Часть четвёртая. Озарение

   Часть пятая. Эпилог

Посвящение

Оберег

Короткая Рубашка

Ода одиночеству

Мадонна

Не предавайте старые дворы…

Чеховские мотивы

ПОВЕСТИ

ЗАТЕРЯВШИЙСЯ ВЗГЛЯД

   ГЛАВА ПЕРВАЯ

   ГЛАВА ВТОРАЯ

   ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

   ГЛАВА ПЯТАЯ

   ЭПИЛОГ

ДОЖИТЬ ДО ВЕСНЫ

   Глава первая

   Глава вторая

   Глава третья

   Глава четвёртая

   Глава пятая

   Эпилог

ЛЕКЦИИ ПРОФЕССОРА КАМЕНЬКОВА

   Часть первая

   Часть вторая

   Часть третья

   Часть четвёртая

Cама себе Луиза

   Часть первая

   Часть вторая

ПОВЕСТЬ В ПЯТИ ШАГАХ

   Шаг первый

   Шаг второй

   Шаг третий

   Шаг четвёртый

   Шаг пятый

Библиография

Acknowledgements

Copyright information

____________________

Всю ночь шёл дождь.

Марусе снилось, как падают яблоки в их старом саду, и к запаху дождя, и к свежему и пряному запаху земли примешивался запах спелых яблок.

А под утро пришла мать. Присела на краешек кровати, тяжело вздохнула.

– Ты что, мам? – испуганно подскочила Маруся, – Ты что же это не спишь?

– Зачем замок сменили? Хоть бы ключ оставили – под половик на порог положили. Я в дом попасть не могу – ключ к замку не подходит. А в доме-то – неладно, сердцем чую…

Маруся еле-еле дождалась, пока рассвело, и позвонила брату.

– Что там с домом?

– Стоит – что ему сделается.

Несмотря на ранний звонок, голос брата был бодрым. Будто ждал и заранее был готов ответить на все вопросы.

После смерти матери опустевший дом начал умирать. Медленно, незаметно, но ощутимо. И как ни старалась Маруся, приезжая в выходные, поддерживать видимость жизни в доме – ничего у неё не выходило. Она и печь русскую два раза истопить успевала, и пыль везде вытереть, и проветрить, и даже ночевать оставалась, так ей старушка одна в автобусе посоветовала. Ничего не помогало – дом умирал.

Маруся, до недавних пор ощущавшая себя ребёнком, никак не могла смириться со смертью самого родного человека – матери, с тем, что гнездо, откуда она так рано выпорхнула, не успев толком повзрослеть, тоже скоро умрёт.

Уверенная, что в любое время сможет вернуться, что здесь её всегда ждут, что здесь ей будет тепло и безмятежно, как в детстве, она с ужасом поняла, что возвращаться некуда.

После смерти матери всё стало иначе.

Маруся бежала к автобусной остановке, дрожа от утренней сырости, боясь опоздать на единственный автобус, которым можно было добраться в родное село без пересадок.

Она всегда приезжала в начале июля с дочкой. Нужно было помочь с огородом, сходить на сельский погост – к прабабушке Валентине и бабушке Марусе; дед и прадед пропали без вести, один на первой мировой, другой – на второй.

А отец умер, когда Маруся пошла в школу.

Ивана в тот год забрали в армию, и через два года вернулся другой Иван – чужой.

Этот «другой» Иван был частенько навеселе, да и жену привёз весёлую – себе под стать.

После недели «весёлой» жизни молодые сняли угол на окраине села и даже по большим праздникам в доме не появлялись.

Нынешним летом Маруся с Валюшкой приехали поздно – в начале августа. Уже отошла любимица дочки – клубника, уже подёрнулись сизоватой дымкой поздние сливы, а старая развесистая яблоня, казалось, тихонько постанывала от тяжести. Ветки её клонились до самой земли, и там трава была ещё свежей и сочной, как в начале лета, а земля влажной, будто после дождя.

– Я тебе платье купила, – виновато улыбаясь, мать вынесла из дальней комнаты пакет.

– Как же ты покупала, без примерки… да и не люблю я платья, в брюках удобнее. А если не подойдёт по размеру?

– Я договорилась, чтоб поменяли. Смотри-ка, угадала. Да и цвет хороший…

Платье действительно пришлось впору. Лёгкая, приятная на ощупь ткань, плотно облегала и подчёркивала точёную фигурку Маруси.

И сразу какая-то неуловимая перемена произошла: из худощавой, коротко остриженной девушки выглянула молодая женщина, зеленоглазая, русая…

– Угадала, – повторила мать, – да вот, угодила ли?

– Конечно, мам. Разве сама не видишь?

Маруся ещё немного покрутилась перед зеркалом, сняла платье и повесила в шкаф.

Когда собирались уезжать, мать насыпала полную корзину яблок.

– Зачем, мам? Тяжело… Что я, яблок не куплю себе? Есть там у нас яблоки, какие хочешь.

– Таких нет. Коричные, доченька. Очень ты их в детстве любила. Всё спрашивала: зачем яблоки так часто с яблоньки падают…

Часто – да близко, рядышком. А вы вот с Иваном далеко друг от дружки упали, да и от меня тоже. Один – рядом, да дальше некуда, чужак чужаком. Другая – далеко. А я – как та старая яблонька, вот-вот подломлюсь да и засохну.

И Маруся взяла корзину, не смогла не взять.

А вот о платье вспомнила только в автобусе, вспомнила, и сразу как-то всё похолодело внутри. Представила, как мать открывает шкаф, как достаёт оттуда платье и плачет.

Дома ждала телеграмма о смерти матери.

А завтра сороковины – сорок дней.

От автобусной остановки идти было недалеко. Калитка скрипнула жалобно, надрывно, и Маруся погладила ржавую щеколду.

Дом спал. Мрачные подслеповатые окна под насупленными наличниками-бровями даже не дрогнули. Марусе показалось, что она слышит дыхание спящего дома – тяжёлое, прерывистое.

Замок действительно был новым, и ключа на обычном месте – под половичком – не было.

Снова скрипнула калитка. Маруся обернулась и увидела брата.

– Так и знал, что с утра примчишься – не усидишь на месте. Чего всполошилась, могла бы и в обед приехать.

– Замок поменял…

Иван присел на порожек, закурил.

– Да сволочь какая-то повадилась. Как ни приду – на веранде дверь настежь, бутылки, мусор, грязь. Вот и сменил замок. Хорошо, что в комнаты не влезли.

Он протянул ключ Марусе.

– На вот.

Маруся вошла в дом. Почувствовала, как его дыхание стало ровнее и тише.

Проснулся…

Узнал.

Она открыла вторую дверь, ведущую в зимнюю кухню, прошла через большую комнату – к светло-ореховому платяному шкафу, который стоял в спальне матери.

Платье висело там, где Маруся его повесила, между синим байковым халатом и пушистой вязанкой.

– Вещи раздай – пускай люди носят. После сорока дней можно. Я только платье возьму.

И платок пуховый.

И ключ положи, пожалуйста, на старое место – под половик.

Маруся на миг прижала платье к лицу и почувствовала нежный, волнующий запах. Яблоки…

– Так ведь старый платок… Ты… правда решила отказаться от дома? – брат в глаза не смотрел.

– Правда. Перебирались бы – жили, сколько можно по чужим углам ютиться. Юрка уже вырос, а дома своего не знает.

Я ещё икону возьму. Вот эту, маленькую. Мама говорила, что она в один год со мной в доме появилась.

– Бери, конечно, на что они нам. Мы ж неверующие.

Маруся завернула икону в платок, уложила в сумочку.

– В церковь отдайте, неверующие. Но одну оставьте. Не для себя, это ему – дому нужно. Я на кладбище, там и в церковь забегу, и как раз к автобусу успею. Прощай, Иван.

– Погоди. А стол как же? Надо же помянуть мать. Анюта столько всего наготовила.

– Вот и помянете. Но здесь – в доме – не напиваться. И Анюте своей скажи: узнаю, что попойка была на поминках, дом подарю чужим людям.

– Не пьём мы. Знаешь ведь…

– Знаю. Это я так, по привычке. Прости, Ванюша.

Она прижалась к плечу брата, и плечо это показалось на миг таким же родным и надёжным как в детстве.