Таким образом, триста семьдесят Проткнутых Носов попали в резервацию Оклахомы. Показатель смертности среди них был ненормально высоким. Практически все родившиеся на той земле малыши умерли. Множество детей, переживших военный поход, скончались на территории резервации.

Отчаявшись, Жозеф стал пробиваться к президенту страны, но его переговоры не принесли никаких результатов. То и дело с ним встречались газетчики, публика жаждала услышать новые и новые подробности из уст самого Жозефа, считая его настоящим героем. В одном из его интервью я прочитал: «Я слышал только разговоры, но ничего не делалось. Хорошие слова не живут долго, если они не вырастают в конкретные дела. Слова не могут заплатить за смерть моих людей. Ими нельзя расплатиться за мою землю, которую теперь топчут Бледнолицые. Словами не сохранить могил наших отцов. Хорошие слова не вернут моих детей. Хорошие слова не сделают реальностью обещания, данные мне военным вождём Майлсом. Хорошие слова не подарят моим людям здоровья и не остановят смерть. Хорошие слова не обеспечат моих людей домом, где можно жить спокойно. Я устал от разговоров и не могу понять, почему такое множество разных белых вождей может говорить такие разные вещи и обещать так много различного».

Но что приносили его слова? Ничего. Сытые граждане сочувственно покачивали головами, но всё оставалось на своих местах.

Я тоже вернулся в спокойствие уютного родительского дома. Мне бесконечно одиноко, бесконечно грустно, когда я вспоминаю о тех событиях. Мне до сих пор кажется невероятным, что клинки и копья не превратили моё тело в окровавленную груду мяса, что я волен свободно дышать и передвигаться, а люди, которые могли уничтожить меня, но по неведомой мне причине сохранившие мою ничем не примечательную жизнь, все почти сгинули.

Мои друзья (друзья ли это?) настоятельно советуют мне забыть о том, что я видел и испытал. Но сделай я так, меня всю жизнь преследовал бы невыносимый стыд, ибо моя жизнь приобрела настоящую окраску только после безрадостного завершения жуткого похода. Всё, что я не умел ценить по-настоящему до того — солнце, луну, смену времён года, нежную утреннюю росу, молчание одинокой спальни — проявилось во всей красе лишь теперь. Я возношу благодарения Богу за дарованную мне жизнь.

И всё же мне одиноко и грустно. Передо мной на столе стоят белые тарелки, на них лежит бифштекс, от него валит ароматный пар. Обильный гарнир. Соусы. Вино в высоких бутылках. Такая тихая, безмятежная жизнь. Я оглядываюсь вокруг и не могу понять, какого счастья мне ждать ещё, как мне поделиться им с другими?

Апрель — май 1993

Москва

— Это и есть знаменитый форт Ларами?

Девушка с любопытством огляделась. Ей было лет двадцать, не больше. Копна светлых волос, слегка выбившаяся из-под заколки на затылке, придавала ей чарующее изящество и подчёркивала мягкий рисунок лица. Её звали Нэнси и её нежное имя вполне соответствовало её облику.

Она обернулась к сидевшей рядом женщине и спросила:

— А где же громадные крепостные стены, мадам? Где могучие бастионы?

— Не знаю, милочка, — пожала в ответ плечами Кэтрин Трублад (ибо таково было её имя) и поправила шляпку. — Какое сегодня жгучее солнце.

Два месяца назад Нэнси Смоллет нанялась в прислуги к миссис Трублад, муж которой, лейтенант Генри Трублад, был приписан к экспедиции полковника Кэррингтона. Дело было, конечно, не в желании девушки отправиться с военной колонной, чтобы познакомиться с неизведанными краями Дикого Запада. Причина таилась в том, что с этой экспедицией уезжал и Тим Хэнкс, который последние шесть месяцев считался женихом Нэнси.

— Похоже на то, что у нас будет непродолжительная остановка, — сказала Кэтрин. Она была лишь на пару лет старше Нэнси, но являла собой полную её противоположность: чёрные жёсткие волосы, острый нос, узкие губы, строгий взгляд. С Нэнси она разговаривала без высокомерия, но никогда не забывала держать дистанцию.

Спустившись из коляски на землю, Кэтрин отряхнула зажатой в руке перчаткой пыль с подола синего платья, сшитого в тон армейской униформе. На плечиках у неё красовалась вышивка, напоминавшая лейтенантские погоны. Нэнси вышла из коляски следом.

— О, Марго, дорогая моя! — воскликнула Кэтрин, завидев неподалёку жену полковника Кэррингтона. — Как вам это зрелище? — не то спросила, не то пожаловалась миссис Трублад.

— Грандиозно! — откликнулась Маргарита Кэррингтон. — Посмотрите, какое скопление народу. Потрясающе. Никогда не представляла, что нам удастся увидеть столько дикарей сразу. Я слышала, что здесь будет вся нация Лакотов… И всё же столько дикарей сразу…

Фургоны военного обоза, в котором только что прикатили собеседницы, начинали выстраиваться по квадрату. Повсюду появились часовые, устало щурившиеся под солнцем.

— Капитан, объявите всем, что всякая торговля с индейцами строго запрещена! — услышала миссис Кэррингтон голос мужа и оглянулась.

Полковник сидел на серой лошади и отдавал распоряжения трём конным офицерам. Они козырнули, повернули своих лоснящихся скакунов и умчались.

— Дорогой, — заворковала Маргарита, беря под локоть миссис Трублад, и вместе с ней подошла к полковнику, — не пора ли нам отобедать? Мы изрядно утомились.

— Мадам, — заговорила Нэнси из-за плеча миссис Трублад, — вы позволите мне пройтись вокруг после того, как завершится обед?

— Гуляй себе на здоровье, только не забывай, что вокруг нас настоящие дикари.

— Не беспокойтесь, мадам, я буду крайне осторожна. Да и защитник у меня есть хороший, — улыбнулась Нэнси и откинула со лба золотистую чёлку.

— Знаю, знаю, — Кэтрин строго свела чёрные брови, — но не забывай, что твой жених тут вовсе не на летнем курорте. У него служба, милочка, так что не отвлекай его без нужды, не позволяй ему расслабляться.

— Разумеется, мадам.

— Сэр!

Перед полковником остановился молодой лейтенант.

— Что случилось? — повернулся к нему Кэррингтон.

— Я только что выяснил в форте, что выделенные для нашей экспедиции сто тысяч патронов никак нам не подходят! — проговорил лейтенант, смахивая пот с лица.

— То есть?

— Калибр не тот. Это какая-то чертовщина!

— Ох уж мне эти тыловые крысы, — проворчал полковник, — всегда что-нибудь напутают.

Лёгкой рысью подъехал, вальяжно откинувшись в скрипучем седле, пожилой человек. Замшевая одежда его пропылилась насквозь, швы и складки давно засалились и выглядели абсолютно чёрными. Из-под повязанного на голове выцветшего платка выбивались пряди седых волос. По тёмному от загара лицу были рассыпаны серебристые искры щетины. Нэнси хорошо знала этого человека в лицо. Это был известный по всему пограничью следопыт по имени Джим Бриджер.

— Ты тоже хочешь повеселить меня новостями, Джим? — Кэррингтон посмотрел на Бриджера.

— Я видел у нескольких индейцев бочонки с порохом, — проговорил Джим, щурясь. — Это армейский порох, полковник. Не знаю, кто продал его, но кто-то это сделал. Можете быть уверены…

— Чёрт подери этих свиней! — Кэррингтон обернулся к женщинам и покачал головой. — Простите мне эту мою несдержанность, но иногда я просто сгораю от злости… Поехали, Джим. Надо разобраться во всём этом бардаке…

Повсюду сновали индейцы. Одни были одеты, другие полуголые, на третьих же не было ничего, кроме набедренной повязки. Маленькие дети бродили вокруг своих родителей совершенно голые, некоторые сосали леденцы, то ли купленные, то ли украденные в лавке. Молодые индеанки мило улыбались солдатам и просили дать им кружку риса, сахара, кофе, муки. Они быстро рассыпали поданное им по сумкам и принимались просить опять. Мужчины не обращали внимания на поведение своих жён. Они считали такое попрошайничество вполне нормальным.