Как ей вести себя в такой ситуации? Намерения, как и прежде: творить произвол внутри без вмешательства извне. Обидно, конечно, что «прогрессивное человечество» перестало поддерживать коммунистическую тиранию, так хоть не мешайте, дайте удержать то, что имеем. Не пройдет. Мировая демократия исходит теперь из того, что нарушение прав человека — дело не внутреннее. Человек не может быть пленником правительства, такое правительство не выражает волю людей. Правительство вне закона. Если в стране нет законности, для такого правительства не существует международных норм и договоров, которые оно не способно было бы нарушать. А нарушение прав человека как раз и есть нарушение принципиальной договоренности и условий существования мирового сообщества. Как можно договариваться с правительством, если ему нельзя доверять, если оно говорит одно, а делает другое? На карту поставлено слишком много — судьба всей планеты, жизнь или смерть — в таких переговорах нужна абсолютная гарантия, и эта гарантия может быть обеспечена только свободной волей народа, а не каких-нибудь временщиков и диктаторов. Права человека рассматриваются теперь как первое условие доверия, без которого не может быть ни разоружения, ни гарантий мировой безопасности. Прекратите сажать, дайте свободу, восстановите законность, и мир станет безопасен. Только так, а не наоборот.

Правительство, изолирующее людей внутри страны, само подвергается изоляции со стороны развитых государств. Запад настроен теперь решительно. СССР не может без Запада. Террор вроде сталинского теперь восстановит весь мир. Свертывание отношений, отказ в технологии, гонка вооружений, в которой Запад уже не даст себя обойти. Такая ситуация партократии не по зубам. Свободомыслие по стенке безнаказанно не размажешь. Приходится считаться с мировым общественным мнением. Чтобы завоевать мир, надо завоевать его доверие. Как уменьшить опасность извне, не подвергая риску свою безопасность внутри страны. Партократия действует осторожно и подло. До сих пор она страшилась собственного народа, теперь прибавился страх неминуемой изоляции извне. Как без потерь удержаться у власти? Никак, только испытанным средством — обманом. Гайки закручены, партократия беспощадна, как и прежде, но методы изменились. Зачем убивать, если можно гноить заживо в лагерях? Меньше шума. Отказников накопилось? Почему бы и не отпустить кое-кого? Травили потихонечку пар — кто сказал, что нет свободы эмиграции? Диссиденты? Это сумасшедшие или преступники. Не верите? Черт с вами, так и быть, одного-другого отпустим, обменяем на шпиона, на Корвалана. Разве это не гуманизм? В лагерях плохо? Ну, братцы, на то она и тюрьма. И все же каждая информация из неволи — шило в задницу. КГБ глушит ее избирательно: неугомонных зеков прячет подальше в ПКТ, другим старается не давать лишнего повода для жалоб.

Разумеется, все это показуха, режим был и остается бесчеловечным, жестоким, партократия не остановится ни перед какими жертвами, ни перед какой кровью, она всегда готова на самую крутую расправу, но время не то. Партократия вынуждена маневрировать. Не меняя сущности режима, и для того, чтобы сохранить его, вынуждена идти на уступки мировому общественному мнению огульный террор был бы слишком разоблачителен, он не вписывается в хитрую тактику показушного маневрирования, не отвечает инстинкту самосохранения партократии у власти. Другое время, другие лозунги. «Учиться демократии!» бесчеловечный режим стремится придать себе человечье лицо. Монстр хочет походить на человека. Человеком ему, конечно, не быть, но пока он притворяется, людям дышать стало все-таки легче. На этом фоне становится понятным заигрывание лагерной администрации и кураторов из КГБ. Оперов тоже заставляют «учиться демократии». Отсюда и «либерализм» Рахимова. Лишь бы зек чего не написал, лишь это не стало достоянием гласности. Это для них главное. А если что и станет известным на воле, то чтоб не выглядели они такими уж монстрами, чтоб проще отболтаться. Они не могли делать со мной всего, что хотели бы. Конечно, они хотели бы разом покончить и со мной, и со всеми политзеками. Власть всех нас без исключения рассматривает как врагов.

Публичное это клеймо слишком отдает невинными жертвами, после хрущевских разоблачений понятие о врагах народа очень изменилось, употребляют его пореже, но исподтишка по-прежнему протаскивается для всех несогласных все то же — «враги народа». И мы знаем, что это такое и что за этим может последовать. Карательная система не изменилась: террор был и может быть. Уничтожали и сейчас могут уничтожить. Хотят и могут, со всеми нашими потрохами мы в их руках, а в лагерях и подавно. И никто не шевельнется в родной стране, всех парализует страх. Чего там! Жертву же и осудят и задолдонят послушно: враг народа, враг народа. Даже близкие не смогут промолчать и в лучшем случае тоже скажут: дурак. По части истребления все может эта власть, все мы беззащитны перед ней.

Внутри страны, но не вне. И вот то, что вне страны, встало теперь в нашу защиту. Только эта наружная сила спасает нас. Коммунисты не считаются со своим народом, но с чужими, пока что считаются, пока что они не сильнее цивилизованных стран, пока что они зависят от них — только это их сдерживает и ничего больше. Под их игом каждый человек как был, так и остается в безраздельной их власти, но в мире пока еще такой власти у них нет, поэтому то, что они хотят внутри, они не могут с учетом изменившейся международной обстановки. Могут и не могут — разве это единственный парадокс в практике ком. правления? Все оно насквозь и изначально парадоксально до абсурда, уже по самой своей сути: больше всех обещали и ничего, кроме горя, не дали, провозгласили власть народа и повернули ее против народа, самая демократическая партия на поверку оказалась самой деспотической и обманной.

Да, время не то. Как ни тяжело сидеть, я все же чувствовал, что кто-то меня защищает. Конечно, не Рахимов, не КГБ, а некие более влиятельные силы, которых они сами страшатся.

К фигурам моих бригадиров Налимова и Лыскова, «кума» Рахимова и его «наседки» Карпова да и ко всему, что представляла наша строительная бригада, обязательно надо добавить примечательную фигуру единственного нашего вольняка, прораба Валерия Александровича Пылинова. Без подробного рассказа о нем картина была бы неполной. По сей день есть у меня его адрес и домашний телефон. Никогда никому из нас не нагрубил. Не гонял. Таскал чай, прочий грев, помогал как мог. Пусть не безвозмездно, но все же с риском и всегдашней готовностью как-то помочь. Друг народа. Но не только наш, т. е. народа, друг. Может быть не так явно для нас, но без сомнения он был другом и для ментов и с ними, пожалуй, дружил даже крепче, чем с нами, хотя, повторяю, внешне это было незаметно, и разобраться в этом можно было не сразу. Ну как, в самом деле, совместить: человек, столько делавший для нас, вопреки ментам, и вдруг, оказывается, он с ними заодно, он служит им? Вроде бы одно исключает другое. Представьте, вовсе не исключает. Один из парадоксов нашей жизни.

Замысловатая фигура эта столь же производна и типична для нашего государственного режима, как и крайности: мент и зек, каратель и жертва, произвол и беззащитность. Без всякой натяжки Валерия Александровича Пылинова я ставлю в один ряд с нашими либералами, друзьями народа, из коих хорошо известны и любимы некоторые академики, поэты, писатели, композиторы, артисты, например, Капица, Лихачев, Евтушенко, Вознесенский, тот же Шостакович и еще с ними столь же великие и добросовестные. Скромный инженеришко, вольняк В.А. Пылинов, тот же тип. Разумеется, не по уму, не по славе или таланту, а по гражданской позиции.

В большом и малом суть нашего либерала одна: болеть за народ, помогая власти калечить народ и обращая то и другое всегда к собственной выгоде. Всегда за народ и никогда против власти, какой бы антинародной она не была. Дозировка человеколюбия по ситуации: разная в разное время и всегда в пределах, отмеренных партией, членами которой почти все они являются. Мы за народ, но не в ущерб себе. И когда этот гуманизм нашей интеллигенции оборачивается господством тирании и ущербом для народа, она стенает и плачет, но всегда на стороне тирании, лишь бы себе не в ущерб. Своя шкура ближе к телу. Собственный интерес дороже общественного. Это еще куда б ни шло, но дело в том, что место у распределительной кормушки, право жить и творить надо отрабатывать. Пусть не за совесть, совесть, положим, за народ, но за страх наша интеллигенция голосует, если не словом, то молча, если не прямо, то косвенно, голосует вместе с неправедной властью. Что бы ни творила партия — да здравствует партия. В печати ли, на экране ли телевизора, в президиуме народ видит их вместе — душелюбов и душегубов, это двуличное единство пострашнее душегубов в отдельности, те уже смотрятся душелюбами, интеллигенция им поддакивает — где зло, где добро? где правда, где кривда? где закон, где беззаконие? Слова хорошие, дела жуткие — кто ж тогда их творит? Кто виноват, что делать, как жить? — поди, разбери. Народ в растерянности и отчаянье — откуда зло-то кромешное? В характере власти, в партии, в вождях? Но ведь любимые писатели и артисты, телекомментаторы-острословы уживаются с ними, распинаются перед ними — значит, власть неплоха? Там, наверху все хорошие, почему живем тогда плохо, верить кому? Потом оказывается, что наверху были люди не такие уж хорошие, — надо же на кого-то «ошибки» списать — хорошие те, кто сейчас, и опять все по-прежнему. Партократия у власти, аплодирующая интеллигенция у кормушки, народ пропадает. Не знаю как с совестью у преуспевающей интеллигенции в тоталитарном режиме, но объективно она продает свой народ. Душелюбы у нас не брезгливы, и эта не брезгливость хорошо видна на примере нашего вольняка Валерия Александровича Пылинова.