Там просмотрел два сеанса скучной комедии про дочку миллионера и бедного обойщика и снова выбрался на улицу. Еще оставалось у него десять пья — на тарелку мохинги, супа с лапшой. Он съел его под навесом у кино. И сидел на скамеечке, рассуждая, куда деваться ночью — в университет ли пойти или постараться связаться с товарищами, которые скрывались в Инсейне, на окраине Рангуна. Вдруг кто-то осторожно тронул его за плечо. Полиция так осторожно не трогала. Аун Сан обернулся и увидел одного из старых такинов, университетского приятеля Такин Хла Пе.

— Ищу тебя третий день — и тут такая встреча. Народно-революционная партия решила все-таки согласиться на закупку оружия и обучение наших кадров в Японии. Вчера решение принято, и единогласно. Просили тебя об этом уведомить. Есть письмо от доктора Ба Mo. Из тюрьмы он передает нам имена японцев, с которыми можно связаться. И я вчера разговаривал с Минами. Есть такой японец в Рангуне. Говорят, в самом деле зовут его Судзуки, полковник Судзуки. Но с ним встречались уже наши. И производит очень хорошее впечатление. Полностью согласен с нами в том, что Бирме нужна независимость. И вот хочет с тобой поговорить.

— Ужином накормит? — невесело улыбнулся Аун Сан.

— Не может не накормить. Вот держи, у меня есть рупия. Можешь сходить в кино, подождать до вечера.

И Такин Хла Пе исчез в толпе. Аун Сан так и не успел ему сказать, что только что вышел из кино.

Но делать нечего. И до вечера Аун Сан дремал в кинозале под знакомые до одурения шутки бедного обойщика с загадочным происхождением.

Господин Минами снимал маленький коттедж в тихом районе. Аун Сан оглянулся — нет ли «хвоста». Улица была тихой и глухой. Только бесконечный муссонный дождь возился со сбитыми на землю листьями.

Минами сразу открыл дверь. И пропустил Аун Сана внутрь.

— Очень рад познакомиться с великим бирманским патриотом, — сказал он. — Не раз приходилось слышать вас на митингах и собраниях.

Минами был крепким, высоким для японца человеком лет сорока, держался он по-военному прямо и, только здороваясь с Аун Саном, поклонился ему низко, будто сложившись пополам.

В гостиной было уютно и, главное, совершенно сухо.

Господин Минами сам принес чайник и чашки. Поставил на стол.

— Вы с молоком?

— Да, пожалуйста.

— Я знаю бирманские вкусы. Наливать в чай молоко — только портить чай. А вы любите. Но главное — уважать обычаи чужой страны. Хотя для меня Бирма не чужая. Я полюбил ее, связал с ней свою судьбу. И хотелось бы никогда не уезжать отсюда. Поверьте мне: будь Бирма свободной, ушли бы отсюда английские солдаты и чиновники — купил бы ферму, разводил цыплят. Где-нибудь в Меймьо или Таунджи. Но выгнать англичан — это нелегко, и приходится идти на жертвы. Например, на то, чтобы промокнуть под дождем.

Минами улыбается. И говорит дальше — о великой сфере взаимного процветания, о великой Азии, Азии для азиатов.

Но слова его уже долетают до Аун Сана, будто продираясь сквозь вату. Он наливает еще чашечку чаю. Похоже на то, что к нему снова подкрадывается недобитая малярия. До чего знакомые слова. Кто их говорил уже? Ба Mo? Тейн Маун? Или кто-то из ЦК такинов, кто-то из близких друзей? Интересно, они сами додумались до всего этого или тоже пили здесь чай?

— Так что, когда соберетесь в Японию, будьте уверены, вас будут ждать…

Кто будет ждать? Зачем? Ведь он хочет поехать в Китай, а оттуда в Россию. Если положение станет безнадежным — будем прорываться на север.

— Вы себя плохо чувствуете? Я сейчас вызову врача. Не волнуйтесь, у меня есть верные люди в Бирме, много верных надежных друзей.

— Нет, я пойду. Просто разморило после дождя. Я пойду. — Минами провожает Аун Сана до двери, но не зажигает лампы над входом.

— Итак, можно считать, что мы с вами понимаем друг друга.

Страшно кружится голова.

— Нет, — говорит Аун Сан, — мы друг друга не понимаем.

На улице все тот же изнурительный бесконечный дождь. И темнота. Добраться бы до университета, не свалиться бы по дороге. И, как назло, ни пья на рикшу.

А через несколько дней на подпольном совещании такинов и оставшихся на свободе членов НРП Аун Сан снова услышал Минами. Нет, не самого японца, а его мысли, его слова.

— Послушай, Такин Аун Сан, — говорил один из старых, верных делу такинов. — Ты перепеваешь мысли своих друзей коммунистов, а те уже несколько месяцев как сидят по тюрьмам и не знают, что обстановка полностью переменилась. Теперь уже ясно, что англичане не хотят даже пообещать нам статус доминиона, в случае если мы их будем поддерживать во время войны. А о независимости и говорить не приходится. Так за что же их поддерживать? Почему мы должны проливать кровь за тех, кто пьет ее уже десятки лет?

В комнате застучали дружные аплодисменты.

— Хорошо, вы все тут предлагаете идти за помощью к японцам. И, подозреваю, кое-кто уже был там и слышал их добрые слова. А почему вы не допускаете мысли, что, связав, свою судьбу с Японией, мы не попадем в худшую кабалу, чем были? Посмотрите на север. Что делают японцы в Китае, в Корее, которые и там не скупились на посулы?

— На девяносто процентов английская пропаганда.

— Даже если на десять процентов правда, что тогда делать с нашими идеалами, с нашими мечтами — положить их в карман? Забыть о них?

— Но куда тогда обратиться?

— Мы еще можем бороться собственными силами. Вы все знаете о нашем плане массовых действий.

— Устарел. Нас на свободе осталась горстка. Местные организации тоже остались без руководства. Пройдет несколько лет, прежде чем удастся восстановить кадры. Да и удастся ли?

— Хорошо, если разговор идет о помощи извне, есть и Китай и Советская Россия.

— Китай сам ждет помощи. А Советский Союз далеко. Хорошо говорить о том, что твои друзья коммунисты спасут тебя от империалистов. А практически как это сделать?

— Мы можем послать делегацию в Китай, оттуда пробраться на север… — возражает Аун Сан.

— Но стоит послать делегацию и в Японию. В конце концов мы не собираемся становиться их слугами. Если нам согласны помочь, и помочь для дела, которому мы отдаем все, от помощи отказываться — преступление. Этого нам не простит народ.

И такие встречи, такие собрания — каждый день. Был разговор в студенческом союзе. С честными ребятами, которых меньше всего можно заподозрить в наклонности к предательству интересов народа.

— Как ты можешь возражать против союза с японцами, Такин Аун Сан, — говорили там, — если Советский Союз заключил договор о ненападении с фашистской Германией? Это значит, что и настоящие коммунисты идут на временный союз с врагами, если этот союз направлен на конечную выгоду для пролетариата. Мы тоже за то, чтобы пойти на небольшое отступление и победить в результате.

— Советский Союз не собирается впускать фашистов на свою землю. Вы же предлагаете открыть двери дома для тех, кто пытается поработить весь мир.

— А кто говорит, что мы впустим их. Они нам предлагают оружие, помощь. Почему не взять?

В обшем уже летом сорокового года очень многие из бирманских политиков, от самых правых и до прогрессивных — практически все, кроме части коммунистов, были за то, чтобы согласиться ил сотрудничество с японцами. И все труднее было той горстке противников соглашения, что еще были на свободе, устоять перед этим потоком, не захлебнуться в нем.

И, очевидно, в эти дни мысль о том, что такое соглашение все-таки возможно, посетила впервые Аун Сана. Нет, он не был сторонником ее. Но если положение покажется ему безнадежным, то, как последняя мера, возможно временное соглашение с японцами. Ради блага Бирмы. Ради ее освобождения.

Об этом же и шел разговор в одной из явочных квартир.

— Оставаться в Рангуне слишком опасно. Сам же говоришь, вчера пришлось полчаса крутить по ночному базару, пока оторвался от шпика, — говорил Такин Мья Сейн. — Если тебя сейчас поймают, дадим этим в руки У Со и англичан большой козырь. Ты уже не принадлежишь себе самому, Ко Аун Сан. А партии нужно, чтобы ты остался на свободе.