Обычно хладнокровный Дэн никак не мог придти к какому-либо решению и решил исходить из худшего варианта, из того, что скоро ему предстоит встреча с адом один на один. И за это время нужно было помочь Лере, так чтобы она могла спокойно жить, не оглядываясь на врагов и разрешить вопрос с местью. Если очень повезет и если приложить максимум усилий, то можно было успеть почти все. Так что же выбрать? Чем же в первую очередь заняться? Благополучием Леры? Или местью? Колебался недолго. Он был в долгу перед девушкой, а значит ее проблемы стоило начать решать прямо сейчас. Лешу переместить в безопасное место, как и Лерку, и поработать с памятью врагов. Им незачем помнить о том, что имеют что-то против молодых людей. А уж разгадать все загадки Лерка с Лешей смогут сами. Тут он уже не успеет им помочь.

Стоит еще загодя приготовиться к встрече с родственником. Как она пройдет после стольких лет? Вот тут необходимо продумать расход сил, разговор вряд ли будет дружеским.

Мне стоило большого труда сдерживать рвущиеся наружу слезы. Хватит, наплакалась. И задерживаться в этой деревне тоже не стоит. Но все опять упирается в ненавистного Германа. Без его помощи нам не выбраться, разве что бабуля Лешки еще раз проспонсирует. Но это уже будет наглостью с нашей стороны. Точнее с моей. Лешка-то понятно, он ей внук. Правда и с ним неохота никаких дел иметь, как и с Германом.

Как же хочется сбежать куда-нибудь на край света, но нет ни средств, ни возможности. В раздрае и не заметила как выбежала во двор, еще чуть-чуть и за калитку бы ушла, куда глаза глядят, так сильно мне хотелось оказаться подальше от этого места сейчас.

- И чего ты девонька бежишь как на пожар? – остановила меня баб Маша, которая вышла следом и стояла на пороге веранды.

- Уйти хочу, как можно дальше, - буркнула и шмыгнула носом.

- А ну пойди сюда, ко мне, - баб Маша спустилась по невысокому, перекошенному крылечку и подошла к скамейке у сарайчика. – Присядь-ка рядом, уважь старуху.

Надулась, но все-таки сделала так, как она меня просила. Села на облупленную, скрипучую скамейку – узкие доски были приколочены к двум тяжелым колодам, которые служили опорой для конструкции.

- Нельзя убежать от проблем. Нельзя убежать от боли. Нельзя убежать от себя, - после недолгого молчания обронила баб Маша. – Никто и никогда не решит все за тебя. Можно надеяться на это, ломать все, если оно не удалось и пытаться строить заново. Но ломать, не хранить. Гораздо тяжелее продолжить рушащееся дело, чем начать новое. Вот только жизнь пройдет, а не остается того, что завершено, доделано. Будут одни недостройки.

- Это все хорошо, - хмыкнула и пожала плечами, я не готова была слушать поучения от кого-либо в этот момент. – Но если сохранять нечего, если уже все разрушено и не мной?

- Тогда да, тогда нужно возрождать и подымать из руин новое здание. Но прежде убедиться, не сама ли приложила руку к разрухе. Благими намерениями вымощена дорога в ад и то, что кажется тебе правильным, зачастую ведет ой в какие дебри. Ой, чегой-то я тебя совсем заговорила, хотя послушай старуху, девонька, и подумай, стоит ли бежать. Подумай, подумай. Я ж чего хотела… Фотографии показать. Ты вылитая Лексей в детстве. Один в один, почти. Сейчас принесу, только ты никуда не уходи.

- Э… Как это вылитая? – но баб Маша уже скрылась в доме.

Теперь точно не уйду, пока фотографии не покажет. Хотя и неприятно, что она так меня, мол, не могу ничего достроить. А если я еще даже и строить ничего не начинала? Да и как что-либо построить с таким человеком как Герман? Блин, разбередила душу, теперь буду мучиться вопросом, что же не так я сделала. Как же погано на душе, как же хочется реветь, от души, со вкусом, долго. Но я держалась, загоняла обиду и боль как можно дальше, на задворки сознания и делала вид, что все нормально. Кто знает, сколько я смогу еще так продержаться? Рана кровоточит и ничего нельзя изменить… Но я держусь и все в порядке, почти в порядке.

Бабуля скоро вернулась со старым, потрепанным фотоальбомом. Обложка его была непонятного – то ли фиолетового, то ли коричневого – от старости выцветшего, цвета. На желтые листы наклеены черно-белые, не очень хорошего качества, карточки. Вид альбома заинтриговал меня очень сильно, вряд ли там фотографии последних лет, мне будут показывать что-то действительно старое.

- Где же это было? Подожди, Лерочка, сейчас найду. Совсем стара стала, не помню где же было. Ага, вот! Смотри! – баб Маша торжествующе уперла перст в старое фото, на котором запечатлены были двое парней. – Это Стасик мой, Лешкин отец, а это Лексей, друг его. Не разлей вода были. Лексей Стасику жизнь спас, век ему благодарна буду. Когда Стасик тонул, Лексей его из речки вытащил, полуживой сам был, водовороты у нас там ой какие. Сколько говорила не купаться там, нет, пошли же. Потом, правда, уже туда не ходили. Потом только в Березовке плавали, она поспокойней будет. В честь Лексея Стасик внучка мово и назвал, даже не смотря на то, что дружба закончилась. Лексей, он Павла сынок был, они тут, через два дома жили. Павел-то по пьяни в сугробе замерз зимой. Уснул и замерз. Аккурат когда Леше двадцать стукнуло, он как раз из армии вернулся. А мать Лексея, Нинка, за городского потом замуж вышла и Лексея с собой забрала. Ох, Лешка и шебутной был. На месте не сидел и слабый до женского полу был. Все девки у нас от него ревьмя ревели. Попортил всех кого мог. Заговорить мог любую, через девку они со Стасиком и поссорились. Были не разлей вода, а Оксанка всю дружбу попортила. Хвостом вертела и перед Стасиком и перед Лексеем. Лексей-то об нее зубки и обломал и со Стасиком поссорился. Она ни того, ни другого не выбрала, потом за богатея какого-то замуж вышла. Уехала в столицу там и вышла. Лиса Оксанка была, ой какая лиса. Любого могла провести. Хорошо, что Стасик ее легко забыл. Я все боялась, когда он в столицу поехал, в институт поступил, что с ней увидится. Ан нет, не пересеклись пути дорожки. А Лексей как из армии пришел, думал Оксанка еще здесь, цветы ей купил, кольцо, предложение руки и сердца собирался делать, а она уже укатила в столицу-то. Он бешеный неделю ходил, а потом поуспокоился. Зимой-то и отец замерз, а Нинка долго горевать не стала. Полюбовник у нее городской был, приезжал в гости к бабке Антонине кажним летом, вот за него и выскочила замуж. Лексей тоже охотно в столицу переехал. Видать, надеялся с Оксанкой встретиться. Да та уже замужем была.

- По-моему, мы совсем не похожи, - умудрилась вставить свои пять копеек в сплошной поток информации, который на меня выливала баба Маша. – Да и почему мы должны быть похожи?

- Ну, почему не знаю, - хитро улыбнулась старушка. – Но вы действительно очень похожи. Сама глянь. Лицо один в один. Нет, сейчас, Лексей, наверняка другой совсем. Постарел, поседел, тебе лучше знать. А вот поставь вас рядом, когда он молодой был, один в один. И разрез глаз, и волосы, и губы. Все его. Только нос и цвет глаз Оксанкин. У Лексея глаза карие.

- Что вы такое говорите? – я вскочила со скамейки, попутно уронив фотоальбом на землю, до меня только сейчас стал доходить смысл слов баб Маши. – Моего отца не Алексеем зовут…, - я стала даже заикаться от ужасной догадки. – А-а-а-н-натольевна я, по отчеству.

- Прости, Лерочка, - в ужасе всплеснула руками баб Маша. – Я не знала! Я думала, что Оксанка развелась и все-таки за Лексея вышла! Если бы знала, я бы не сказала бы тебе ничего. Незачем тебе это знать. Прости дуру старую.

- Этого просто не может быть, - чувствовала, как мурашки бегут по коже и становятся дыбом волосы. – Этого не может быть. Вы все врете. Врете. Мне всегда говорили, что я вся в отца, в моего отца. Вы врете, врете, врете.

Села обратно на скамейку, обхватила плечи руками и завыла, тихо завыла. Столько боли, обиды, предательства и все в один день. Я качалась из стороны в сторону и заливалась слезами. Кто-то сбежал с крылечка и знакомые руки заключили меня в объятия: