Я вижу их обоих, молодых родителей с малышами, с детьми, и каждая минута приносит радость, потому что они свободны от давления, под которым живем все мы. Дети растут, в них проявляются новые черты, выпестованные прошлым, всем культурным фоном, всей цивилизацией и направленные в будущее.

Я вижу их обоих, молодых родителей с выросшими детьми. Они еще очень молоды, им сто, двести лет, они полны жизни и здоровья, семья их увеличивается, семья их самостоятельна, дети выросли, но их не сдуло судьбой в дальние края. Представь себе отношения между детьми и родителями, которые знают друг друга на протяжении сотен лет! Трудно вообразить. Представь, что индивид созревает три сотни лет, а то и больше. Трудно, очень трудно такое представить, невозможно понять. Настоящие браки. Настоящая жизнь. Когда-то это было, уверен.

Нравится тебе этот сон, Шарма?

Ну, а если не нравится, вот тебе другой.

Давным-давно, люди тогда сильно отличались от только что описанных мною, и конечно же, еще сильнее от нас с нашими болячками, выродившимися органами и скукожившимися остатками того, что мы называем жизнью.

В то время Земля входила в тесно взаимосвязанную космическую систему, на нее сильнее действовали звезды… Тебе не надоела моя болтовня, Шарма? Ты, возможно, находишь мои разглагольствования бесполезными. Ты девушка практичная, и я восхищаюсь этим твоим качеством. Ты в мгновение ока просчитываешь ситуации, видишь возможности их развития и итоги. Эта способность у тебя в крови. Ты ценишь эту способность, но не видишь всего, что в ней таится. Извини, я не устаю тебя нахваливать. Ты, конечно, думаешь, что я ценю в тебе то же, что и ты сама: твой ум, твою способность управляться с обстоятельствами, твои зажигательные речи, твою находчивость и быстроту реакции на заседаниях. Твой гуманизм, наконец.

Может быть, ты даже рассердишься, если я скажу, чем я в тебе восхищаюсь. Твоим чудесным ощущением момента, реальности, твоим предвосхищающим инстинктом. Вот ты подходишь к миске с пловом, и руки твои говорят на языке понимания. Пальцы твои поправляют сари — этот жест запечатлелся у меня в памяти на всю жизнь. В нем столько уверенности, такая четкость! Вот к тебе подбежал ребенок, и дело даже не в том, что ты сказала, а в том, как ты держишь себя, как двигаешься. Ты просто чудо! Я с восторгом смотрю, как нога твоя в уверенном шаге опускается на землю, любуюсь каждым жестом, движением головы, рук, губ. Все выверено, ничего лишнего. Неподражаемо!

Так вот, что касается моего второго сна. В те дни мало народу населяло Землю. Жившие здесь знали, для чего они живут. Тогда как мы не знаем, не имеем представления. Они жили, чтобы поддерживать жизнь на планете. Они управляли разными космическими силами, множеством потоков, их ритмами, направлением, напряженностью. Каждая минута жизни тех людей управлялась их знанием. Но это управление не было чисто механическим, заводным, а согласовывалось с движением управляемых потоков.

Браки заключались не для того, «чтобы иметь детей» или «чтобы создать семью», хотя, конечно, и дети рождались, ц рождались не абы как. а согласно определенным точным критериям. Сочетающиеся мужчина и женщина чувствовали себя и были избранными, дополняли друг друга, и сами они рождались на свет по тем же принципам, в оптимальном взаимоотношении со звездами и планетами, занимали свое место в движении космических тел и сил, в пляске планет, в сиянии звезд. Брак их представлял собой священнодействие, как и совокупление, осмысленным было и то, что они ели, что носили. Ни в какой мелочи нельзя было найти и следа дисгармонии. в том числе и в мыслях, и в движениях их. Они были уместны на планете, под небом звезд, через них текла субстанция земли и неба.

Таким был тогда брак, Шарма. Очень ясно представляю себе, с каким лицом ты читаешь эти строки.

Завершаю письмо. Жизнь моя сейчас печальна. Умерли отец и мать. Чудесные были люди. Возникли определенные проблемы.

Скоро увидимся.

Новая война вызвала поток беженцев. Мы приняли в квартире два десятка, как-то разместились. Сейчас они уже отбыли в лагерь. Выживание. Выжившие. Не могу понять, почему люди изо всех сил стремятся выжить. Вот и из наших беженцев кого ни возьми — просто потрясающая история чудесного спасения.

За прошлую неделю умерло около миллиона человек. Какое значение в свете этого имеет факт выживания некоей Рэчел Шербан? Есть ли ответ на этот вопрос? Будь здесь Джордж, его действия сами по себе стали бы ответом. Он всегда занят спасением людей. Интересно, как бы понравилось некоторым из спасаемых то, что они «представляют собой генетическую ценность». «Генетически полезен», — ответил Джордж на мой вопрос об одном из таких спасенных.

Миллион трупов! Пытаюсь представить себе это, переварить. В нашей квартире были лишь живые. Выжившие. Те, кому не повезло, умерли. Почему один жив, а другой мертв? Я не понимаю. Вот на улице беспорядки, пальба, кто-то падает на мостовую. Труп. Шальная пуля могла попасть и в меня. Вчера вечером, например. Я шла по городу. Ночь, комендантский час. Солдаты, грузовик, пальба. Я даже лица не прикрыла. Никто меня не заметил. Однако я вернулась домой под утро, живая и невредимая. Почему? Кто ответит? Сюзанна вне себя. Открыв мне дверь, закричала, завопила: «Тебе что, жить надоело?»

Кое-что я поняла. Удивительно, почему раньше не сообразила. Кому нужны эти убийства, эти мучения, страдания, смерть, смерть, смерть, смерть… Кровь за кровь… Чьи-то ноздри должен же щекотать этот кровавый запашок, поднимающийся с планеты. Кому-то или чему-то это зачем-то надо. Все чему-то служит, все имеет какую-то цель.

Полагаю, Дьяволу это нужно, вот кому.

И все сразу становится на свои места.

Где-то я прочла, что самая хитрая уловка Дьявола в том, чтобы внушить всем, что его нет. Его или Ее. А мы, кретины, и верим.

Странное ощущение. Как будто нет меня. Не существую. Сквозь меня дует ветер. Сквозь дыры и трещины в несуществующем корпусе. Хожу по квартире — как будто летаю в какой-то нереальности. Нереальности? Нет, не то слово. Вечно я не могу подобрать подходящее слово для определения чего-то. Вчера я настолько не чувствовала себя, что оглянулась с улицы, ожидая увидеть себя сидящей у окна.

Когда нахлынули беженцы, я суетилась, доставая для них вещи и продовольствие, чем-то занималась, ощущение было совсем другое, но все равно оставалась какая-то полуматериальность, пористость, что ли, губчатость.

Сюзанна беспокоится. Озабоченно смотрит на меня, охает.

Сюзанна сильная личность. От нее пышет энергией, как будто жаром. Обжигает. Но когда я нарочно подхожу к ней поближе, чтобы согреться, меня сдувает прочь, как сухую траву. Она обнимает меня, укачивает, успокаивает как ребенка. Как кошка-мать котенка.

Я же даже не котенок. Сухой щепкой, серой холодной тенью угадываюсь я в могучих руках Сюзанны. Опускаю голову ей на плечо — частично, чтобы ей польстить. Меня нет здесь. Я даже отключаюсь, засыпаю.

Позавчера ночью я проснулась и увидела сидящую на краю моей кровати улыбающуюся Ольгу. Полностью открыв глаза, я поняла, что это не Ольга, что лунный свет и сквозняк играют шторой. Но за это мгновение, до осознания реальности, я успела ощутить сладостную тоску, тягу к ней. Я испугалась, ибо никогда не испытывала к Ольге ничего такого, пока она была жива.

Сюзанна присматривает за мной. Она любит меня, потому что я сестра Джорджа.

Я смотрю на нее, на сильную… и некрасивую. Она мыла голову. «Сейчас Сюзанна снова устроит из волос это дурацкое гнездо», — подумала я. Я подошла к ней сразу после мытья, взяла гребень, разделила волосы на пробор, уложила в прическу. Она вытерпела все это. Закончив, я полюбовалась результатом. Сюзанна превратилась в неуклюжую женщину средних лет, какую-то невзрачную служанку. Она понимала, что я вижу, в глазах ее появились слезы. Она понимала, что я в сравнении с ней красавица, но не завидовала. В отличие от меня Сюзанна не завистлива, нет в ней также и моей язвительности.