— Господь даровал моим органам способность ощущать невидимые флюиды, испускамые мыслями язычников и еретиков. И сейчас я чувствую, что в этом доме некогда поклонялись идолам.

Вместо ответа я довольно резко приказал ему ждать у дверей вместе со слугами и лошадьми, чтобы его способность не причинила ему неприятных ощущений. Но я, наверное, не понял, какое положение он занимает при графе, ибо он не ответил, однако, опустив глаза, уверенно направился следом за мной.

Двадцать четыре советника капитула, консулы города и предместья уже заняли свои места в сплошном ряду деревянных резных кресел. Я видел, что спины у всех были непривычно выпрямлены и плотно прижаты к жестким спинкам. Квадратная челюсть Арнаута Бернара напоминала загадочную геометрическую фигуру. Многие облачились в парадные одежды. Бернар де Коломье беспрестанно шевелил пальцами, унизанными кольцами, распространяя сияние драгоценных камней. Раймон Астр, закутавшись в несколько меховых плащей, беспрестанно дрожал. Я видел хитро поблескивавшие глаза торговцев, сильные плечи богатых рыцарей, длинные скрюченные пальцы ростовщиков. У многих сетка морщин и бледность лица свидетельствовали об аскетическом образе жизни, свойственном альбигойцам. Дрожащее от сквозняка пламя факелов отбрасывало крупные пятна света, за которыми таился сумрак. Деревянное Распятие в глубине зала из-за большой влажности покрылось плесенью, и казалось, вот-вот развалится.

Едва я успел занять место возле писцов и кучки слуг, устроившихся за балюстрадой прямо напротив распятия, как услышал гневный ропот — так встретили появление в зале епископа Фолькета. Нарочито уверенным шагом епископ пересек зал и сел в кресло, поставленное напротив кресла графа. Консулы, сначала онемевшие от изумления, теперь повскакали с мест и яростно заспорили. У одних был вид, словно они собрались уходить, другие, повернувшись к графу, что-то говорили ему, но слов я не слышал. Наконец раздался звучный голос Арнаута Бернара:

— Консулы желают знать, кто пригласил епископа на заседание капитула.

Граф встал и, смущаясь, признался: это был он. Но ведь любое решение должно получить одобрение от представителя Господа! Сам он тоже примирился с Церковью. Отлучение, угнетавшее его, было снято. Он надеялся, что все жители Тулузы порадуются вместе с ним.

Действительно, рассказ о том, что происходило в Сен-Жиле, сегодня с самого утра горожане передавали из уст в уста. Обнаженный по пояс граф Тулузский вошел в собор, где папский легат Милон отхлестал его розгами. Затем легат повел графа в один из боковых приделов и заставил пасть ниц перед камнем, под которым покоились останки Пьера де Кастельно.

Нет, жители Тулузы не радовались известию об унижении их сеньора. Зеленщику Этьену Серабордесу и виноторговцу Понсу Барбадалю одновременно пришла в голову одна и та же мысль, и оба дружно сплюнули на пол, выразив свое презрение.

— Но разве Тулуза не самый неприступный город в мире? — воскликнул Пейре Гитар.

Бледный, исполненный смирения граф Раймон пытался оправдаться.

— Я посчитал своим долгом склониться перед волей Папы Иннокентия.

Слова его потонули в громких возгласах:

— Но зачем?

— Зачем подчиняться Антихристу?

— Это Папа должен явиться сюда и на коленях дать объяснения!

Епископ Фолькет встал. Лицо его, обычно носившее маску печального лицемерия, озарилось кровожадной радостью. Сжимая руками грудь, он заклинал паству повиниться и вернуться в лоно Церкви. Ему прекрасно известно, что змей ереси язвит их души. Давно уже наблюдает он, как этот призрачный змей жалит сердца жителей Тулузы, но он, Фолькет, собственной ногой размозжит голову гадине.

— А помнишь ногу Барраля де Бо, — выкрикнул Арнаут д’Эскалькан, толстый жизнерадостный человек, обладавший способностью высказывать свои мысли сразу же, как только они у него появлялись.

Прежде чем стать монахом, Фолькет увивался вокруг дамы Алазаис из Марселя. Когда он самым грубейшим образом попытался соблазнить ее, она приказала мужу прогнать его, и муж пинками вытолкал его вон.

Вновь раздался громкий и раскатистый голос Арнаута Бернара. Трапеция бородатого лица консула повернулась к графу.

— На что еще вы согласились?

Я увидел, как господин мой, опустив голову, собирался с духом. Выпрямившись, он принялся рассказывать…

Войско, собравшееся в Лионе, огромно и ожидает новых подкреплений. В поход выступили многие бароны с Севера, и среди них герцог Бургундский Эд, граф Неверский Эрве, жестокий и беспринципный граф де Барр. Командует всеми Симон де Монфор из рода Лейчестеров, наполовину англичанин, авантюрист, не знающий жалости, за что, собственно, его и избрали предводителем. Преданные провансальцы, спустившиеся вниз по Роне и прибывшие к графу, сообщили о настроениях, царивших среди крестоносного воинства. Северяне рассчитывали пограбить всласть. Крестоносцы мечтали добраться до Безье, Каркассонна и Тулузы точно так же, как в свое время соратники Годфруа Бульонского жаждали попасть в Иерусалим. Они хотели захватить богатства этих городов и красивых женщин, которыми эти города славились. Ради их спасения граф посчитал своим долгом пожертвовать собственной гордыней.

— А наши солдаты, наши прочные стены? — воскликнул отвечавший за укрепление городских стен Арнаут Бернар. Его волосы были припорошены пылью от распиленных для ремонта башен каменных блоков.

При упоминании о грабежах богатые советники тревожно переглянулись.

Тут заговорил епископ Фолькет.

О, сколь милосерден Господь, просветливший сердце графа Раймона! Он вселил раскаяние в его душу. Граф Тулузский раскаялся в непростительной поддержке, которую до сего дня оказывал еретикам. Он вновь стал возлюбленным сыном Святой Церкви. А что попросила у него Святая Церковь в доказательство его раскаяния? В сущности, ничего, ибо Церковь милостива к покаявшимся грешникам. Граф Тулузский отдал крестоносцам шесть крепостей. На своих землях он предоставил церковным трибуналам полномочия отправлять правосудие. И вместе со своими рыцарями примет участие в крестовом походе.

Последовала долгая тишина. Каждый был уверен, что он чего-то не понял. Неожиданно раздался раскатистый смех. Это смеялся Арнаут д’Эскалькан, сделавший вид, что принял речь епископа за шутку.

— Так, значит, граф Тулузский лично поведет своих врагов по своим собственным владениям?!

И капитул взорвался возмущенными выкриками. Получается, граф отменил исконное право консулов вершить правосудие! Но никакое церковное правосудие не может считаться подлинным правосудием! Если крестоносцы-северяне дойдут до Тулузы, их встретят поднятые мосты и вооруженные жители на крепостных стенах — даже если среди наступающих будет их собственный граф!

— Только еретикам следует бояться крестового похода, — воскликнул Фолькет, — и если среди вас есть те, кто боится…

— Ну и что? Что, если среди нас есть еретики? — произнес Пейре де Роэкс, повернув к епископу бледное лицо в обрамлении седых волос.

— Они умрут! Даже если они члены капитула вроде тебя. Церковное правосудие не признает неприкосновенности консулов.

Мне показалось, что большая часть советников сейчас набросится на епископа. Я почувствовал, как кто-то дернул меня за руку. Рядом со мной Лоран Гильом вытащил свой меч.

— Настало время, — произнес он, — проучить этих проклятых тулузцев.

Я ответил, что здесь собрались самые известные люди города и, если он не уберет меч обратно в ножны, ему придется иметь дело со мной.

Затем я услышал усталый голос графа, пытавшегося оправдать свой поступок. Он много думал, оценивал имевшиеся в наличии силы. В случае борьбы поражение казалось неминуемым. Действительно, он принес в жертву альбигойцев, но зато спас Тулузу.

— Пусть лучше погибнет Тулуза!

— Мы никогда не выдадим альбигойцев!

— Оставим епископа и монахов в заложниках!

Фолькет встал с кресла и начал отступать в конец зала, где притаился я. Рядом стояли несколько человек из его личной охраны. Добравшись до них, епископ воздел руки ладонями вверх, словно выталкивал в пространство невидимого противника.