вспыхивали, приветствуя его, и гасли, прощаясь. На полиронванных столиках стояли необычные по форме венщи из дерева, металла и стекла. Роун брал кажндую и пытался догадаться о ее предназначении. Одна, из нефрита, слегка нагрелась в его руке и ничем другим себя не проявила. Роун осторожно положил ее на место и пошел дальше. Он оканзался в комнате среди развешанных на стенах картин. Одна из них приковала к себе все его внимание. Изображенные на ней голубые развонды буквально гипнотизировали своими замыслонватыми переплетениями и цветовой гаммой. Они завораживали его так же, как музыка, которую он недавно слышал в парке. Всякий раз, как только он снова возвращался к этой картине, она представала перед ним словно обновленной, пронбуждая новые ощущения и новые мысли. Он так долго и пристально рассматривал ее, что в коннечном счете перестал замечать ее цвет, ее линнии, полностью уйдя в себя. Пробудил его от этонго состояния луч позднего солнца, через высокое окно падающий ему прямо в глаза.

Другие картины были либо наподобие голубой, либо выступали прямо из стен или представляли собой источник света, зависавшего в воздухе. А некоторые, как понял Роун, изображали места обитания и дома землян. И самых людей? Но Роун в этом не был уверен — фигуры были танкими маленькими и далекими, что трудно было что-либо разобрать. Ни на одном полотне он так и не сумел отыскать портрет человека. А как раз больше всего Роуну хотелось увидеть именно изонбражение своих предков.

Он двинулся дальше, прямо сквозь туманную световую картину в центре одной из комнат. Все это — для чего оно? Только лишь для того, чтобы смотреть и получать удовольствие?

Ему казалось, что он постиг сущность людей, их стремление окружать себя красотой. Роун пончувствовал свое родство с таким земным миром. Он знал, как смотреть картины и что такое — получать удовольствие от музыки.

Затем он попал в комнату с широкими окнанми, полную солнечного света, вдоль стен ее стоняли низкие мраморные скамейки. Над ними в чашеобразных выемках находились вьющиеся зенленые растения, а в полу зияло большое углубнление. Роун подошел к самому его краю, и в этот момент послышался щелчок, а в емкости запеннилась вода.

Роун радостно рассмеялся, он узнал — это бынла ванна! Намного больше, чем у Стеллери, в ее апартаментах на корабле. Он с готовностью сондрал с себя заношенную, пахнущую потом рубанху, внезапно почувствовав, какой он грязный.

С наслаждением Роун забрался под поток мыльной воды и принялся тщательно себя тереть мочалкой. В черную воронку ванны выносилась грязь и чешуйки омертвевшей кожи, а чистая вода, не переставая, лилась из крана. Около часа Роун нежился в ванне, наблюдая за плывущими облаками и голубым небом в окне, и удивлялся мягкому рисунку земных растений, склонившихнся над водой.

Он с тоской думал о Стеллери и о том, как они могли бы сейчас вместе поплескаться в воде, а потом выскочить в сад, чтобы в траве наслажндаться любовью. Они жили бы здесь вечно, в этом очаровательном месте, где нет жестокости, чужих голосов, уродливых, искаженных злобой лиц. Где никто не станет его ненавидеть, презирать или завидовать его земному происхождению.

Но Стеллери больше не было, остались только воспоминания, временами переполнявшие его.

За панелью из цветного стекла Роун обнарунжил красивую, скромно украшенную одежду из тонкотканного пружинящего и одновременно обнволакивающего материала. Это было серебристое трико. Прохладное на ощупь, оно прекрасно обнлегало его фигуру. Затем Роун надел короткий, отороченный шелком и расшитый золотом алый жакет, мягкий изнутри, но жесткий снаружи. Нашел ботинки, мягкие, словно перчатки, но занмечательно защищавшие ноги без помощи тяженлых подошв и каблуков. Вот это он и выбрал из множества других привлекательных вещей, вроде белых шортов и маек, коротких полотняных бонтинок, которые, правда, были уж слишком тоннки, чтоб использовать их для ходьбы.

И еще одну вещь взял Роун — великолепную массивную бляху на золотой цепочке с гравировнкой "Зем. Имп". Она висела у него на шее и там, где касалась груди, между краями алого жанкета, согревала его, словно живое оберегающее существо.

Вот теперь я выгляжу как настоящий земляннин, подумал Роун, разглядывая себя в гигантнском зеркале на двери ванной. Дорогой металл сверкал на его загорелой груди, свежевымытые волосы рассыпались темно-рыжими локонами нандо лбом. Интересно, подумал Роун, земная женнщина посчитала бы меня красивым? О Боже, как давно у него не было женщины!

Роун застегнул свой старый металлический пояс, еще и теперь уверенный в том, что он обенрегает его и приносит удачу.

Он неохотно поднял бластер Марк-XXX, котонрый здесь казался совершенно неуместным, засуннул его за пояс. Затем Роун вернулся по тихим коридорам вниз, через резонирующий зал, на широкую террасу.

Далеко в небе заходящее солнце догорало оранжевым заревом, отражаясь на башнях горонда, в котором Генри Дред рыскал сейчас со своей шайкой головорезов в поисках добычи. Сколько грязи и порока наводнило Вселенную! Здесь всего этого словно не существовало; и Роуну так не хотелось к этому возвращаться.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: