Яркой светящейся точкой блеснул вдалеке автомобиль, подъехал, отливая в закатных лучах огненными бликами. Остановился. Человек вышел из автомобиля. Бесшумно закрыл за собой дверцу. Скользнул взглядом по совершенно прямой, нескончаемой лентой уходящей за горизонт дороге. На западе, там, где она терялась из виду, в сияющем нимбе садилось солнце; струи света легли на асфальт, раскрасили его в жаркие апельсинно-золотые тона, чертя привычную дорожку между двумя рядами аккуратных коттеджей за густыми аллеями, — с востока, навстречу заре, поднималась кратчайшая июньская ночь. Вокруг не было ни души, и в людском безмолвии отчетливее и яснее звучала вечерняя песня птиц. Человек сдвинулся с места и пошел вдоль низких заборчиков, мимо домов. Он ступал широко и уверенно — абсолютно беззвучно. Высокого роста, хорошо сложен. На умном, без возраста, лице застыла бесстрастная маска, смесь суровой непреклонности и задумчивой грусти. В серых глазах, глазах охотника-следопыта, затаился живой огонек. Он остановился перед домом, дворик которого был надежно укрыт со стороны улицы за плотной изгородью кустарника. Вошел через белую калитку и двинулся в обход дома, огибая его слева неспешным, размеренным шагом. Постройка оказалась приземистой, основательной, безыскусно неприветливой. С фасада виднелась тяжелая парадная дверь над низким крыльцом и, сбоку от нее, четыре широких окна, забранных железными решетками, наглухо вмазанными в каменную кладку. Ряд одинаковых окон, укрепленных уже не решетками, а толстыми металлическими ставнями, прорезал стену второго, последнего, этажа. По выложенной камнем дорожке, обводившей вокруг здания, неизвестный прошел под щипцом крыши вдоль западной торцевой стены, отделенной несколькими метрами от лесной полосы перед длинным дощатым забором, которым отмечались границы владений. С этой стороны стену пробивали два оконных проема в каждом этаже — подобные тем, что он видел с фасада. Тыльная сторона дома почти копировала лицевую — с той лишь разницей, что входная дверь была без крыльца и более скромных размеров. Сад, сильно вытянутый в глубину и едва ли превосходивший по ширине сам дом, представлял собой одну большую лужайку с разбросанными здесь и там цветочными клумбами и хвойными деревьями. Неизвестный прошел под восточным щипцом крыши и вернулся во двор. Дойдя до калитки, остановился и стал смотреть на улицу. Он смотрел на восток, туда, где был город и где медленно собирались сумерки. Пристально, не мигая, сторожил он — каплю за каплей — приближение ночи. Замер на месте. Зашедшее солнце расцветило розовым растрепанные перья облаков, затерявшихся в прозрачной вышине и открывавших бездонную чистоту небесного свода. Все вокруг застыло в блаженном безмятежном оцепенении: полуночная песнь древесных певцов, настойчиво не затихающая под светлыми небесами, шелест ветвей, легко покачивающихся в набегающем теплом бризе, сглаженные контуры жилищ, скрадывающих свою угловатость в рассчитанном буйстве зелени, прорезаемом яркими вкраплениями цветов. Неизвестный различил дальний шум мотора и не спеша скрылся за живой изгородью. Машина с двумя пассажирами медленно проехала мимо участка и остановилась в сотне метров за ним. Из машины никто не выходил. Улыбка тронула губы незнакомца. Он вернулся обратно в сад, надел тонкие кожаные перчатки и отмычкой отпер заднюю дверь — замок поддался без особого труда. За дверью оказалась длинная и просторная прихожая, пересекавшая дом с севера на юг, по прямой, соединяя парадную дверь с выходом в сад; почти треть этого расстояния занимала массивная лестница, ведущая на второй этаж. Незнакомец открыл небольшую узкую дверь слева под лестницей: уборная. Прошел дальше по коридору. За лестницей находились четыре двери, расположенные попарно друг напротив друга. План дома был элементарно прост. Двадцать метров фасада на пятнадцать метров боковой стены создавали общую внутреннюю площадь немногим менее трехсот квадратных метров, которая была поделена на пять примерно равных частей: прихожую и четыре комнаты; таким образом на каждую часть приходилось никак не меньше пятидесяти квадратных метров. Такое предельно экономное внутреннее расположение, одновременно строго утилитарное и необыкновенно просторное, рождало ощущение больших объемов, о которых наружный вид не давал ни малейшего представления. Юго-западную часть первого этажа занимала столовая, выходящая на улицу и во двор, северо-западную — необычных размеров кухня, окнами в сад. Восточная часть состояла из гостиной и библиотеки. Каждая комната в избытке освещалась тремя окнами, двумя в передней стене и одним — в боковой. Незнакомец бегло оглядел кухню, столовую и гостиную. Ненадолго задержался в библиотеке. Все стены ее от пола и до потолка были плотно заставлены книжными полками дубового дерева и заполнены книгами, так что свободными оставались только дверной и оконные проемы. Посередине комнаты стоял тяжелый деревянный письменный стол с выдвижными ящиками по обеим сторонам, столешницей, обтянутой потемневшей от времени истертой кожей, — совершенно пустой, если не считать лампы и фотографической карточки в рамке, повернутой к креслу. Стол стоял прямо напротив двери, выходящей в коридор, вследствие чего дневной свет практически не использовался, поскольку единственное окно в восточной боковой стене оставалось сзади, а два других, проделанных в задней стене и выходящих в сад, находились по правую руку. Большое глубокое кожаное кресло в северо-западном углу комнаты, придвинутое спинкой вплотную к стеллажам, предназначалось для посетителей, как, впрочем, и для чтения, на что указывал стоящий неподалеку высокий торшер. Целиком комнату освещал потолочный плафон. Оставив дверь в библиотеку открытой, незнакомец поднялся на второй этаж. Расположение комнат то же, что и внизу. Коридор в центре, две комнаты на востоке, одна комната и огромная ванная на западе — точно над кухней. Незнакомец зашел в ванную, дошел до окна в западной боковой стене. Открыл его. Петли тонко скрипнули. Он прошел в соседнюю комнату и открыл другое окно в той же стене. Оно раскрылось совершенно бесшумно. Несколько раз закрыл и открыл его — как и прежде, ни звука. Высунулся из окна. Четыре метра отделяли его от вымощенной камнем дорожки, проходящей между домом и густо-зеленым барьером, за которым убывающий день гасил последние лучи. Он спустился в библиотеку и закрыл за собой дверь. Зажег плафон, подошел к письменному столу и остановился за ним. В рамку на ножке была вставлена черно-белая фотография, на фотографии — женщина и маленькая девочка, снятые крупным планом. Женщине на вид около тридцати, девочке — не больше шести. Очень похожие. У обеих высокие скулы, светлые удлиненные глаза, нежный рот с крупно вылепленными губами, правильный овал лица, нарушаемый у девочки по-детски круглыми, припухлыми комочками щек. Волосы у женщины темные, у девочки — белесые, выгоревшие, почти совсем белые. Женщина смотрит серьезно. Девочка улыбается. Но, по-видимому, темный цвет и серьезность — не более чем зрительный обман, иллюзия, порожденная соседством ослепительной белизны и лучезарной улыбки. Свет на фотографии, как на картине, плотен, густ, материален. Кажется, он исходит одновременно откуда-то со стороны и изнутри самого ребенка, как если бы вдруг искуственный блеск лампы смешался с живым сиянием души. Незнакомец некоторое время рассматривал фотографию — так же аналитично и холодно, как и все, что он делал до сих пор. Потом принялся исследовать содержимое ящиков стола. Все они были пусты, за исключением двух верхних. В одном лежал автоматический пистолет и коробочка патронов, в другом — лист бумаги, наполовину исписанный плотным убористым почерком, лежащий поверх пачки чистых листов, авторучек и сменных чернильных баллончиков. Незнакомец вытащил пистолет, удостоверился, что он заряжен, и положил на место. Потом прочитал страницу, написанную от руки. Это было неоконченное письмо.