Состав ненадолго остановился на вокзале Ланкастера, менее индустриального, чем его гигантские соседи Ливерпуль и Манчестер, города, так сильно пострадавшего во времена войн Двух Роз[113]. Исторические города типа Ланкастера, игравшие видную роль в средние века, остались позади с развитием центров мануфактуры; пятнадцать тысяч жителей древней цитадели не могут соперничать с двумястами тысячами Ливерпуля, который еще в начале восемнадцатого века был провинциальным городком с семью тысячами душ населения.

После Ланкастера — Пенрит, за Пенритом — Карлайл и затем, наконец, — граница Шотландии. На каждой остановке Жак выходил подышать воздухом, осмотреться и прочитать название станции, но это последнее ему редко удавалось. Английские вокзалы спланированы неудачно; они загромождены огромными досками объявлений, на которых тысячи надписей и сообщений, написанных белыми буквами по синему фону, громоздятся друг на друга. Жак терялся среди путаницы бесчисленных названий и терминов и подобно обезьяне Пирея[114] принимал в конце концов какое-либо указание за название места. Так случилось с ним в Карлайле. Поднявшись в вагон, он сообщил Жонатану:

— Мы в Ladies’ Rooms[115].

— Дурак, — ответил друг, указав на его промах.

Обескураженный Жак встал у двери и сосредоточил все свое внимание на убегающем в даль ландшафте. Он знал, что граница Шотландии уже близко, и всматривался в даль, надеясь отыскать взглядом хоть одну гору. Увидеть гору! Какое это должно быть зрелище для человека, который в жизни не видел ничего выше Монмартра! Спустя несколько мгновений, на этот раз без ошибок, молодой человек прочитал название станции — Гретна-Грин — первого шотландского города!

Сладостное имя, заставлявшее биться сильнее столько сердец! Очаровательное название, где столько романов закрыли последнюю страницу, чтобы уступить место истории! Не только кузнец, как это обычно считалось, но также местный трактирщик и рыбак имели надлежащие права, чтобы сочетать браком по шотландским обычаям, и от простого кокни до Карла-Фердинанда Бурбона, брата короля Сицилии, — ведь перед любовью все равны — сколько супружеских пар соединилось перед этими импровизированными магистратами! До сих пор ими тайно заключаются браки, несмотря на правительственный запрет 1846 года. Поезд на всех парах пролетел мимо Гретна-Грин, оставив город позади, как мимолетное воспоминание о временах любви.

Путешественники вдыхали наконец воздух Каледонии!

Вдруг Жак, высунувшись из окошка, вскричал в сильнейшем волнении:

— Дружище! Вот она!

— Что именно?

— Первая гора в моей жизни!

— В самом деле? Ты дашь мне ее подержать немного? Я тебе ее верну, честное слово!

— Смейся сколько хочешь, но посмотри, видишь этот размытый силуэт на горизонте? Это настоящая гора, и ее вершина теряется в облаках!

Жак был абсолютно прав. Появились первые отроги горной цепи Скиддоу, и верхушка одинокой горы сливалась с дымкой. Рельсы начали петлять по изгибам рельефа, и вид за окном полностью изменился. Вдруг резко, без переходов характер пейзажа стал диким и суровым. Долина превратилась в глубокое ущелье, и поезд на всей скорости помчался по головокружительному откосу, прицепившись к склону древних скал. В этом беге было что-то фантастическое, и на каждом повороте, казалось, состав готов был низринуться в пропасть, на дне которой во мраке ревели воды горного потока. Острые камни, печальный вереск на бесплодной почве, полное одиночество вместо яркой зелени и оживления английской равнины; это была страна Фергюса и Мак-Грегора[116].

Жак и Жонатан не могли оторваться от окна; но через час первое видение Хайлэндс[117] исчезло, чтобы смениться долинами Лоулэндс. Ночь спустилась быстро, и, откинувшись на сиденья, друзья в молчании переживали новые, столь сильные впечатления.

К одиннадцати часам поезд остановился в Карстэрс, на развилке дороги. Отсюда одна ветвь пути направляется в Глазго, а другая — в Эдинбург. Путешественники, убаюканные усталостью и темнотой, в полночь пробудились под шум проливного дождя в столице Шотландии.

На вокзале молодые люди взяли экипаж и отправились в рекомендованную им ранее гостиницу Ламбре на Принс-стрит по широким, но плохо освещенным улицам с крутыми подъемами и спусками. Принс-стрит предстала перед ними небольшими домами по левой стороне, по правой же — решеткой большого сада и теряющимися во мраке высокими громадами.

В отеле путешественники были встречены хозяином заведения месье Ламбре. Им указали две отдельные комнаты, попасть в которые можно было по самой необычной лестнице; впрочем, это характерно для Англии, и ничего не стоит запутаться на этих хитроумных сооружениях.

Довольно жалкие комнаты напоминали провинциальные гостиницы, какие можно еще встретить в Амьене или Блуа.

Оставив вещи в комнате, а ключ в двери, как это было заведено, Жак, сопровождаемый Жонатаном, спустился в красивый салон, где уже был накрыт ужин: холодный ростбиф, ветчина и две пинты[118] превосходного шотландского эля, пенящегося в серебряных кружках с гербом города.

Жак жадно поглощал яства; в последний раз он завтракал в Ливерпуле. Жонатан ел умереннее и, закончив быстрее, погрузился в размышления перед огромной картой Шотландии, висевшей в зале на стене. К часу пополуночи друзья поднялись в комнаты. Перед тем как лечь, Жак не мог удержаться от искушения открыть окно. В кромешной тьме дождь обрушивал потоки воды на город. Глаз не мог различить абсолютно ничего, если не считать обширного пустого пространства со множеством светящихся точек вдали на большой высоте. Молодой человек, как ни старался, не мог дать этому явлению объяснения и так и заснул.

С первыми лучами солнца Жак вскочил с постели и, несмотря на то, что его приятель уже стучался к нему, бросился к балкону. Перед его взором во всем своем великолепии простиралась широкая Принс-стрит. Справа, у подножия большого холма, раскинулись чудесные сады, а на вершине того же холма высился Эдинбургский замок; прямо перед ним, над зданием железнодорожного вокзала, огромные дома тянули к небу свои десять этажей, изрешеченных окнами. Перед изумленным юношей предстал весь старый город, примостившийся на склонах высокого холма, плавно поднимавшегося слева; вдали на горизонте виднелась вершина горы. Жак указал на нее:

— Туда наша первая экскурсия.

— Отнюдь, — возразил Жонатан. — Начнем с того, что обойдем цитадель, по дороге где-нибудь позавтракаем и только тогда сможем позволить себе это достаточно нелегкое восхождение.

День обещал быть хорошим, и, приняв этот план, двое друзей вышли на улицу.

Принс-стрит расположена в узкой долине, пролегающей между старым и новым городом. С левой стороны к ней примыкают вокзал и решетка городского парка с чудесными лужайками. Посреди одной из них, примерно на половине улицы, стопятидесятифутовое сооружение с башенками, колоколенками и острым шпилем развернуло все великолепие пламенеющей готики. Это памятник сэру Вальтеру Скотту. Великий писатель задумчиво сидит на нижней площадке памятника под замком стрельчатого свода. Этот мраморный памятник пользуется большой известностью. Лицо романиста тонкое и умное; фигура самого писателя окружена героями его романов; в четырех нишах в нижней части памятника можно видеть, а правильнее сказать, любоваться «Девой Озера», принцем Чарлзом из «Уэверли», Мег Меррилиз и «Последним менестрелем»[119].

Принс-стрит тянется вдоль решетки сада, носящего то же имя, и ряда невысоких домов по противоположной стороне, почти всех предлагавших приют путешественникам и носящих имена: «Королевская гостиница», «Гиббс-Роял-отель», «Каледонская гостиница», «Кэмпбелс-Норт-Бритиш-отель»; среди садов возвышаются Королевский институт в греческом стиле и Национальная галерея в этрусском стиле[120]. Все эти здания, имеющие большую или меньшую ценность с точки зрения архитектуры, отличаются тем, как, впрочем, и все памятники Англии и Шотландии, что их строительство полностью закончено, все они ухожены и содержатся в идеальном порядке. Нигде не увидишь карнизов, либо недоделанных, либо уже выщербленных, лесов, этих уродливых сооружений, успевающих порой сгнить до завершения постройки.