Джуди носила раздельный купальник — большая редкость по тем временам. У нее была хорошая фигура: длинные ноги, округлый зад, а талию можно было обхватить кистями рук. Она любила воду, прыгать с вышки, выплывала на надувной мостик, натирала тело детским маслом, смешанным с йодом, и ложилась загорать, согнув одну ногу в колене. Ну а я ничуть не похудела, была четырнадцатого размера. Носила закрытый купальник с жесткими чашечками и юбочкой до середин бедер. Чтобы не сгореть, надевала дурацкую шляпу и одну из футболок Джона. На нас с Джуди приходилось шестеро детей. Пока она плескалась как нимфа, смуглая и выхоленная, немного похожая на подростка, я стояла по щиколотки в воде и наблюдала за малышами, которые копошились в песке.

Когда мужей не было дома, мы с Джуди ходили друг к другу без стука. Поэтому однажды Джуди застала меня, когда я любовалась прелестным пляжным халатиком, украденным в магазине нижнего белья. Дверь на кухню распахнулась, и она появилась на пороге. Я отскочила от неожиданности, пряча халатик за спиной.

— Что там у тебя? Порнографические открытки?

Сердце вырывалось из груди, когда я трясущимися руками протянула ей халатик. Надо было вести себя как ни в чем не бывало, но состояние у меня было такое, будто поймали с поличным. И это происходило не в магазине при посторонних людях, а здесь на кухне, и Джуди не была посторонней. Я расплакалась.

— Что? Милая моя, что случилось?

Вдруг глаза ее сузились.

— Где ты это взяла?

Я созналась, все рассказала ей. Она качала головой, зажав рот рукой, но глаза светились весельем. В конце она поцеловала меня и сказала, что я ей нравлюсь за сообразительность: припрятываю добычу в детской коляске.

Джуди думала, что мое воровство — это бунт. Она не поняла. Она начала тоже воровать, но не из протеста. Ее муж был ужасный скупердяй. Он давал ей двадцать долларов в неделю на продукты, а то, что ей удавалось из этого сэкономить, она могла тратить на себя. Ей всегда не хватало денег, приходилось занимать у меня то доллар, то два, а возвращать забывала. Просто Джуди хотела иметь вещи, на которые у нее не было денег.

Из-за жадности она была плохим вором. Движения внезапны и судорожны. Уже при входе в магазин на лице появлялось виноватое выражение. Том всегда задавал много вопросов, и Джуди была вынуждена придумывать истории о том, как у нее появились новые серьги, духи, водонепроницаемые часы.

Мы попались в магазине «Вулворс». Только собрались выходить — появился администратор. Держа за локти, он отвел нас вместе с детьми в служебную комнату. У Джуди в кармане брюк лежал набор пилочек для ногтей. В сумочке у меня — пакетик драже «М М». Мы умоляли его позволить нам заплатить за украденное, предлагали заплатить вдвое, втрое больше, но он остался непреклонен и позвонил на службу нашим мужьям. «Мистер Тайлер, — сказал он мрачно, — здесь ваша жена и сыновья».

Джон потом рассказывал, что его первая мысль была — нас похитили. Они приехали вместе с Томом и разговаривали с администратором без свидетелей. Нас отпустили. Джон настоял, чтобы мы поставили коляску на заднее сиденье. Я села с ним в машину, хотя просила его отпустить меня идти домой пешком. Коляска была большая и не проходила в дверь машины. Джон с раздражением затолкал ее. Когда у Джона бывают подобные вспышки, он начинает колотить кулаком по стене или швырять все, что под рукой. Я всегда думала — как хорошо, что он на мне не срывается. Он бы и срывался, если бы не удивительная способность вовремя сдержаться. Что я почувствовала сразу, так это его презрение. Я знаю, что он сдержался бы, если бы я не стояла рядом и не смотрела, как он заталкивает эту коляску.

Мы подъехали к дому в тот момент, когда Джуди и Том выходили из машины. По пути к дому я старалась поймать взгляд Джуди, но она не посмотрела в мою сторону. Джон попросил подождать его на кухне и повел детей в игровую.

Я слышала, как Том кричал, спрашивая у Джуди, где она взяла то и это. Может, тоже украла? Что, черт возьми, с ней произошло? Может, она рехнулась?

Вошел Джон. Свирепо взглянул на меня:

— Ты скажешь, в конце концов, что все это значит?

Когда я не ответила, он взбесился.

— Ты всегда тратила мои деньги, как хотела! Какого черта надо было воровать пакет с леденцами за тридцать девять центов? Тайлер — слишком известное имя в этом…

Он не договорил. Из соседнего дома послышался грохот. Закричала Джуди.

Я вскочила.

— Ты пойдешь туда и остановишь его.

Джон посмотрел на меня, как на сумасшедшую.

— Я не пойду, — ответил он, с силой усаживая меня на место. — Что бы там ни происходило, нас это не касается.

Я могла пойти сама, но не пошла. Я сидела у себя на кухне, в это время в соседнем доме среди бела дня избивали мою лучшую подругу. Боже мой, если бы прохожий напал на Джуди на улице, я бы кинулась на него с кулаками, измолотила бы его, сделала бы все, что в моих силах. А когда ее бил муж, я просто сидела и слушала.

Выключили свет. Наверное, уже десять часов? Миссис Тайлер потерла руки, прокашлялась, смахнула песок со своей простыни. Здесь не стало холоднее с наступлением темноты.

Я легла к себе на кровать, поджав ноги. Не заснуть, слишком жарко, и подушка пахнет грязными кухонными полотенцами. Кто там по-стариковски храпит? Маделин, что ли?

Несколько недель назад моя бабушка слегла. Сахарный диабет. Болезнь разрасталась снежным комом. Она плохо выглядела, беспрерывно жаловалась, воспринимая недомогания много серьезнее, чем кто-то другой. В конце концов лечащий доктор согласился положить ее в больницу. Когда я ходила туда навещать ее, она подробно рассказывала, что было на ужин, что показывали по телевизору, знакомила меня с пожилой соседкой по комнате. Когда пора было уходить, она откидывалась на подушку, глаза ее блестели от слез.

«Рита плохо входит в контакт, — это написал в записке моим родителям учитель английского. — Похоже, ее не интересуют ни книги, ни что-то другое». В записке был поставлен правильный диагноз. Для своих родителей я не была тяжелым ребенком, не помню, чтобы сидение дома становилось мне в тягость. Да и вечерами пойти было некуда. Получала отличные отметки и проводила выходные, работая в кафе-мороженом. Беда в том, что меня это устраивало. Выглядела угрюмой и мрачной, примерно так выглядят болезненные неприятные старухи. «Все люди вокруг к чему-то стремятся, только не ты!» — кричала мать с порога мне вслед, когда я выбегала на газон в порыве отчаяния и безысходности. Казалось, вокруг меня даже тропинки сужались и начинали гаснуть огни.

Я могла бы пойти в колледж прямо после школы, но не пошла. Отказалась поступить, хотя можно было с моими способностями. Из чувства противоречия, из-за бестолкового внутреннего конфликта в самой себе не стала учиться дальше. Вместо того чтобы поступать в колледж, устроилась на работу официанткой — и переехала в отдельную квартиру с сестрой Евой.

Мы стали частью тех людей, у которых нет особого пути в жизни. Все здесь работали в сфере обслуживания, пять или шесть раз в неделю посещали вечеринки и бары, о будущем не говорили и даже не думали. К некоторым, кому с трудом давался такой образ жизни, порой приходило ощущение нравственного падения. На стене в доме, где жили пять или шесть парней, висел плакат: на нем изображена человеческая голова. Череп сверху спилен и заполнен песком. Это была чья-то дипломная работа.

Где-то глубоко внутри теплилась надежда, что кто-нибудь вызволит меня отсюда и скажет: «Рита, солнышко, ты слишком хорошенькая, чтобы проводить вечера в барах за выпивкой или работать официанткой». Если бы кто-то попробовал так сказать, я бы ответила, что ненавижу его, чтоб он оставил меня в покое. Даже слезы хлынули по щекам.

Владельцы баров, местные торговцы наркотиками и мои одноклассники поднимались к дверям нашей квартиры по шаткой лестнице, несли ящики с пивом и закуску в коричневых бумажных пакетах. Иногда по утрам мы с Евой встречались на кухне, смотрели друг другу в глаза, кто-то из нас говорил: «Да кончай ты с ним». Если рядом никого не было, шли на пожарную лестницу и там рассказывали о своих приключениях.