Обнаженные предплечья красавицы украшали тяжелые золотые браслеты из переплетающихся звеньев в форме буквы V. Они слегка сдавливали ее плоть, и в этом тоже чувствовался тонкий расчет. Именно такие браслеты еще недавно надлежало использовать мне в соответствии с инструкциями Канопуса, затем их заменили другими, которыми меня снабдили перед самой поездкой. Окинув взглядом присутствующих, я увидела, что почти все они, мужчины и женщины, носили браслеты, серьги или сочетания цветов, которые почти в точности соответствовали предписаниям Канопуса, но любой узор на кайме или рисунок на юбке непременно отличала какая-нибудь неправильность. Я поняла, почему Назар избегал смотреть мне в глаза. Впрочем, теперь он смотрел на меня в упор, но его взгляд был скорее печальным, чем дерзким.

Пока я, безмятежно улыбаясь, стояла у дверей, я успела понять многое. Во-первых, почему я понадобилась им среди ночи, — трое путтиорян носили серьги установленного образца, который соответствовал действующим предписаниям Канопуса. Такие серьги были только у них и у меня. Разумеется, даже если бы они и имелись у Назара, он бы не стал надевать их сюда. Я бы тоже сняла их, если бы пришла по своей воле.

Я увидела, что все присутствующие с вожделением разглядывают мои браслеты и серьги, а также обруч у меня на голове, и удивилась, почему путтиорянин, который привез меня сюда, не отобрал их силой. Должно быть, у него просто не хватило духу обокрасть меня.

Никто в комнате не шелохнулся и не поприветствовал меня. И я решила рискнуть. Ощущая холодок внутри, я, поборов смущение, шагнула вперед со словами: «Канопус приветствует вас!» — и покосилась на Назара, чтобы посмотреть, как он отреагирует. Затем я знаком приказала девушке-служанке подвинуть ко мне кресло, стоящее у стены. Это кресло походило на то, в котором сидела ослепительная хозяйка дома. Я уселась в кресло неподалеку от нее и хлопнула в ладоши. Когда мне подали кубок из какого-то вещества кристаллической структуры, я притворилась, что сделала глоток, стараясь, чтобы его содержимое не коснулось моих губ.

— Насколько я понимаю, вы родом с Сириуса? — осведомилась хозяйка дома, хлопнув в ладоши точно так же, как я, и приняв из рук слуги очередной кубок. Что означал этот жест? Она предлагала мне чувствовать себя более непринужденно? Или хотела, чтобы я выпила вместе с ней?

Это был самый опасный момент моего общения с этой публикой. Замешательство было недопустимым. Поэтому я с улыбкой посмотрела в сторону Назара и, хитро подмигнув, сказала:

— Если Назару нравится говорить всем, что я сирианка, почему бы и нет?

Я рассмеялась и, не глядя на Назара, расправила подол платья. Наверняка он не простит мне этого. Одно его слово, и я могу погибнуть, не говоря уже о соблазне заиметь украшения, при виде которых эти люди дрожат от вожделения. Я уселась поудобнее, сделала вид, что прихлебываю из кубка — надо сказать, что его содержимое имело весьма непривлекательный вид и запах, — и принялась с любопытством разглядывать собравшихся, получая от этого несказанное удовольствие.

Не могу передать, какое отвращение и испуг это вызвало у присутствующих.

Характерные признаки, отличающие вырождающийся класс, всегда и везде были одинаковыми. Не хочу тратить время на подробности. Я наблюдала за подобной публикой многократно, и ее бесконечное однообразие не вызывает у меня ничего, кроме усталости и отвращения. Веселая беззаботность и циничное добродушие, которые — стоит бросить им вызов — немедленно превращаются в агрессию. Легкомыслие — верная примета легкого успеха, сговорчивой плоти, зависимости от комфорта, убежденности в своем превосходстве над рабами, крепостными или слугами, которые — повсюду и всегда — являются подлинными мастерами своего дела… Все это повторяется вновь и вновь.

Я часто думала, относится ли все это к Канопусу и Канопианской империи. Ответом мне было присутствие Назара на этом сборище. Назар поднял на меня свои карие глаза и покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я вовсе не говорил этого, прекрасная канопианка.

После чего отвернулся с таким обиженным видом, что я не знала, как быть. Но зато поняла, что опасность миновала. Было бы весьма пикантным закончить свою жизнь на гибнущей планете среди этой морально разложившейся публики.

— Позволено ли мне узнать имя гостеприимной хозяйки? — спросила я.

— Твой хозяин — Назар, — сказала она голосом, который я и ожидала услышать. Это был ленивый, бархатный голос с грудными нотами, которые недвусмысленно намекали на нечто непристойное. Этот голос, как и сама внешность женщины, заставлял вас думать только об одном, даже если раньше подобные мысли не приходили вам в голову. А мне они и вправду не приходили! Конечно, я читала об этом, когда занималась исследованием патологии. Но сложилось так, что моя карьера в Колониальной Службе началась очень рано, и в те периоды, когда моей нравственности угрожала опасность, я находилась достаточно далеко от родного Сириуса.

Но, сидя здесь среди состоятельной и любезной сибаритствующей публики, где все вокруг было покрыто подобием шелковистой росы и словно сочилось небесным медом, можно было бы и не испытывать подобного чувства! Стараясь вести себя сдержанно и корректно, я тем не менее не смогла избежать чар хозяйки. Отчасти здесь сыграли свою роль надетые на мне украшения, которые обладали невероятной силой. Впрочем, когда речь идет об обольщении, трудно всецело подчинить ситуацию своей воле. Об этом говорил и мой опыт общения с Амбиеном Первым. Порой, чтобы шагнуть в пропасть, достаточно сказать: «Да!» Я отлично знала — как только ты начинаешь высматривать дверь, которая ведет в неведомое, это напряженное внимание само по себе уже свидетельствует о твоем намерении проникнуть внутрь. Именно это происходило в данный момент. И я прекрасно понимала это. О да, эта женщина была само очарование! Когда это слово пришло мне в голову, я поняла, что она дочь Адаланталэнда. Я помнила эту ленивую непринужденность плоти и это сияние, впрочем, здесь оно играло совершенно иную роль. Прекрасные женщины с погибшего острова придерживались установленных правил (или почти не нарушали их). Хотя они начали понемногу отступать от них, сразу чувствовалось, что они живут в гармонии и согласии со своим окружением. Однако теперь эта роскошная плоть и бесконечное обаяние использовались с совершенно иными целями, а обладательница этих сокровищ не нуждалась ни в ком, кроме себя самой. Взглянув на Назара, который скорчился у стены, а затем на нее, я поняла все… Мне стало страшно — слишком легко было открыть эту дверь, достаточно сделать один крохотный шаг в ее сторону, принять опрометчивое решение, — и внезапно я обнаружила, что думаю о Клорати, причем думаю так, как не думала никогда до сих пор. Я была изумлена и шокирована, — казалось, что меня игриво поманила пальцем сама любовь, которая оказалась совсем не тем, что я искала в близости с Клорати… в отношениях с Канопусом… Любовь обернулась легкомысленным флиртом, который увлекал меня в бездонные темные глубины. Однако то, что я видела перед собой, не несло и тени легкомыслия и беззаботного счастья. Назар взглянул на лениво лежащую руку женщины, и его лицо исказилось мукой… Но она снова повторила:

— Твой хозяин — Назар.

— Полагаю, это не так, — возразила я, улыбаясь самой обольстительной улыбкой, на какую была способна, и услышала, как загудели путтиоряне, переговариваясь между собой: их вибрирующие голоса накладывались на музыку, которая действовала мне на нервы так же сильно, как и атмосфера в целом.

— Ее зовут Элиле, — неожиданно сказал Назар. — Это ее дом. А мы все — ее гости, верно? Гости или пленники… — Он засмеялся, тряхнув головой, и наполнил свой кубок обжигающим напитком.

— Ее добровольные пленники, — вставил темнокожий шепелявый юнец, судя по всему, избалованный сын богатых родителей. Он поднялся с груды подушек, уселся рядом с Элиле и, грубо схватив ее руку, принялся осыпать поцелуями. Даже не взглянув в сторону юноши, красавица посмотрела на Назара, который мгновенно побледнел.