— Ну, — ответил Смеляков.

— Тебе её лицо знакомо?

— Нет, вроде не из посольских.

— Вот именно, не из посольских, — подтвердил Воронин. — Это проститутка.

— Кто? — не поверил своим ушам Виктор.

— Проститутка, — бесцветно пояснил лейтенант Воронин, — а если не проститутка, то всё равно её дипломат для этого дела привёз.

— Да разве у нас… У нас же нет никаких проституток.

— Это так принято говорить. Всё у нас есть. Страна богатая, — лейтенант постучал валенком о валенок. — Холодно сегодня, зараза. И ветер какой-то колючий, словно кусается…. А в «мерседесе» чехлы на креслах сменили, эти, пожалуй, посимпатичнее будут… Так вот, по идее, мы с тобой должны задерживать этих барышень… То есть, если следовать букве и духу Венской Конвенции, то любой гражданин нашей страны имеет право войти в любое посольство и свободно выйти из него. Но мы должны найти предлог для того, чтобы остановить человека, который несанкционированно посещает посольство, и выяснить, кто он, ещё лучше — зачем он приходил…

— В чём же трудность?

— Дипломаты часто приводят к себе девчонок, знакомых всяких, да и вообще… У нас нет права задерживать их, но по возможности надо выяснять, кто это. Иностранцы знают это и обычно выводят своих гостей из посольства сами, вывозят на машине или сажают в такси. Ну, а если они вместе вышли, то как мы их прихватим? Бывает, что дипломаты приводят и «голубых».

— Кого?

— «Голубых».

— Это что такое? — Смеляков никогда не слышал, чтобы кого-то из людей называли словом «голубой».

— «Голубой» это никто иной как гомосексуалист, — Воронин посмотрел на удивлённого Смелякова. — Не слышал о таких, что ли?

— Слышать-то слышал, но чтобы вот тут… в посольстве… Они же культурные люди. Дипломаты… Что ж им, женщин мало, что ли? Вон какая девчонка сейчас прикатила, просто красавица. Зачем же им с мужиками-то спать? И слово-то какое — «голубые». Странно всё это… В армии про таких анекдоты ходили, их гомиками называли, ещё педрилами, но в жизни таких я не встречал… «Голубые»… Слово-то какое выдумали, — Смеляков недоумённо хмыкнул. — Если уж дипломаты проституток могут запросто… ну, добыть… Если женщинам за это дело могут деньги платить, то какие трудности? Зачем им с мужиками связываться? Откуда извращенцы-то у них, у дипломатов?.. Не понимаю…

— В тюрьме это из-за отсутствия женщин происходит, — проговорил Воронин, — и ещё по всяким воровским законам тоже людей «опускают»…

— Что делают?

— Ну, мужики насилуют мужиков… Ты будто вообще ничего об этом не слышал…

— Не слышал, — признался Виктор и почувствовал себя виноватым, как если бы признался в том, что не умел читать. — Откуда я мог слышать? Я вообще думал, что гомосексуалисты встречаются совсем редко. Один на миллион, может быть.

— Ну да, — лейтенант скривился в брезгливой усмешке, — я тебе покажу, сколько их тут… «Один на миллион»… Скажешь тоже. Людей со свёрнутой психикой — тьма тьмущая… Ты видел вон из того окна поутру выглядывает финн?

— Здешний повар? Его, кажется, Юкка зовут?

— Да, Юкка Паасвирти, — кивнул Воронин, — повар посла.

— Ну видел. И что?

— Вот тебе и представитель «голубых».

— Не может быть! — Виктор чуть ли не руками всплеснул. — Но ведь нормальный человек с виду.

— Ты к его манерам приглядись, как он разговаривает, как телом шевелит, как руку пожимает… Зажрались они просто, вот что я думаю, с жиру буржуи бесятся.

— Но советские-то граждане как вдруг становятся «голубыми»? — не успокаивался Смеляков. — Не понимаю.

— О буржуйской жизни мечтают. Лентяи, тунеядцы, ничего не хотят, только бы им развлекаться. Вот и тянутся к иностранцам. Что угодно готовы сделать за пачку жвачки или за иностранные сигареты… Идиоты! Они думают, что заграница — это рай земной. Красивые этикетки, джинсы, фирмовые пластинки, сигареты, напитки… А того не знают, что не всякий иностранец может себе позволить в своей стране купить эту фирму. Вон хотя бы финнов этих взять. Они же вообще не могут себе позволить в Финляндии водку купить — дороговизна бешеная! А к нам приезжают и пьют круче наших алкашей — оттягиваются по полной программе… Нет, у нас ещё народ дремучий, легко на красивые бирюльки покупается, не понимает своего счастья. — Воронин оскалился, словно от подступившей внезапно боли. — Ненавижу дураков! — заключил он. — Ладно, разговоры разговорами, а работа работой. Час уже прошёл, давай рассказывай, что видел, на что внимание обратил…

Это было низенькое кирпичное строение, с коридором без окон — ШИЗО. Стены тесной камеры, где сидел Асланбек Тевлоев, были грубые, с зацементированными в них мелкими обломками щебня и бетона — надёжный способ лишить заключённых возможности прислоняться к стенам. В воздухе висел какой-то тухлый запах, будто дохлой крысой воняло.

Была ночь. Асланбек лежал на нарах в одежде и безучастно смотрел в стену перед собой, подоткнув одну руку под голову.

— Слышь, Бек, ты не спишь? — подал голос сосед. — Я же чую, что не спишь. Чего тебе неймётся, чего терзаешься?

Асланбек повернулся на другой бок и негромко выругался.

— Чего ругаешься? — опять заговорил сосед и поднялся на локтях, тускло блеснув лысиной. — Да не таись ты, браток, ты ж меня знаешь, я никогда никого не закладывал. Ты выплеснись — полегчает.

Говорившего звали Дмитрий Исаев, но здесь он был известен всем как Верстак. Он был из тех, кто умел находить общий язык со многими, вёл почти незаметное существование, на скандалы и ссоры не нарывался, хотя временами его желание угодить вызывало у некоторых зэков приступы бешенства. Тогда Верстаку доставалось по полной программе, о чём свидетельствовали четыре отсутствовавших передних зуба и наполовину откушенное правое ухо, имелись у него и шрамы на животе, но он почему-то стыдился их, никому не рассказывая об их происхождении.

Асланбек относился к Верстаку с доверием. В самом начале своего срока Тевлоев был сильно избит контролёрами и несколько дней отлёживался в санчасти; там он повстречал впервые Верстака. Маленький лысый мужичок нежно ухаживал за ним, кормил с ложки, угощал куревом, которое он всегда умудрялся где-то достать, и колбасой, выигранной в карты. У Тевлоева сложилось о Верстаке впечатление как о человеке неназойливом, умевшем вовремя помолчать и послушать, и вовремя вставить нужное слово; иногда Верстал казался ему мудрейшим из мудрейших, он вызывал ощущение надёжности. Трудно было поверить в то, что Верстак осуждён за убийство родной сестры, которую он сначала изнасиловал, а затем задушил.

Асланбек доверял Верстаку и делясь с ним тайнами своей жизни, поведал ему о многом, но о своём золоте так и не рассказал. До тех пор пока о золоте никто не знал, оно служило Тевлоеву своего рода маяком, который вселял надежду на лучшие времена. Но в тот день, когда лейтенант Юдин впервые рассказал Тевлоеву о том, что про золото знал КГБ, Асланбек потерял душевное равновесие. Дважды после этого он сидел в ШИЗО, но Юдин больше не вызывал его. Асланбек понимал, что лейтенант ждал, хотел, чтобы он сам «созрел». Однако Тевлоев решил не сдаваться. Да и в душе всё-таки теплилась надежда, что нового срока удастся избежать. Он вёл себя примерно, хотя время от времени его втягивали в драки, и он знал, что драки были спровоцированы.

Так минул месяц.

А вчера утром хрипящий репродуктор объявил, что в колонии будет проводиться дезинфекция и что в связи с этим все матрасы следовало вынести в свёрнутом виде на улицу. Ожесточённо матерясь, заключённые вышли из бараков, неся с собой своё нехитрое добро.

Через час Асланбека вызвали в оперчасть.

— Ну что, Тевлоев? Как же так? — посмотрел на него капитан Терентьев. — Разве так можно?

— Что такое, гражданин начальник? Разве я сделал что?

— Вот что у тебя нашли в подушке, — Терентьев показал на лежавший посреди стола нож и пакетик с анашой, крошки травы рассыпались по исцарапанной поверхности стола.