Павел не любил невестку, он не мог ей простить черноволосого ребенка, а для самой Елизаветы Алексеевны свекор был лицом официальным — деспот, тиран. Конечно, смерть его была ужасна, но ведь «выхода не было», России нужен был новый государь. Императрица была скрытным человеком, и о ее характере и жизни мы можем судить по отрывкам из ее дневника и письмам, которые она аккуратно писала матери. Беда только, что дневник почти полностью был уничтожен императором Николаем I. В одном из писем матери Елизавета Алексеевна пишет: «Конечно, она (Мария Федоровна. — Авт.) добрая, прекрасная, неспособная сделать кому-либо зло, но чего я не могу переносить, это ее заискивания у Нелидовой, у предмета мерзкой страстишки императора». И вот сама очутилась в плену этой самой страстишки!

У Александра тоже была… не хочется говорить — связь, это была любовь. Сердце он отдал прекрасной польке — Марии Антоновне Нарышкиной (1779–1854), в девичестве княжне Святополк-Четвертинской. Обращусь опять к «Запискам» Р. С. Эдлинг: «Государь любил общество женщин, вообще он занимался ими и выражал им рыцарское почтение, исполненное изящества и милости. Что бы ни толковали в испорченном свете об его расположении, но оно было чисто и не изменялось в нем и тогда, как с летами, размышлениями и благочестием ослабели в нем страсти. Он любезничал со всеми женщинами, но сердце его любило одну женщину и любило постоянно до тех пор, пока сама она не порвала связи, которую никогда не умела ценить… Нарышкина своей идеальною красотою, какую можно встретить разве на картинах Рафаэля, пленила государя, к великому огорчению народа, который желал видеть в императрице Елизавете счастливую супругу и счастливую мать. Ее любили и жалели, а государя осуждали, и, что еще хуже, петербургское общество злорадно изображало ее жертвою».

Красота Нарышкиной волновала современников. Графиня Софья Шуазель-Гуфье, фрейлина русского двора, пересказывает в своих «Исторических мемуарах» легенду: «Рассказывают, что Александр, шедший под руку с королевой Пруссии, встретил в одной из дворцовых галерей красивую госпожу Н. (Нарышкину), одетую в простое креповое платье; одна гирлянда из голубых цветов, так называемых незабудок, украшала ее черные волосы». У Набокова (не помню где) есть замечательное описание — юноша, желая очаровать некую девицу, неделю плавал перед ее окнами в обнимку с лебедем — красиво! Набоков смеется над немецкой сентиментальностью. Ну ладно, юноша наивен и прост, но восхищаться этой сценой — чистое дурновкусие. Явление Нарышкиной в гирлянде, то есть в венке, может вполне соперничать с «прелестным юношей и лебедем».

Да и время госпожой Шуазель-Гуфье указано неправильно. Мария Антоновна появилась в Петербурге много раньше, в пятнадцать лет она уже стала фрейлиной при русском дворе. Платон Зубов успел положить на нее глаз. Тогда же и Александр приметил красивую девушку. Род князей Четвертинских был очень древним, он происходил от правнука святого Владимира — Святополка, князя Черниговского. После монгольского нашествия на Русь земли князя отошли к Литве, семья долго оставалась верна православию, беднела. В Россию Четвертинские перебрались после волнений в Польше.

Вигель о приезде из Гродненской губернии вдовствующей княгини Четвертинской (матери нашей красавицы): «Она помнила мученическую смерть мужа своего, убитого варшавской чернью за настоящую или мнимую любовь к России; помнила отеческую нежность к ее семейству, неисчислимые благодеяния, которыми осыпала ее Екатерина».

Вигель тоже не оставил вниманием красоту Марии Антоновны: «Я помню, как в первый мой год пребывания в Петербурге разиня рот стоял перед ее ложей и преглупым образом дивился ее красоте, до того совершенной, что она казалась неестественной, невозможною; скажу только одно: в Петербурге, тогда изобиловавшего красавицами, она была гораздо лучше всех». О любви Нарышкиной и Александра знал весь Петербург, «но эта связь не имела ничего похожего с теми, кои обыкновенно бывают у других венценосцев с подданными».

Вигель прав: отношения этой пары совсем не напоминали те, которые существовали при дворе всего десять лет назад. Существовали имперский двор, царственная супруга, долг перед государством, который Александр честно исполнял, а рядом протекала его частная жизнь, та, о которой он мечтал, то есть у него была семья, но не династическая, а просто человеческая. Связь их продолжалась пятнадцать лет. Нарышкина была не просто красавицей, но еще и умницей. Она никогда не понуждала Александра к разводу, она не хотела властвовать в гостиных и салонах дворца, не вмешивалась в политику. Муж смотрел на эту связь сквозь пальцы. Обер-егермейстер двора, Дмитрий Львович Нарышкин (1758–1838), сын любимца Екатерины II Льва Нарышкина, был сказочно богат, совершенно равнодушен к прелестям жены, у него была своя жизнь.

Александр знал, что царицу жалеют, а Нарышкину осуждают и чернят, можно сказать — ненавидят, поэтому считал своей обязанностью вознаграждать ее «нежным попечением, доверием, нежностью». Р. С. Эдлинг: «Я еще помню блестящие праздники до 1812 года. Роскошь и царственное величие проявлялось на них во всем блеске. Среди ослепительных нарядов являлась Нарышкина, украшенная лишь собственными прелестями и ничем иным не отделявшаяся от толпы; но самым лестным для нее отличием был выразительный взгляд, на нее устремленный. Немногие подходили к ней, и она держала себя особняком, ни с кем почти не говоря и опустив прекрасные глаза свои как будто для того, чтобы под длинными ресницами скрывать от любопытства зрителей то, что у нее на сердце».

Мария Антоновна родила Александру дочь Софью (1708–1724). Государь признал ее своей, очень любил, но жила она под именем матери. Девочка была болезненной, бич XIX века — туберкулез. Мать возила ее на юг — в Одессу и в Крым, лечились они и за границей. Накануне свадьбы с А. П. Шуваловым Софья умерла. Александр очень тяжело перенес ее смерть. «Это мне за грехи мои» — его слова. Молва приписывает ему отцовство еще трех дочерей Марии Антоновны. Все они умерли в младенчестве.

Роман с Марией Антоновной кончился по ее инициативе — еще одна «пагубная страсть». У Александра служил секретарем молодой человек — князь Гагарин — умный, усердный, честный. На эту должность его рекомендовала сама Нарышкина. Р. С. Эдлинг: «Он пошел бы очень далеко и по заслугам, если бы тут не замешалась любовь. Они влюбились друг в друга и стали думать, как бы получить возможность удалиться от двора и от своих семейств и предаться взаимной страсти». Князь Гагарин сослался на нездоровье и получил отставку в 1816 году, на его место был назначен граф Нессельроде. Князь Гагарин Г. Н. (1782–1837) впоследствии стал посланником в Италии и Баварии.

Исследователей чрезвычайно волнует вопрос — сколько всего было внебрачных детей у Александра? Цифры называют разные — от одиннадцати до двадцати. Как они там считали, интересно бы узнать. Европейские полицейские, приставленные следить за русским императором во время его пребывания за границей, писали отчеты: весь вечер провел в салоне у такой-то, на следующий день у госпожи N пил чай. Может быть, это является прямым доказательством рождения детей у этих особ?

Конечно, Елизавета Алексеевна ревновала мужа к Нарышкиной. Мария Антоновна еще имела наглость как бы между делом сообщить на балу императрице, что опять беременна. Нетрудно было догадаться, кто причина этой беременности. Об этом императрица с горечью пишет матери. А ведь во всем этом была двойная обида. Елизавета Алексеевна так и не исполнила своей главной обязанности — не родила наследника.

Дело шло к войне. Государь уехал в апреле в армию, а императрица тут же перебралась на Каменноостровскую дачу. Это было любимое местопребывание царской четы, хоть в доме не было ничего царственного.

Р. С. Эдлинг: «Он выстроен и убран с отменной простотой. Единственное украшение его — прекрасная река, на берегу которой он стоит. Несколько красивых дач построены рядом с императорской резиденцией. Лицевая сторона дворца окружена прекрасными, правильно рассаженными дерёвьями; садовые входы никогда не запирались, так что местные обыватели и гуляющие свободно ими пользовались. Вокруг царского жилища не было видно никакой стражи, и злоумышленнику стоило подняться на несколько ступенек, убранных цветами, чтобы проникнуть в небольшие комнаты государя и его супруги». Странно это читать — никакой охраны! Павла охраняла вся армия, Александра — только доброе имя.