— Мной руководит только забота о чести. Ты должен уважать мою волю, и ты откажешься от своих слов.

— Нет, ты должна примириться с этим, мама! — воскликнул профессор и покинул комнату в то время, как мать осталась стоять как статуя с воздетыми к небу руками. Произнесли ли проклятие эти искаженные губы? Ни одного звука не донеслось до прихожей, но если бы оно и было произнесено, то оно оказалось бесплодно, потому что Бог любви не дает подобное оружие в руки злых и мстительных людей!

Наверху хлопали дверями, передвигали ящики и бегали взад и вперед. Советница укладывала свои вещи.

— Вот и конец незабудке, — довольно бормотал Генрих, вынося огромный сундук.

В противоположность этой суете каким спокойным казалось бледное лицо молодой девушки, стоявшей у окна кухни! Перед ней стоял ящик с ее детским гардеробом. Госпожа Гельвиг отдала приказание выдать ей «тряпье», чтобы девушка не имела повода оставаться на ночь в этом доме. Фелисита держала в руках маленькую печатку с гербом Гиршпрунгов, когда в окне показалось бледное лицо профессора.

— Идем, Фелисита, вы не должны ни минуты оставаться здесь! — сказал он взволнованно. — Оставьте пока ваши вещи. Генрих принесет их вам завтра.

Она накинула платок и встретилась с профессором в прихожей. Он взял ее под руку и повел по улице. У дома советницы Франк он позвонил.

— Я привел Фелиситу под вашу защиту, — сказал он старой даме, когда она приветливо приняла их в своей комнате. — Я вам доверяю, — продолжал он многозначительно. — Берегите Фелиситу как дочь, пока я не потребую ее от вас обратно.

Молодая девушка прошла лишь несколько улиц и переступила через два порога, но как все вокруг изменилось: старый дом остался позади, а с ним и вся тяжесть прошлого. Вокруг нее было светло. Ей было приятно и вместе с тем грустно слышать, как ее называли теми же ласковыми именами, которые давала ей тетя Кордула: она тотчас же стала любимицей стариков Франк.

Такова была внешняя перемена, которая произошла с ней. Перед внутренней же она сама стояла в сладком смущении... В тот вечер Фелисита беспрекословно последовала за профессором, оставив все свои вещи. В прихожей она молча дала ему свою руку и пошла за ним, не желая даже знать, куда он ведет ее. Она пошла бы за ним на край света, без слов протеста или сомнения. Искренние уверения профессора в любви, его мольбы разрывали ей сердце, но они были далеки от того, чтобы поколебать ее решение. Но, отказываясь вернуть ей книгу, он сказал: «Я не могу поступить иначе. Я не имею своего решения даже и в том случае, если бы вы согласились взамен стать моей женой». Несмотря на то, что она была тогда так взволнованна, ее сердце возликовало. После этого твердого решения она стала доверять ему. Профессор каждый день приходил в дом Франков. Он был сумрачнее, чем когда-либо. Пребывание в родительском доме стало невыносимо. Необычайное внутреннее волнение потрясло, наконец, госпожу Гельвиг. Она заболела и должна была лежать в постели, настойчиво отказываясь видеть сына, и доктор Бем лечил ее. Профессор посвятил адвоката Франка как попечителя наследников Гиршпрунгов в свою семейную тайну и высказал твердое намерение искупить совершенную предками несправедливость. Все замечания, которые делал его друг с юридической точки зрения, чтобы как-то ограничить размеры этого искупления, профессор отвергал и решительно ставил вопрос: «Считает ли он эти деньги приобретенными честным путем?» На это адвокат, конечно, не мог отвечать утвердительно. Он полагал, что род Гиршпрунгов не существует, но зато, по его мнению, благочестивого господина Павла Гельвига не следовало щадить, и поэтому с него потребовали скрытые им двадцать тысяч талеров. Праведник спокойно ответил, что он действительно получил эту сумму от своего дяди, а откуда дядя взял деньги — ему совершенно безразлично. Вообще же он не считает себя обладателем этого состояния — он только управляющий у Господа и по этой причине будет всеми силами защищать состояние и готов довести дело до суда...

Почти так же ответил и студент Натанаэль. Ему совершенно безразлично, что совершил его предок сколько-то лет тому назад. Он не обязан расплачиваться за чужие грехи, и не хочет уменьшить свое состояние ни на один пфенниг.

— Мне ничего не остается, — сказал, горько усмехаясь, профессор, бросая на стол эти доказательства честности Гельвигов, — как пожертвовать своим наследством и собственными сбережениями, если я не хочу укрывать это преступление!

Таким образом подошел конец отпуска. Госпожа Гельвиг встала с постели, но решительно объявила, что согласится увидеться с сыном при условии, что он забудет эту «сумасшедшую» историю с Гиршпрунгами и откажется от женитьбы на Фелисите. Этого было достаточно, чтобы навсегда разлучить мать с сыном.

Фелисита ежедневно после обеда садилась к окну и с бьющимся сердцем украдкой смотрела на улицу, ожидая той минуты, когда наконец из-за угла покажется профессор. Его взгляд всегда был устремлен в окно, у которого, будто бы за работой, сидела молодая девушка. Профессор никогда не говорил о своей любви, и Фелисита могла бы подумать, что она уже забыта, если бы не его глаза: они постоянно следили за ней, они ярко блестели, когда она входила в комнату, поднимала лицо от работы или оборачивалась к Иоганну. Девушка знала, что по-прежнему была «его Феей».

Но завтра она напрасно будет сидеть у окна и ожидать его. Иоганн будет уже далеко, бесчисленные чужие лица встанут между ним и его Феей, и прежде чем она его опять увидит, пройдет бесконечно длинный год.

Накануне отъезда профессора, во время обеда Франков, служанка принесла адвокату визитную карточку. Он бросил ее на стол и вышел. На ней было написано: «Лютц фон Гиршпрунг, из Киля».

В то время как старики Франк разговаривали о появлении наследника, Фелисита сидела глубоко взволнованная... Бедное дитя комедиантов, стоявшее до сих пор одиноко на жизненном пути, находилось теперь под одной кровлей со своим близким родственником... Был ли это ее дед, или брат ее матери?..

Приезжий носил то же имя, что и уехавший отсюда его предок. Эта линия Гиршпрунгов, видимо, придавала большое значение своим предкам. Можно было сказать почти наверно, что они не признают своего родства с дочерью фокусника. При мысли об этом вся кровь бросилась Фелисите в голову, и она крепко сжала губы, чтобы у нее нечаянно не вырвались слова возмущения. Но тем сильнее было ее желание увидеть приезжего.

Вскоре после приезда Гиршпрунга адвокат вызвал к себе профессора. Их совещание длилось больше двух часов. Потом адвокат попросил свою мать приготовить кофе, так как он хотел по окончании переговоров сойти вниз со своим гостем. Фелисита находилась еще на кухне, когда услышала, что все трое спускаются по лестнице. Несмотря на ее решение быть твердой, силы почти оставили девушку, когда она увидела приезжего, разговаривающего с профессором. Он был очень высокого роста, и его осанка и движения выдавали не только светского человека, но и господина, привыкшего повелевать. Ее дедом он не мог быть — для этого он был слишком молод.

Фелисита пригладила дрожащими руками волосы и вошла в комнату. Присутствующие стояли спиной к вошедшей. Она тихо наполнила чашки, взяла поднос и предложила кофе. Он быстро повернулся, услышав ее голос, и тотчас же испуганно отшатнулся.

— Мета! — воскликнул он.

— Мета фон Гиршпрунг была моей матерью, — сказала молодая девушка.

— Ваша мать? Я не знал, что у нее был ребенок, — пробормотал Лютц фон Гиршпрунг, стараясь овладеть собой.

Фелисита горько усмехнулась. Отчасти своей слабости, из-за которой она, несмотря на свое решение, все-таки выдавала этому человеку свое происхождение. Фелисита навлекла этою слабостью только новый ряд унижений...

Смущение Гиршпрунга понемногу прошло, и он сказал тихо:

— Да, совершенно верно, в этом маленьком городке несчастную настиг перст судьбы.

Казалось, с этими словами к нему вернулось полное самообладание. Он выпрямился и сказал, обращаясь к окружающим: