Равномерно гудит мотор, успокаивающе шелестят шины, старая эмка мчит и мчит привычным ходом, поскрипывая рессорами, тихо побрякивая разболтанной дверкой, покареженным ржавым крылом. Позевывает водитель и крепко-крепко сжимает баранку руля, чтобы не задремать, не пропустить поворота.

Когда машина, напряженно загудев мотором, начала взбираться в гору из лощины, впереди мелькнул красный огонек, еще и еще.

— Вот дьяволы, не нашли другого места, где машины останавливать… — недовольно буркнул водитель и привычным движением руки вытащил из-под перекладинки верха путевку, пропуск. Тут же сказал задремавшему комиссару:

— Товарищ батальонный, товарищ батальонный, приготовьте документы!

Красный огонек настойчиво мелькнул еще раз. Машина остановилась. Посвечивая фонариками, к водителю подошло трое военных. В отблеске скупого лунного света комиссар заметил зеленые фуражки, кубики на петлицах стоявшего впереди. Тот козырнул, представился:

— Патруль пограничных войск.

И уже официально:

— Предъявите, пожалуйста, документы.

Комиссар недовольно поморщился — только лишняя задержка в пути! — и достал удостоверение из кармана гимнастерки. Лейтенант взял удостоверение, читая вслух:

— …батальонный комиссар Андрей Сергеевич Блещик…

Он повел фонариком вдоль бумаги, словно лишний раз хотел удостовериться в подлинности документа, наклеенной на нем фотокарточки. И когда яркий луч фонарика остановился на лицах комиссара и водителя, из-за руки, державшей фюнарь, прогремело несколько выстрелов. Шофер сразу же поник головой и навалился всем телом на баранку руля. Комиссар соскользнул с сиденья, склонился к полу и загородил собой выход из машины.

— Снять, обыскать… — раздалась немногословная команда. Двое принялись шарить по карманам. Но все это тотчас же прекратили, так как с горы, на расстоянии какого-нибудь километра, заметили несколько машин, шедших с запада. Это, повидимому, были самые последние машины, которые старались теперь как можно скорее нагнать идущие впереди колонны.

— Бросай под откос, поедем…

Теплые еще, податливые тела убитых бросили под откос, и они покатились вниз, отряхая росу с густой травы, с низких ивовых кустов, росших вдоль обочины шоссе. Военные поспешно свернули в сторону, погрузили пару небольших чемоданов и быстро умчались обратно, на восток, догоняя прошедшие части.

Все произошло быстро, молниеносно, и в старой эмке с новыми пассажирами господствовало приподнятое настроение. Лейтенант мурлыкал какой то мотивчик, его спутник оживленно говорил:

— Все же на земле спокойней, уютней, чем там, в заоблачных высотах. Что ни говори, а я отдаю преимущество обыкновенному земному транспорту.

— Ну, это мы еще поглядим, где оно бывает лучше..

Новый шофер, нахмуренно поглядывая вперед, сосредоточенно правил машиной. Сквозь приподнятое настроение лейтенанта также прорывались настороженность и волнение.

Чувствовалось, что новые пассажиры эмки не совсем уверены ни в безопасности пути, ни в своих силах.

А навстречу им летела ночная дорога. Проплывали по обочинам зубчатые ели, густые придорожные сосны. Сверху цедился неверный свет луны, а клубы пыли, поднятые машинами, расплывались тусклым серебром, придавая темным кустам мягкие, невыразительные очертания.

Все приобретало сказочный, странный вид. И ехавшим в эмке казалось, что весь мир развертывается перед ними как неповторимая сказка, и она раскроется перед ними не сегодня, так завтра, в полном величии реальных дел, реальных достижений.

Впереди опять мелькнули красные огоньки. На освещенном луной подъеме шоссе они заметили длинную колонну автомашин.

— Должно быть, контрольный пункт, — высказал догадку шофер.

Лейтенант приказал остановить машину. Он посветил фонариком на карту, вылез из машины, прошел до километрового знака, стоявшего недалеко от обочины шоссе.

— Впереди спуск на лесную дорогу, туда и поедем… — сказал лейтенант, садясь в машину.

Эмка тронулась с места и, быстро съехав с шоссе, свернула на глухую лесную дорогу, в объезд контрольного пункта.

У молодого сосняка на опушке леса виден город. До него километра три-четыре. Запыленное уставшее лицо девушки просветлело, на нем промелькнула улыбка, и, взволнованная, полная надежд, девушка бросилась к Игнату:

— Ты только погляди, полюбуйся: это же наш город! Отсюда всего каких-нибудь десять километров до нашего села. Через три-четыре часа будем дома, вот сестру твою с детьми доставим. Как им будет хорошо! Они так измучились в дороге.

Говоря это, она озабоченно смотрела на Ксению, которая сидела под деревом и кормила ребенка, на маленького Васильку, настолько измученного этим тяжелым путешествием, что едва он лег, уткнувшись головой в мягкую мохнатую кочку, так больше и не пошевелился.

Глухо раздавались взрывы, орудийная пальба. Все это переместилось за пять дней вперед, на восток. Василька думал о самолетах, он спросил даже:

— Скажи, Игнат, а почему это бомбы так свищут, когда падают?

Игнат, занятый своими мыслями, не ответил, и Василька обратился к Наде:

— А зачем самолетам непременно бросать бомбы?

— Что же им делать? Ведь это немецкие.

— Пускай себе, — то ли разочарованно, то ли с досадой сказал Василька и задумался. — А лучше бы вот кабы наши… взяли бы да повезли нас: и тебя, и меня, и мамку с братиком, ну и… Игната… повезли бы далеко-далеко… где сейчас папа… У меня же очень-очень ноги болят…

Василька даже поморщился от боли, до того пыли ноги, сбитые о пни, узловатые корневища деревьев на лесных тропинках, наколотые сосновыми шишками, сухой иглицой.

— Вот я себе тут и останусь, мне тут хорошо, с вами я не пойду.

— Глупенький ты, — наклонилась к нему Надя. — Скоро дома будем, у твоего дедушки. Тут уж недалеко. Вот отдохнем немного, пойдем в город, а там и к дедушке недалеко. А он медом тебя накормит.

— А бомбы там не будут бросать?

— Куда там их бросать? У нас же тихо-тихо… никакого шума… Хаты у нас маленькие, какой толк немцу бросать бомбы в такие хатки? Однако, Игнат, не время ли нам уже итти дальше, чтобы к вечеру домой поспеть? Пойдем через город.

— Куда там в город? — сердито огрызнулся Игнат. — Ты погляди, что на шоссе творится! А в городе?

По шоссе, проходившему невдалеке, густой колонной тянулись автомашины, двигалась артиллерия. Обгоняя колонну, спешили грузовики с огромными понтонами. И повсюду — на машинах, на броневиках — отчетливо видны были чужие знаки.

— Немцы… — побелевшими сразу губами прошептала Надя и инстинктивно подалась назад, в заросли сосняка. Она взглянула еще раз на город, и ее лицо потемнело, заострилось. Клубы черного дыма поднимались на окраине, сквозь них пробивались желтые языки пламени. Казалось, даже сюда, к самому лесу, долетал гул бушующего пожара, возникшего за какую-нибудь минуту. Не умолкал грохот артиллерийской канонады, и изредка слышно было, как где-то неподалеку, должно быть, за чертой города, возникала бешеная ружейная стрельба.

— Надо торопиться! Пойдем лесом до реки. Переправимся, а там обойдем город… — и Игнат помог Васильке встать на ноги.

— Держись, держись, ты же мужчина, Василька… ты же храбрый!

— Ноги болят… — поморщился мальчик и, прихрамывая, побрел за взрослыми.

Однако выйти к реке не удалось. Там, где Игнат и его спутники пересекали небольшую лесную дорогу, их и еще многих людей задержал немецкий конный разъезд. Грозно окликнув беженцев, немцы жестами показывали на дорогу в город, выгоняли из лесу всех, кто еще скрывался там или шел, ничего не подозревая о близкой опасности. Дорога была песчаная, развороченная танками, машинами. Итти Васильке было очень тяжело, ноги вязли в песке, но он напрягал все свои силы, не отставал и искоса поглядывал на хмурые запыленные лица конных немецких солдат, жался ближе к Игнату, крепко держась за его руку. Надя помогала его матери нести ребенка; та была еще очень слаба. Наверное, ей было еще тяжелее, чем Васильке. Она то и дело оглядывалась, звала его: