— Нет, нет, все нормально, — торопливо проговорила женщина.

Можно было, конечно, пройти дальше по главной улице и зайти в расположенный там бар. Но это круто меняло все дело. И не только в смысле дороговизны, но и в смысле их отношений. Пригласить женщину на чашку кофе в скромное кафе — это одно. Пригласить ее выпить рюмку-другую в уютный бар — это совсем другое. К тому же это был бы разительный контраст с церковью. Может быть, она трезвенница и дурно истолкует такое приглашение.

Тем временем она уже нашла свободное место и села. Рейне поспешил за ней, чтобы не упускать инициативу. Словно из упрямства желая показать, что ей не страшно, женщина села за один столик со страшным опустившимся типом. Рейне растрогала такая храбрость.

Барбро, официантка, вынырнула из кухни и, как обычно, с материнской теплотой поздоровалась с Рейне. Она повернулась к его спутнице и спросила, что ей принести. Рейне она не стала ни о чем спрашивать, так как знала, что он закажет двойной кофе без молока с двумя кусками сахара.

— Один маленький кофе со сливками и сахаром, — сказала толстуха.

— У меня нет сливок, только молоко.

— Ну ладно, значит, с молоком.

— Что-нибудь еще? Бутерброд, булочку?

Женщина вопросительно взглянула на Рейне.

— Заказывайте что хотите, я же угощаю.

— Я бы хотела что-нибудь сладкое.

— Пойдемте, вы сами выберете, что вам понравится.

Женщина поднялась и вслед за Барбро направилась к стеклянной витрине с выпечкой. Выбрав то, что пришлось женщине по вкусу, они вернулись к столику. Барбро несла тарелку, на которой уместились ромовая баба, миндальное пирожное, двойное, облитое шоколадом овсяное печенье, пуншевая трубочка и три круглых печенья. Барбро поставила тарелку перед спутницей Рейне.

Рейне, не веря своим глазам, в изумлении уставился на тарелку.

Барбро, казалось, не удивилась ничему. Гора выпечки не вывела ее из равновесия. Вероятно, она видела посетителей и покруче. Барбро принесла кофе и ушла на кухню.

Толстуха принялась за еду. Медленно, со смаком и молча. Через плечо Рейне она тупо смотрела в пустоту, словно его здесь и не было. Для того чтобы управиться с ромовой бабой, она взяла кофейную ложечку. Женщина отколупывала от пирожного крошечные кусочки и, закрыв глаза от наслаждения, отправляла их в рот.

Рейне смотрел на нее как зачарованный. Сначала он лишь украдкой бросал на нее взгляды, но потом, убедившись, что она не обращает на него ни малейшего внимания, вся поглощенная едой, стал смотреть в упор. Ему еще не приходилось встречать людей, которые с таким удовольствием жевали бы липкие сладости.

Он попытался оценить возраст своей спутницы. В полумраке церковного гардероба ему показалось, что она приблизительно его ровесница и ей около пятидесяти, но сейчас подумал, что, вероятно, она моложе. Причиной мешков и подушек на лице был не возраст, но жир, а глубокие складки вокруг рта образовались от тяжести щек, а не от дряхления кожи.

Напротив, кожа ее была абсолютно гладкой, гладкой и белой, как мрамор. Но стоило женщине напрячься, а ей каждое движение давалось с видимым напряжением, как ее кожа мгновенно, точно лакмусовая бумажка, приобретала темно-красный цвет.

Но он так и не смог понять, сколько же ей лет. С равным успехом ей могло быть и двадцать пять, и сорок пять. Это была женщина без возраста. Казалось, время шло мимо нее.

Управившись со всеми пирожными и печеньями, женщина вытерла губы бумажной салфеткой и наконец взглянула на Рейне.

— Спасибо, — сказала она. — Все было очень вкусно. Давно не случалось мне есть такую вкусную выпечку.

Рейне был рад уже тому, что она посмотрела на него, но при этом напомнил себе, что ему придется расплатиться за этот праздник живота. Но ему понравилось, что женщина поблагодарила его.

— Мне казалось, что сейчас все женщины сидят на диете, — улыбаясь, промолвил Рейне.

— Я — нет.

— Но у вас проблемы с весом. К тому же эти сладости — не очень здоровая пища.

Это прозвучало наставительно. Вероятно, он задел ее за живое. «Как я бестактен», — подумалось Рейне.

— Нездоровая? — Она пожала плечами. — Меня совершенно не волнует мое здоровье, да и вес тоже.

Это неправда, подумал Рейне. Все женщины озабочены своим весом. Как и нет такого человека, который не думал бы о своем здоровье. Ну, может быть, за исключением таких типов, как тот, что сидит за соседним столиком. Впрочем, его уже вряд ли можно считать человеком. Но у этой женщины вся жизнь впереди. Она сможет достичь всего, если похудеет. Правда, по ее тону чувствовалось, что говорит она вполне искренне.

В нем вдруг вспыхнул интерес к этой женщине.

— А как, собственно, вас зовут? — спросил он и поспешно добавил: — Меня зовут Рейне, я давно должен был представиться.

— Меня зовут Ангела, — просто ответила женщина.

— Красивое имя, — сказал Рейне, энергично кивая. Он был рад, что смог сделать Ангеле искренний комплимент.

Ее имя прозвучало для него словно ключевое слово. Едва услышав его, Рейне начал говорить.

Он принялся рассказывать о себе. О своем детстве, о матери, о своем кривом и тщедушном теле. Он вдруг вспомнил такие вещи, о которых он всего минуту назад, казалось, и не знал. О самом худшем Рейне умолчал, рассказывая только то, что надо было рассказать.

Впервые в жизни он так откровенничал с другим человеком. Рассказывал вещи, о которых никогда и никому не говорил. При этом он часто употреблял ее имя. «Это не всегда было легко, Ангела», «Но я не сдавался, понимаете, Ангела». Ему было безмерно приятно произносить ее имя.

Из вежливости Рейне задал ей несколько вопросов, но она отвечала на них односложно. Он узнал только, что живет она одна, что у нее нет работы, и в этой церкви раньше она была только один раз.

Ему нравилась ее молчаливость. У него просто не хватило бы времени ее слушать. Он должен был выговориться, пока мог говорить, пока не иссякли воспоминания. Воспоминания о вещах, о которых он не мог говорить раньше. О которых не мог и не хотел думать раньше. Но все это он теперь с легкостью мог рассказать Ангеле.

И он знал почему. Потому что она одинока. Крупная, толстая женщина, которая с горя поедает пирожные. Она была так же одинока, как и он. Он многое рассказал, и она исчезнет из его жизни вместе с этим рассказом, но не передаст его дальше, потому что некому.

Рейне продолжал говорить, обращаясь непосредственно к этому большому одинокому телу.

«Оно как контейнер с радиоактивными отходами — залитый бетоном и брошенный в море», — подумал Рейне и устыдился этой мысли.

«Я вовсе ее не использую, — мысленно оправдывался он. — Она слушает меня добровольно. Я пригласил ее на кофе и пирожные, и теперь в нагрузку она целый час слушает мою болтовню».

Тем не менее его мучило смутное чувство вины. Такое же чувство было у него, когда он однажды пошел к проститутке. Она получает за это плату, думал тогда Рене, и делает это добровольно. И все же… и все же — это было неправильно. Ни один человек не должен быть для другого помойной ямой. И совершенно не важно, что проститутка получает за такое обращение.

Но теперь его несло, и он никак не мог нажать на тормоза.

Расплатившись и поднявшись, чтобы уйти, Рейне почувствовал невероятное облегчение, словно с его плеч упал тяжкий груз в сотню килограммов. Он посмотрел на толстуху, и в голову ему закралась чудная мысль о том, что эти килограммы он сбросил на нее. Так вот, наверное, она и дошла до такого безобразного веса: люди сбрасывали и сбрасывали на нее свои тяготы, рассказывая о своих бедах и заботах. «Завяжи свои заботы в старый мешок», — мысленно пропел он и снова ощутил угрызения совести.

Но ничего, сейчас они расстанутся, эта женщина уйдет, и ему больше не придется ее видеть. А скоро он ее и совсем забудет.

Они вышли из кафе и остановились на темной заснеженной улице. Не хватало только вежливого прощания.

— Мы могли бы встречаться чаще? — спросила она.