К Аун Сану подошли несколько молодчиков из частной армии Ба Mo. В то время многие политические деятели нанимали себе частные, карманные армии не столько для личной охраны, сколько для обеспечения нужного настроения на собраниях и расправы с неугодными оппонентами. Была такая армия и у У Со, была частная армия и у такинов. Только армия такинов состояла из боевых дружин студентов и рабочих, и солдатам ее никто, разумеется, ничего не платил.

Молодчики Ба Mo предложили такину убираться из города подобру-поздорову. Аун Сан даже отвечать им не стал. Раздвинул стоявших перед ним и прошел дальше. И так спокойно и уверенно сделал это, что солдаты остались стоять в растерянности. Конечно, Аун Сану и нечего было мечтать выступить в Дедайе, если б и там не было такинов и людей, которые хотели послушать такинского генсека. Старейшины городка дали согласие на речь, но добавили, что за безопасность такина не отвечают.

В сумерках на футбольном поле собралось несколько сот человек. Почти все взрослое население городка. Аун Сан помолчал несколько секунд и начал без долгих предисловий:

— Вы ожидаете, что я буду говорить о правительстве доктора Ба Mo, буду говорить против этого правительства. И вы совершенно правы.

Аун Сан выступал с трибуны, покрытой цинковой крышей. Не успел он кончить первую фразу, как в него полетел град камней. Солдаты Ба Mo получили четкие инструкции. Большинство камней попадало на крышу, и гром поднялся такой, что минуты две Аун Сан не мог сказать ни слова. А потом вдруг крикнул, и так громко, что его услышали на дальнем краю поля:

— Вы, кто бросает в меня камнями! Вы оскорбляете аудиторию, своих соседей. Если вы меня не любите, подождите, пока я кончу говорить, я спущусь к вам, и вы сможете бить меня, сколько вам нравится!

И он как ни в чем не бывало продолжал речь. Больше ни одного камня не упало на крышу, а когда Аун Сан кончил, его окружили жители города и провели в дом, отведенный для ночлега. Солдаты Ба Mo даже и не попытались воспользоваться предложением такина.

Аун Сан никогда не отличался очень крепким здоровьем. А в беспрерывных поездках часто болел — дизентерией, лихорадкой. Даже заразился в одной из деревень черной оспой и пролежал несколько недель в рангунском госпитале. Из госпиталя он в конце концов убежал, потому что рангунские власти узнали о его болезни и дали приказ врачам под предлогом карантина задержать его в госпитале как можно дольше. Убежал Аун Сан в полосатой госпитальной пижаме, и такинам, которые ждали у ворот, пришлось связать больничного сторожа, чтоб тот не смог поднять тревоги.

Денег на поездки почти не было, так что приходилось многие мили отмеривать пешком по горам, и размокшим рисовым полям, и невероятно пыльным, избитым волами тропинкам Верхней Бирмы.

Однажды ночью он постучал в дверь комнаты общежития старого друга по университету. Тот зажег свет и с первого взгляда понял, что с Аун Саном что-то неладно. Аун Сан пробормотал, что плохо себя чувствует, и устало опустился на единственный стул. Друг побежал в соседнюю комнату, разбудил товарищей, а когда они вернулись, нашли Аун Сана на полу потерявшим сознание. Он очнулся через несколько минут, попросил отвезти его в центральный госпиталь, где можно было дать вымышленное имя и затеряться среди сотен больных.

Студенты разбудили хозяина студенческой столовой, у которого был старый «фордик», подогнали машину к входу и снесли в нее Аун Сана. Но повезли не в центральный госпиталь, а к университетскому врачу. Они не знали, что с Аун Саном, и боялись, как бы он не умер по дороге. Тот осмотрел Аун Сана, которого выдали на всякий случаи за гостя из провинции, и сказал, что случай серьезный. У Аун Сана была тропическая малярия. Доктор запретил везти Аун Сана в госпиталь, а поместил его в палату при медпункте. Там Аун Сан и провел несколько дней, пока не окреп настолько, что смог снова пуститься в странствия.

Он еще не раз будет пользоваться университетом как надежным убежищем. И в сороковом году, когда за ним охотилась полиция, Аун Сан несколько раз скрывался в университетской сушилке для одежды, куда его впускал знакомый сторож.

А тем временем положение в стране накалялось. Такинам приходилось все труднее, и сменяющиеся колониальные правительства вносили их в список своих врагов под номером один.

В Сагайне, небольшом городке Средней Бирмы, на веранде клуба собрались почти все местные англичане. Районный комиссар — старый, потрепанный дизентерией и лихорадкой, пожелтевший в тропиках служака; моложавый блондин с военной выправкой — его помощник, которого недавно перевели из Египта; судья, начальник полиции и два коммерсанта — представитель компании «Стил Бразерс» и англобирманец из банка «Чартерз».

Вечер был жаркий, и воздух казался таким густым и мокрым, что люди с трудом проплывали сквозь него. Скоро должны были начаться дожди, и над рекой, на горизонте, громоздились темные тучи и вспыхивали зарницы уже пришедшего в Рангун муссона.

Клуб стоял на холме, неподалеку от облезшей старинной пагоды. В обычные вечера здесь бывало прохладно, и ветерок, прилетавший с Иравади или с чинских холмов, будил воспоминания об июльском вечере дома, в Англии.

Под потолком поскрипывал ширококрылый фен, но и ему не удавалось разогнать духоту. Люди на веранде не спеша тянули виски — много соды, много льда и совсем мало виски. Не потому, что кто-нибудь хотел напиться, а скорее потому, что надо было чем-то заняться, если уж и бильярд и бридж опротивели, а главное, собравшиеся опротивели друг другу.

— Мне говорил Ба Шин, осведомитель, что к нам политик из Рангуна пожаловал, — сказал начальник полиции.

— Из Рангуна?

— Из Рангуна. Они что-то зачастили к нам. Вроде бы тихое место, живем спокойно…

— А они теперь всюду добираются. В Магве арестовали сразу семерых.

— А что вы собираетесь делать с этим агитатором?

— Отдал приказ арестовать. У меня есть разъяснение на этот счет из Рангуна. Такинских агитаторов изолировать.

— Простите, но это мало помогает, — сказал англобирманец. — На место каждого агитатора становятся два других. — Англобирманец старался показать, что он находится в оппозиции местному обществу, потому что чувствовал, что терпят его только за острой нехваткой партнеров для бриджа.

— Наше дело выполнять приказы, — сказал начальник полиции. — Появятся еще два — возьмем и их. Хотя я лично предпочел бы в ближайшие два-три года находиться не здесь, а за десять тысяч миль к западу.

На террасе замолчали. Внизу, на Иравади, поблескивали огоньки пароходов и барж. На ночь они подошли к берегу и бросили якоря, чтобы не сесть на мель, потеряв в темноте изменчивый фарватер. В кустах зашуршало что-то. В ночных шорохах было нечто зловещее, враждебное кучке людей, отрезанных от внешнего мира беспросветной бирманской ночью, осажденных ею в круге света мерцающих керосиновых ламп.

— Вчера я видел искателя кладов, — сказал районный комиссар. — На том берегу, в Аве. Он увидел ночью духа, и тот показал, где искать клад.

— Тема как нельзя кстати, — сказал начальник полиции. — В эту ночь…

— Вас волнует, поймают ли такинского агитатора?

— Не только в этом дело. Извините, что я перебил вас, сэр.

— На чем я остановился? Да, он мне даже показал кость этого духа.

Все присутствующие — старожилы, за исключением помощника комиссара, — согласно кивнули. Но помощник решил внести ясность в рассказ.

— Как так кость? Ведь вы же, сэр, сказали о духе.

— Сначала дух, или нат, как их здесь называют, был человеком, таким же, как я или вы, — улыбнулся комиссар. — Но в древней Бирме был обычай, не знаю, насколько правдивы рассказы о нем, закапывать рядом с сокровищем живьем человека, чтобы дух его оберегал драгоценности.

— И при освящении храмов, — сказал начальник полиции.

— Да, но, вернее всего, это чепуха. По крайней мере искатель кладов показал мне кость, очень напоминающую свиную. Я не стал спорить. Дети…