В Нью-Йорке я зашел повидать Агнес, которая после убийства переехала в квартиру Ала. Она собирала вещи. Миссис Фраскати продала дом, и миссис Роджерс, новая хозяйка, решила избавиться от неблагонадежных элементов, а Криса Риверса выкинула сразу за тунеядство и грязь.

— Она сделает ремонт и повысит плату, — объяснила Агнес.

— Что с Мэддоксом?

— Получил три года, но есть шансы, что возьмут в армию. Точно никто не говорит.

Мы поболтали еще немного, потом Агнес вспомнила:

— Да, еще одно. Я собрала вещи Ала и отправила его брату в Мемфис. Так вот, радио пропало, кто-то заходил в комнату и забрал.

Не иначе как Банни, та самая воровка из Бостона.

— Кто же еще, — согласился я.

Мы сидели в комнате Ала до темноты. Агнес рассказывала о планах миссис Роджерс, но я уже не слушал. Наконец я поднялся и стал прощаться.

— Слушай, будешь в Неваде, навести мою старушку — спроси в Рино бакалею миссис Деннисон, там все знают.

Агнес обещала, что если доберется до Рино, то обязательно зайдет. Мы обменялись рукопожатием и расстались.

Я поужинал в полном одиночестве. Возвращайся домой, и тут из подворотни меня окликнул Дэнни Борман:

— Привет, Уилл!

— Как дела, Дэнни? — подмигнул я. — Как сажа бела?

Однако юмора он не оценил. Когда мы поднялись ко мне и он начал свой рассказ, я понял почему.

Как оказалось, сгорел не только нужный дом, но и несколько соседних. Все бы ничего, но какой-то непатриотический жлоб хранил у себя в подвале невесть сколько бензина. Пламя поднялось до небес и перекинулось на военный завод, у которого выгорело целое крыло. Начались разговоры про саботаж, и тут уж делом занялось ФБР.

Гонорар Дэнни получил и теперь собирался рвать когти. У меня не хватило духу просить его поделиться, а он и не настаивал.

Мы попрощались и пожелали друг другу удачи. Дэнни поинтересовался, что случилось с Филипом. Я рассказал.

Он задумался.

— Ну что ж, когда выйдет, сможет заняться политикой.

— Пожалуй, — согласился я. — У него получится.

В октябре 1967 года в гостиной дома номер двести семьдесят один по Сандерс-авеню в Лоуэлле, штат Массачусетс, Джек Керуак пил и беседовал с группой молодых поэтов. Тед Берриган, Арам Сароян и Дункан Макнотон пришли взять интервью для «Парижского Ревю». После вопроса о его первом романе «Городок и город» Керуак заметил:

— Мы с Берроузом написали и другую версию этой истории, которая так и осталась в столе. Она называется «И бегемоты сварились в своих бассейнах».

— Да, — сказал Берриган, — до меня доходили слухи об этой книге. Все мечтают ее добыть.

Как следует из диалога, «Бегемоты» был и легендой уже сорок лет назад. Текст написан в 1945 году никому тогда неизвестными авторами, которые еще нигде не публиковались. Сочинения, принесшие им непреходящую литературную славу, «На дороге» Керуака (1957) и «Голый завтрак» Берроуза (1959) появились только десятилетие спустя. Эти книги, так же как «Вопль и другие стихи» Аллена Гинзберга (1956), стали флагманами литературы бит-поколения, и вряд ли кому-то из читающих эти строки не приходилось слышать о них.

Даже если вы прочли лишь описание на обложке «Бегемотов», вам уже не удастся оценить роман беспристрастно, как текст из литературной песочницы, подписанный двумя фамилиями, которые никому ни о чем не говорят. Благодаря целому океану биографических, библиографических, мемуарных и художественных материалов, в том числе из недавно открытых архивных источников, большая часть персонажей Керуака и Берроуза в наши дни легко узнаваема. К лучшему или к худшему, «Бегемоты» оказались «раскрученными» еще до выхода в свет: «Убийство, породившее бит-культуру! Утраченный шедевр Керуака! Пропавшее творение Берроуза!»

Сегодня, через шестьдесят с лишним лет после написания, место действия романа — Нью-Йорк конца Второй мировой войны — неизбежно делает его произведением историческим, и читатель, безусловно, привнесет в свое восприятие текста все яркие реалии того времени — музыку, автомобили, моду, кино, литературу и газетные заголовки. Между тем скорее всего он предпочтет отбросить предвзятые представления, основанные на реальной истории с участием Люсьена Карра и Дэвида Каммерера, в какой бы версии она до него ни дошла, и дать возможность персонажам романа — Филипу Туриану и Рэмси Аллену — говорить самим за себя.

Для тех, кто вообще не в курсе: запутанные отношения между Люсьеном Карром IV и Дэвидом Имсом Каммерером начались еще в 1936 году в Сент-Луисе, штат Миссури, когда Люсьену шел двенадцатый год, а Дэйву уже исполнилось двадцать пять. Спустя восемь лет, пять штатов, четыре школы и два колледжа отношения этих людей становятся настолько напряженными и бурными, что, по свидетельству Уилла Деннисона, «когда они оказываются вместе, что-то происходит». Нарыв зрел и должен был рано или поздно прорваться.

Жарким летним утром в понедельник 14 августа 1944 года Люсьен и Дэйв оказались наедине в парке Риверсайд в Верхнем Вестсайде. Они напились, затеяли драку на лужайке, а потом Люсьен два раза ударил Дэйва в грудь своим бойскаутским ножиком. Обливаясь кровью, Дэйв потерял сознание. Люсьен решил, что он мертв, и сбросил тело в реку Гудзон, связав руки шнурками от ботинок и набив карманы камнями, чтобы не всплыло. Лишь через сутки убийца сдался властям, а спустя еще день труп выловили в районе Западной семьдесят девятой улицы.

Новость неделю не сходила с первых страниц нью-йоркских газет, но особенно она потрясла троих друзей, которых познакомил Люсьен, в то время первокурсник Колумбийского университета: восемнадцатилетнего Аллена Гинзберга из Патерсона, Нью-Джерси, который учился в одной группе с Карром, двадцатидвухлетнего Джека Керуака из Лоуэлла, штат Массачусетс, отчисленного из того же университета, и тридцатилетнего Уильяма Берроуза, выпускника Гарварда, ходившего в школу вместе с Каммерером в далеком 1920 году.

В наши дни любопытному читателю предлагается множество исследований, объясняющих длительные напряженные отношения Каммерера и Карра. В большинстве из них, однако, Дэвид предстает в виде жалкой карикатуры — одержимого стареющего педераста, который настойчиво преследует свою невинную жертву и не оставляет Люсьену другого выбора, кроме как «защитить свою честь» насильственным способом. На самом деле таковой и была линия защиты, избранная адвокатами Карра и рассчитанная на то, чтобы вызвать сочувствие у суда и публики — ведь дело слушалось в далеком 1944 году. Однако многие подробности ранней юности Люсьена Карра и его бисексуальные наклонности не упоминаются даже в самых полных и достоверных биографиях ключевых фигур бит-поколения. К примеру, на протяжении 1944 года Люсьен неоднократно вступал в сексуальные контакты с Гинзбергом, как, впрочем, и Каммерер — это стало ясно после публикации ранних дневников Гинзберга в 2006 году в «Книге мучений и уловок». Тем не менее Люсьен не имел таких контактов с Дэйвом — ни разу, согласно воспоминаниям Берроуза, хотя Каммерер постоянно общался с ним и наверняка рассказал бы старому другу, будь оно иначе.

Почти для всех, кто лично знал участников драмы, цензурирование задним числом сексуальной жизни Карра выглядело, учитывая обстоятельства, вполне простительным. В конце концов, от него не отвернулся даже лучший друг убитого. Уильям Берроуз первым выслушал признание Люсьена всего через несколько часов после роковой драки. Он сразу посоветовал юноше найти хорошего адвоката и сдаться властям, придерживаясь линии «защиты чести» в расчете на снисхождение суда. Берроуз не видел никакой пользы в том, чтобы Люсьен получил максимальный срок.

Отношение Джека, которому Карр поспешил рассказать обо всем после Берроуза, было более противоречивым. Каммереру он более чем симпатизировал. Бисексуальность Керуака была неясной и скрытой, однако несомненной, и домогательства Каммерера не вызывали у него брезгливости. Тем не менее, хотя они с Карром дружили менее полугода, привязанность к нему одержала верх.