Он начал выходить в море с рыбаками. Они, похоже, сочли, что чужеземец заслужил такое право — ибо дерзнул отправиться увидеть ледник. От рыбаков Данн научился искусству ловить самую разную рыбу и сдружился со многими из них. Но ни на минуту не покидали его мысли о северных берегах и их тайнах. Он надеялся уговорить нескольких мужчин совершить новое путешествие. Он задавал великое множество вопросов, получая в ответ лишь скудные, разрозненные сведения. Полное отсутствие любознательности со стороны островитян выводило его из себя. Зачастую он не мог поверить своим ушам, когда на его вопросы отвечали уклончиво или равнодушно: «Зачем нам знать это?»

Сердце Данна переполняла горечь. Он не мог больше носить в себе это необъятное количество неизвестного. Где-то в глубинах души боль от ограниченности собственных познаний соединялась с некоей закрытой для него самого темой. Он никогда не спрашивал себя, почему ему так хочется знать то, что у всех других людей даже не вызывало вопросов. А дело было в том, что Данн привык к Мааре, которая была такой же, как он, и стремилась понять все, что ее окружает. Здесь, на живописном гостеприимном острове, где единственным отличием Данна от местных обитателей было только то, что они даже и не догадываются, сколь велико их незнание, он вспоминал Маару еще чаще, чем обычно, он тосковал по сестре, видел ее во сне. Марианта говорила ему, что по ночам он зовет какую-то женщину по имени Маара. Кто она, интересно, такая?

— Это моя сестра, — отвечал Данн и видел недоверчиво-вежливую улыбку Марианты.

Эта улыбка воздвигала между ними глухую стену. Данн с неожиданно теплым чувством вспоминал про Гриота: никогда бы тот не улыбнулся так в ответ на его слова о Мааре. Потому что Гриот в свое время жил с ними на ферме.

Боль, которая мучила Данна, была тоской по дому, только он и не подозревал о таком чувстве. У него ведь никогда не было дома, так как же он может тосковать о нем?

Он должен уехать отсюда. И чем скорее, тем лучше, понял Данн, прежде чем разочарование Марианты не превратилось в нечто худшее. И все-таки он тянул с отъездом.

Ему нравилось общаться с девушками, которые помогали Марианте управляться на постоялом дворе. Они были веселыми, задорными, заигрывали с ним и шутили.

— Ну почему ты всегда такой серьезный, Данн? Уж такой серьезный, дальше некуда! Ну же, улыбнись…

Данну показалось, что Кайра вполне могла бы быть одной из них, но он тут же понял, что ее присутствие положило бы конец всякому веселью. Ну, а предположим, она бы родилась здесь, в этом милом, приятном уголке? Если бы Кайра не была рождена в рабстве, если бы ей не грозило стать самкой для продолжения рода хадронов, могла бы она вырасти в доброго и любящего человека, а не в такого, который готов в любой миг унизить других, который стремится только к собственной выгоде? Наверное, этот же вопрос можно было повернуть иначе: заложены ли были беззаботность и очарование в местных девушках изначально? Что, в свою очередь, вырастало в неразрешимую для Данна загадку: от рождения люди такие, какие они есть, или их делает такими окружающая обстановка? Кайре от природы досталось злое сердце? Если бы эти девушки родились в Хелопсе, стали ли бы они похожими на Кайру? На это Данн, как ни старался, ответить не мог, и решил больше не ломать голову. Пусть лучше девушки развлекут его своими шутками.

Однако отвязаться от назойливых вопросов было непросто. Они вернулись в новом, неожиданном и неприятном для Данна обличье: если бы Маара родилась здесь, то стала бы она одной из этих девушек с белыми мягкими руками и ласковыми улыбками? Что это? Неужели он критикует Маару? Как такое возможно?! Храбрая Маара — но и Маара яростная; несгибаемая и выносливая Маара. И факт остается фактом: она упряма и настойчива, для нее улыбки, уговоры, поддразнивания и ласка так же немыслимы, как… как для этих девушек пройти хотя бы милю того пути, что преодолела его сестра. Но, размышлял Данн, какая же суровая доля выпала Мааре, в ее жизни не было места легкости, веселью… развлечениям. Ну и слово! И как его угораздило применить его по отношению к Мааре! Данну стало почти стыдно, и он вернулся к наблюдению за девушками, помощницами Марианты, которые играли в какую-то игру с мячом, то есть по большей части смеялись и дурачились. «О, Маара, и я ведь тоже не сделал твою жизнь проще!» Мысли эти были так тяжелы и мучительны, что он все-таки отбросил их.

Потом они с Мариантой стояли у окна ее спальни и смотрели на северные моря, где иногда появлялись глыбы льда, упавшие с обрыва. Жаркое солнце быстро растапливало их на полпути к островам. Синяя вода, Данн знал, была ледяной, и только в солнечных лучах казалось, что она игриво приглашает окунуться: иди ко мне, будем вместе… Данн спросил Марианту, обняв любовницу сзади и уткнувшись лицом в ее черные кудри, не хочет ли она пойти вместе с ним «наверх» и дальше, в Центр. А потом еще дальше — увидеть тот невообразимый поток белопенной воды… Еще не закончив фразы, он мысленно укорил себя за предложение. Сколь унылыми покажутся Марианте болота и стылые туманы.

— На кого же я оставлю свой постоялый двор? — спросила она, что означало: «Я не хочу идти с тобой».

Тогда Данн сказал, что настанет день и ей придется последовать за ним. Несколькими часами ранее он ходил на берег моря. Через крыши крайних домов перекатывались волны.

— Взгляни-ка вон туда, — велел он, поворачивая голову Марианты за подбородок, так что ей пришлось посмотреть на далекий льдистый блеск — на ледяные горы. — Там, — сказал Данн, — давным-давно стояли великие города, сказочные города, не похожие на те, что есть сейчас… — Он понимал, что, слушая его, Марианта могла представить лишь деревни, которые видела на островах, а их городами не назовешь. — Нам трудно вообразить эти города; все, связанное с ними, на южном берегу погрузилось в болота.

Марианта откинулась назад, прижимаясь к Данну, потерлась головой о его щеку — он был высок, но она почти не уступала ему в росте — и игриво поинтересовалась, почему его так волнует прошлое.

— Прекрасные города с садами и парками некогда скрылись подо льдом и трясиной, — ответил Данн, — и сейчас происходит то же самое.

Она лишь передразнила его. И он засмеялся вместе с ней.

— Пойдем лучше в постель, Данн.

Уже три ночи любовники спали порознь — потому, объяснил он Марианте, что сейчас у нее была самая середина месячного цикла, то есть она могла понести. Каждый раз, когда Данн говорил подобное, она смеялась над ним и не верила. Марианта спрашивала, откуда он может знать такие вещи. И вообще, настаивала она, ей хочется завести от него ребенка.

— Ну, Данн, пожалуйста, пойдем.

И это стало еще одной причиной разлада между ними. Она хотела ребенка — чтобы удержать Данна при себе, чего ему вовсе не хотелось.

Марианта рассказала подругам и девушкам-помощницам о том, что говорил Данн о времени зачатия, а те передали это своим мужьям. Так однажды вечером один из рыбаков громко спросил у Данна (чтобы все слышали), правда ли, что он знаток постельных секретов.

— Постельных — нет, — возразил Данн, — а вот о том, когда происходит зачатие, я знаю.

В комнате было полно мужчин и женщин и даже несколько детей. К этому времени он уже познакомился с ними. Все они смотрели на Данна с одинаковым выражением на лицах — еще не враждебно, но уже почти. Он всегда ходил по краю, даже не желая этого.

И вот уже второй рыбак спросил:

— И откуда же ты набрался всей этой премудрости, а, Данн? И вообще, слишком уж это все умно для нас.

Ну вот, опять началось. Снова ставятся под сомнение не только последние его слова, но и все его рассказы, его приключения, его жизнь.

— В этом нет ничего сложного, — сказал Данн. — Если вы способны сосчитать дни между одной полной луной и следующей, то можете точно рассчитать интервалы между источениями женского плодородия. А дальше совсем просто. Пять дней в самой середине цикла — это те дни, когда женщина может зачать.