— Я помню, как впервые мы поняли, что вы учите нас тому, что в некотором смысле никто из нас прежде не делал — непосредственно. Ты попросил нас подняться на холмы с другой стороны стены и выбрать место, где земля поднимается со всех сторон. Мы собрались там, все из города и дальних окрестностей. Ты попросил нас привести одно из животных — из тех, что уже вымерли, — которое мы намеревались забить на мясо. Ты попросил нас забить его до того, как соберутся люди, и нам, Представителям, понравилось, что акт убийства не окажется связанным с твоим присутствием, ибо, хотя мы и не скрывали, что является причиной нашего употребления мяса, мы пытались вообразить, что на всем этом нет смысла останавливаться — на скотобойнях, разделке туш. Ведь когда мы, Представители, собирались, чтобы обсудить эту тему, то по какой-то причине всегда обнаруживали в себе отвращение, страх перед убийством животных. Нам всегда казалось, что это опасная сфера. Нечто, что могло захватить и распространиться, — и все же мы не помнили, чтобы Канопус что-либо говорил об этом.

— Один из четырех видов, которые были использованы для вашего создания, легко побуждаем на убийство. Некоторые из нас на Канопусе не желали применять этот материал, в то время как другие настаивали на нем, так как это был — и все еще есть — физически сильный вид, выносливый, способный переносить лишения.

— Когда мы все стояли на тех склонах, спускавшихся к этой мертвой антилопе, и мой старый друг Марл поднял нож, чтобы вспороть тушу, я ощутил во всем своем теле чувство возбуждения — и я боялся назвать это удовольствием, но я знал, что так оно и было. И когда ее распороли от глотки до хвоста и выпали ее внутренности, я знал, как легко мне было бы погрузить руки в эту массу и затем… — Красный туман затмил мой разум, а когда он развеялся, покрытые инеем ветки, крыши, серые камни и укутанное лицо Джохора выглядели еще более чахлыми и отталкивающими.

— Да, — сказал он, — вы правильно проявляли осторожность.

— И все-таки ты созвал нас там, чтобы мы смотрели на разделанную тушу этого убитого животного. Мы стояли под теплым солнцем, и ветер доносил до нас ароматные запахи с озера, а мы смотрели на кишки, лежавшие кучей, — вместе с сердцем, печенью и другими внутренностями, вместе с головой, хвостом и шкурой, а рядом лежали кости, подобные ветвям дерева. И мы не могли успокоиться, и ходили вокруг по склонам, и вдыхали запах крови, который словно исходил из наших воспоминаний, а затем ты отделился от нас и встал, окруженный этими кровавыми кусками мяса и костей. И ты сказал нам: «Вы дивитесь, каждый из вас, куда делся зверь — где то подлинное от зверя, каким вы его знаете. Где же его обаяние, его дружелюбие, его изящество, его манера двигаться — все, что так вам нравится. Все вы знаете: то, что лежит здесь, не является верным представлением об этом мертвом звере. Когда мы смотрим на холмы, где ветер волнует травы и колышет кустарник, то видим там тот же дух, что был истиной этого мертвого животного — мы видим быстроту, свежесть и очарование. И когда мы смотрим вверх, на игру облаков — это и есть реальность зверя. И когда мы смотрим по сторонам друг на друга и видим, как мы прекрасны, то снова мы видим зверя, его приятность и правильность…» И так говорил ты, Джохор, еще долго, прежде чем прекратил распространяться о красоте и изяществе. Затем ты наклонился над кучками мяса и костей, взял голыми руками сердце и протянул его нам, и ты сказал, что каждый из нас — это вместилище сердца, печени, почек, кишок, костей, и каждое из этого — целое и знает себя. Сердце знает, что оно сердце, и оно ощущает себя таковым. То же самое с печенью и с каждым другим органом внутри каждого животного, внутри вас. Мы — мешок, вместилище меньших предметов, цельных частей, сущностей, каждое из которых ощущает собственное своеобразие, говорит себе: «Вот оно я!» Но это собрание из сердца, легких, кожи, крови, упакованных так плотно и искусно под кожей, есть целое, есть тварь… И ты, Джохор, вызвал у нас смех, когда мы стояли там тем прекрасным утром, которое я запомнил как цвет, цвет — синий, зеленый и приглушенный красный, желтый — сказав, что печень, быть может, уверена, что она лучший и важнейший орган в теле, и сердце тоже, и кровь, и что, быть может, они даже уверены, что тело целиком состоит из сердца, или печени, или крови… Да, я помню, как мы все смеялись. И так этот урок и закончился. А когда Канопус снова вернулся к нам, ты привез с собой приборы, с помощью которых можно было разглядеть самые маленькие вещи, и долгое время все мы, вплоть до детишек, изучали очень маленькое через эти приборы.

— И что же ты запомнил из этого случая, что запало тебе в душу сильнее всего? Было ли это неприятное зрелище окровавленных органов, сваленных на земле, или твоя жалость к зверю?

— Нет, меня поразило, как ты научил нас видеть обаяние и быстроту зверя повсюду — в движении воды или в рисунках, что раньше вычерчивали стаи птиц, когда они еще кружили, носились и парили по небу.

Тут в сарай быстро проскользнула Алси, открыв дверь по возможности меньше. В своем панцире из шкур она выглядела тяжеловесной и нескладной. Но она улыбнулась нам обоим и приступила к своей работе — заталкивала через отверстия вереск, лишайник и кору в вольеры снежных зверьков. У нее ушло на это много времени, и я вспоминал, какой проворной она была некогда. Закончив, Алси встала перед нами и распахнула свою шубу, и мы увидели под ней маленькую доверчивую мордочку одного из ее домашних зверьков, с яркими голубыми глазками, и она погладила его — так, что стало ясно, насколько девушке необходим этот контакт с живым, преданным существом. Затем она сказала:

— Представители Озера говорят, что в нем осталось совсем мало тварей.

— Не беспокойся, — ответил я, поскольку Джохор молчал. — Больше еды, чем мы съедим, нам не понадобится.

Алси кивнула, ибо уже начала понимать, что происходит. Затем сказала:

— Из множества городов и деревень уже приходят новости, что люди решили объявить голодовку, желая умереть.

Джохор велел:

— Пожалуйста, соберитесь все, у кого еще сохранилась воля, отправьтесь по этим местам и скажите им: «Канопус просит вас оставаться в живых, сколько сможете». Объясните, что это необходимо.

— Это необходимо?

— Да.

— Даже если очень скоро мы умрем?

Алси вздохнула с упреком, ей было тяжело смотреть на Джохора. Но она смотрела, и он почувствовал, как его охватило смущение — я видел, что канопианец заерзал под шкурами, словно придавленный тяжким грузом. Она была такой честной и откровенной, такой сильной, такой прекрасной — и она совершенно не позволила себе впасть во всеобщую апатию и безразличие.

— Существует множество способов умереть, — ответил Джохор спокойно.

Он посмотрел Алси прямо в глаза. Она не отвела взгляд. Это был миг, когда, казалось, захотели раскрыться невидимые двери, захотели впустить правду, новое знание… Я ощущал этот нажим внутри себя. Я смотрел, как девушка смело изучала глаза Джохора. И при этом она все гладила и гладила по голове своего маленького друга, смотревшего на хозяйку с такой доверчивостью.

— Хорошо, — ответила Алси, — я прослежу, чтобы они все получили послание Канопуса.

И Джохор кивнул — его кивок словно говорил: «Отлично, значит, я могу на тебя рассчитывать». Алси снова выскользнула, впустив рев бури снаружи, вместе с роем белых хлопьев, которые не растаяли, а легли пятном на каменный пол у двери.

Я сказал Джохору:

— Легче вынести новость о смерти миллиона человек, нежели думать, что Алси вскоре умрет от голода под грудой зловонных шкур. И я ненавижу это в себе, Джохор. Я никогда не мог принять эту пристрастность в нас.

— Ты жалуешься, что мы не довели ваше создание до конца, — заметил он не без доли юмора.

— Да, представь себе, жалуюсь. Я не могу с этим справиться. Я никогда не был способен смотреть, как кто-то оплакивает близкого и мучается из-за его смерти, и в то же время совершенно не реагирую на какую-нибудь всеобщую болезнь или опасность.