Преподаватель тоже узнал своего ученика. Подозвал к себе. Куянцев ветерком с мостика к старику:

— Есть, Александр Павлович!

— Павлик, — поднял тот на своего ученика заботливые глаза, — вон туман идет, а у тебя компас не закрыт...

Моряком Куянцев стал по призванию. С младых ногтей знакомый с перецветицей владивостокской Миллионки и натруженными портовыми причалами, Павел в шесть заявил отцу, вернувшемуся из очередного рейса:

— Буду, как ты, – матросом.

— Будь уж тогда капитаном! — положил отец на плечо сына руку.

Мужской разговор не терпит велеречивости. Он лаконичен и строг. Обещания мужчины сдержанны, но неизменны. И когда пришла пора выбора – художником ли стать или в моряки податься? – Павел Куянцев изодрал душу в кровь: уж очень тянуло к мольберту. Но мужское слово – верное слово. И подросток шагнул к океану. Записался в китайскую артель на пароход «Артем». А там – пошло-поехало…

В книге «Тихоокеанский флот», изданной в 1966 году издательством Министерства обороны, есть такие строки: «Артиллерия, тыловые части и средства усиления десанта находились в пути из Владивостока на транспортах «Ногин», «Невастрой», «Дальстрой». Эти суда <...> подошли к Сейсину в пять часов 16 августа (1945 г. – В.Г.). Через полчаса одновременно на двух минах подорвался и потерял управление транспорт «Ногин». Еще через полчаса подорвался транспорт «Дальстрой». Никто из экипажей транспортов и десантников не пострадал».

Так вот, на «Дальстрое» старшим помощником капитана в том рейсе был Павел Павлович Куянцев. А до этого у «Дальстроя» была иная известность: плавучая тюрьма. И тогда Павел Павлович тоже работал на нем, но был еще в должности капитана. Это позже его «разжаловали» в старшие помощники. А случилось вот что.

Когда в 1938 году был репрессирован отец Куянцева, сын оказался на каботажных линиях. И работал на них до 1941 года. Что такое каботажные линии в те годы? Почти те же, что и сегодня, лишь за тем исключением, что «живого» груза, заключенных, перевозилось пароходами почти столько же, сколько и народнохозяйственного. Вот тогда-то «Дальстрой» и служил плавучей тюрьмой.

— До пяти тысяч заключенных загоняли конвойные в трюмы парохода, — вспоминает Павел Павлович. — Правда, выходить осужденным на палубу уже не разрешалось: не тридцать первый год. Деление между зеками тоже было свое, «социальное». Первые три трюма отводились для уголовников. Понятно, что обстановка здесь была получше, чем в трюмах для заключенных–политиков. Урки располагались почти с комфортом – просторно им было. А вот политических набивали в тьму, в тесноту, распихивали по многоярусным нарам. И весь рейс – в трюме, за решетками, под крышками люков.

При каждой погрузке, при каждой выгрузке Куянцев вглядывался в траурные вереницы людей на сходне: вдруг да мелькнет лицо отца.

Четырнадцать лет тянулось это ожидание встречи…

И все четырнадцать лет капитан Куянцев чувствовал, что это такое – быть сыном «врага народа». До 1941 года водил он пароходы вдоль дальневосточного побережья страны. Да какие пароходы это были! Преимущественно угольщики. И среди них – «Красное знамя». И так ленивой савраской топотил по волнам, а когда во время ремонта сменили на нем гребной винт, пароходик и вовсе обезножел: скорость упала до семи узлов. Зато дрейф увеличился. Дрейф суденышка стал «изумительный» – до 40 градусов. Счисление приходилось вести не столько по скорости движения вперед, сколько по сносу в бок. Вот где судоводительская практика была для будущих мореходов. Правда, Павел Павлович к тому времени опытом уже богатым обладал и давно уже практикой проверил: рейс начинается задолго до того, как будут отданы швартовы. Он начинается с первой тонны груза, опущенного в трюм, с первой цифры расчета остойчивости. Поэтому и отходил он безаварийно свои благополучные мили на «Красном знамени». И потом, встречая пароходик в порту, подходил к нему, похлопывал невозмутимую сталь борта:

— Ну что, товарищ, плаваем?

Власти не могли допустить, чтобы на капитанском мостике стоял сын врага народа. И в первый месяц войны Куянцева лишили капитанского диплома. Выручил давний друг. Узнал о беде товарища, вызвал к себе:

— Капитан всегда капитан, в любой обстановке. Будешь по сибирской реке водить пароходы.

Почти год пробыл Куянцев в речниках. Но потом в пароходстве спохватились: таких, как Куянцев, холить нужно; редкостного дарования судоводитель. И в 1942 году Павел Павлович вернулся на Тихий океан. И до конца – не Отечественной – второй мировой войны водил пароходы по маршрутам «огненных рейсов». Последний из этих рейсов – десант в Сейсин.

Война кончилась, и все вернулось на круги своя. Куянцева снова лишили паспорта моряка загранплавания. Теперь уже до 1952 года. Возможно, этот срок мог и удлиниться, да только...

— Когда в двенадцатый раз меня сняли с судна, отправляющегося за границу, — вспоминает то время Павел Павлович, — мое терпение лопнуло окончательно, и я написал письмо в краевой комитет партии. В ту пору первым секретарем крайкома КПСС был Василий Ефимович Чернышев, честный человек. Спасибо ему, вернул мне визу, вернул звание.

Тогда же, на приеме у Чернышева, капитан Куянцев узнал и судьбу своего отца. Случайно узнал. Чернышев затребовал к себе дело Куянцева–старшего. И когда Павел Павлович вошел в кабинет первого секретаря крайкома, это дело было раскрыто на той странице. И хоть лежали бумаги по отношению в Павлу Павловичу «вверх ногами», он все-таки сумел прочитать: «...Куянцев расстрелян в 1938 году...»

Память нужна. И она есть. Остается в его картинах, в фотографиях, которые по художественному исполнению мало чем отличаются от картин. Впрочем, есть у него одна картина, висит на стене рядом с репродукцией «Мадонны». Эта акварель вся выполнена синим...

Шестнадцать лет назад Куянцева снова вызвали в крайком. Только уже не светлой памяти В.Е. Чернышев, а его преемник, В.П. Ломакин вызвал к себе:

— Павел Павлович, вам уже шестьдесят лет. Более десяти из них вы живете с женщиной, не регистрируясь официально. Партия не может допустить такого морального разложения. Поэтому – оформляйте пенсию, сдавайте судно.

Но море осталось с капитаном. И часто снится ему. Особенно один сон навязчив: причал, возле которого раскачивается ветром черный пароход. Нет у парохода ни труб, ни надстроек. Только силуэт. Черный. Траурный.

И одна явь. Каждое лето Куянцев уходит в сопки и рисует заброшенные капониры Владивостокской крепости. Рисует высокие серые бетонные башни, вживленные в скалы. Они стоят, неприступные (не пришлось этим башням видеть сражений), в буйстве цветов и трав…

Валентин Гонивовк

1990

Люблю писать о моряках. Не так уж мало написал о них. Всякий раз, когда задумывал рассказать о следующем своем герое, рука невольно останавливала бег ручки на первых же строчках и пронзала мысль: а правильно ли пишу? с того ли начал? о том ли расскажу людям?

И вот снова взял на себя большую смелость - написать о Моряке с большой буквы, да еще и Художнике.

Был такой замечательный писатель Герман Мелвилл, создавший бессмертную песнь о море и человеке на море – «Моби Дик». Эта книга с прекрасными иллюстрациями Рокуэлла Кента наверняка украшает полки личных библиотек большинства моряков. Как, впрочем, и вообще многих любителей литературы. В этой книге едва ли не на каждой странице есть мысли, будоражащие воображение, запоминающиеся надолго.

«Возьмите самого рассеянного человека, погруженного в глубочайшее раздумье, поставьте его на ноги, подтолкните так, чтобы ноги пришли в движение, — и он безошибочно приведет вас к воде, если только вода вообще есть там в окрестностях...» Или еще ближе к нашему рассказу: «Почему всякий здоровый, нормальный мальчишка, имеющий нормальную, здоровую мальчишескую душу, обязательно начинает рано или поздно бредить морем?»