вдруг в каком-то кафе
где мы грелись
от хищного ветра
упрятав свои откровенья
ты вдруг улыбнулась
как только лишь ты и умеешь
и я сразу вспомнил о рыбе
и тут ты спросила:
а хочешь ее покажу тебе?
и свитер свой теплый задрав
(за столами соседей – волненье)
обнажила соленую спину
где рыба синела под кожей
и я ее сразу узнал
здравствуй, рыба
Дождь на твоих губах
Дождь на твоих губах
Музыка талых крыш
Труб водосточный Бах
Ты что-то говоришь
Вроде бы новый год
Вроде бы белый снег
Но перепутан код
Дело пешком к весне
Исповедь темных стен
Каждому свой вокзал
Надо назло звезде
Что-то успеть сказать
Время Невой в залив
Полночь скрипит в часах
Но я запомню лишь
Дождь на твоих губах
арифметичное
эти два города точками А и Б
и поезда из старых школьных задач
эти попытки думать не о тебе
а о каких-то третьих дабы без неудач
чтоб хоть немного света горит звезда
эта зима что снова пытается стать весной
просто расставит точки и города
в правильном беспорядке ну и тебя со мной
тоже по росту или там в алфавит
в общем без разницы рядом всегда никак
с первого интернета где-то всегда саднит
вечный обрыв контактного двойника
ну а пока ты ждешь своих новых гостей
я нахожу синонимы к слову "пить"
и города как кости где цифры всегда не те
а время все тянется делая тоньше нить
короче
короче, там никто не виноват
она мила, и он совсем не старый
они могли бы стать прекрасной парой
вот только вновь не сложены слова
в простой рассказ по типу хэппиэнд
где молодость, прожженная как куртка
осталась в гардеробе древней дурки
на пряжке нацарапанный фрагмент
немых поэм, неведомых с тех пор
как черновик, погрязший в битве пятен
разбит, забыт, затерян, перепрятан
теперь другой повсюду разговор
и ночь подводит жирную черту
браслеты слов и девочки под виски
а где-то там, в притонах сан-франциско
лиловый негр ей намочил манту
и перекрыт озон, и амазон
поет кобзон, шныряют фармазоны
пока по всей предсумеречной зоне
звучит извечный фановый музон
ушел в отрыв настенный сборник дат
где нет любви, надежды, тихой славы
большому кораблю – большая гавань
короче, там никто не виноват
никогда
поэты никогда не победят
ведь в их рядах до дури дезертиров
и некому зачистить честь мундира
пока в полках рифмуют наугад
поэты никогда не победят
на кораблях у них так много женщин
что капитаны смотрят вдаль все меньше
и айсбергов в коктейлях полон ряд
поэты никогда не победят
прошла пора бурления концепта
остаток стынет бельевой прищепкой
и в каждой чаше в недостаче яд
и в рукоположении вещей
совсем не виден смысл новых песен
их торный текст земле не интересен
а небо гонит ангелов взашей
и пусть диез терзает звукоряд
давно записан золотом по тлену
закон важнейший в сгинувшей вселенной
поэты никогда не победят
черный по белому
Белым-бело, в пределы и в придел,
Густеет снег в заглушенных проулках.
И тишина, лишь что-то бьется гулко
Под птичьим пухом в такт чужой звезде.
И в этой воцарившейся зиме,
Что славит ветер на волшебной флейте,
В плаще и маске – вылитый Дарт Вейдер,
Мой черный человек идет ко мне.
Я жду его, как ждал бы Дон Гуан
Объятий неживого командора,
Вот только чую, он придет нескоро,
Все глубже ночи каверзный капкан.
Мой труд готов, и в точке волшебства,
Где сплетены кларнеты и гобои,
Мой реквием меня еще догонит,
Когда сойдутся нужные слова.
С немых небес сползает глыба льда,
И мимо нот срывается навстречу,
Но Фигаро поет то в чет, то в нечет,
И кажется в дебюте – не беда.
Невыносимы легкость, быт и яд,
Сальери слеп, Бетховен номер пятый
Давно сыграл в пристенок пиччикато,
И ночь прошла, как тысяча токкат.
Но не пришел мой черный человек,
А белым людям реквием не нужен.
По снежным венам непрозрачных кружев
Шуршит рассвета медленный разбег.
кроссворд
один по горизонтали, совсем один,
с мыслями диагональными ни о чем.
рядом на вертикали – старозабытый фильм,
взявший четыре оскара в восемьдесят восьмом.
за окнами по вертикали сплошная вода с небес,
и вдаль по горизонтали извечные поезда
все лупят по ржавому рельсу, только пожар, подлец,
теперь не вернется, всего лишь раз опоздав.
и только в последнем квадрате привычная тишина
(надо ведь как-то пристроить и мягкий знак)
да вместо легенды – эпиграфы, сложные имена,
сто глупых вопросов типа когда там восстал спартак.
но злой серо-западный ветер влет затирает след,
черным по белому легший меж наших "но",
а в пересеченьях линий, вечно навеселе
танцуют общие буквы
(у нас с тобой – ни одной).
беззвучное
бог есть беда, потерянный фонарь
и ветер, с крыш срывающий железо
и за карниз цепляться бесполезно
когда теряет ночь полутона
чека легка, гранатовый браслет
разорван в клочья, рукопись не пахнет
огонь разгонит пепельные папки
по небесам, которых больше нет
и ладан лег вдоль струн на крест ладам
но звука нет, приметы вместо веры
прикрыли перекошенные двери
теперь – нигде, и дальше никуда
но он войдет, момент остановив
и, молча глядя сквозь привычный ахтунг
сотрет с доски задание на завтра
и мир, не состоящий из любви
герр труде
О женщины, вам имя, имена,
Фамилия и должность – все неважно,
Пока течет парфюм кроваво-красный,
Пока теряет бдительность весна.
Но износить пустые башмаки
Не так легко, весьма капризна мода
По капле в ухо принимать урода,
Чей толстый нос, примятый под очки,
Спроси, Шекспир – не пахнет лебедой?
Казалось бы, на что тут можно злиться?
Но брат убит, и принц пойдет на принцип,
Чтоб перебрать все кости от и до.
И пусть полны запасы бла-бла-блы,
Холодное вскипает от касаний,
Слова, слова с небес слетают сами
И занавеса дергают углы.
И автору светиться не резон,
Он вскоре станет слишком осторожен.
Пока Бог есть, любовь еще быть может,
Но снова не выходит на поклон.
предутреннее прощальное
нет выдоха, и выход перекрыт
рожденный день спеленут, словно кокон
сверкает лед подслеповатых окон
во мгле, накрывшей вышедших навзрыд