Они засмеялись и начали брызгать в нас, затем перевернулись и ушли под воду, качнув задами в насмешку.

— Вот так, значит, вы думаете? — закричал им Гаусс. — Мы вам покажем. Давайте, Прохазка, Тарабоччиа — на карту поставлена честь императорского и королевского флота! Он сдернул с себя куртку. Мы тоже разделись и через несколько мгновений погрузились в море.

Для чеха я был неплохим пловцом, Гаусс и Тарабоччиа — превосходными. Но по сравнению с самоанскими девушками мы едва прошли стадию лягушатника. Казалось, они представляют собой нечто среднее между человеком и дельфином, судя по скорости и способности находиться под водой. Конечно, они были хорошо сложены, но ни у одной не было крупной грудной клетки — думаю, постоянное плавание с детства немного изменило их физиологию, что теперь позволяло им находиться под водой несколько минут подряд.

Раз за разом я хватал ртом воздух и нырял, открывал глаза в жалящей соленой воде и видел впереди в голубой дали мерцающую коричневую фигурку, старался ухватить её, но не мог. Иногда они дразнились, позволяя коснуться лодыжки, прежде чем взмахнуть ногами и устремиться вдаль. Но в основном мы выныривали на поверхность, задыхаясь и захлебываясь воздухом, и видели смеющуюся девушку, подскакивающую на воде в нескольких метрах от нас, на которую, по-видимому, девяносто секунд под водой совершенно никак не повлияли, она показывала язык и призывала ее поймать.

Должно быть, это длилось минут десять, по истечении которых я почувствовал себя неуютно из-за воды в носовых пазухах. Я снова всплыл и перед залитыми водой глазами разглядел одну из девиц, пристроившуюся у носа каноэ и насмехавшуюся надо мной. Я выпустил изо рта струю воды и со смехом протёр глаза.

— Попалась, маленькая распутница, наконец-то ты устала и... О боже...

Это оказалось не их каноэ, а один из наших восьмиметровых катеров. И в нём находилась не самоанская девочка в бантах, а линиеншиффслейтенант Свобода с багровым от ярости лицом.

— Прохазка, тупой ты ублюдок, чем, черт бы тебя забрал с потрохами, вы сейчас заняты?

— Разрешите доложить, герр лейтенант, эти девушки вызвали нас на соревнования по плаванию... Они заявили, что мы не сумеем их поймать, потому что австрийцы не умеют плавать... Честь мундира...

— Заткнись, идиот! Честь мундира? Ты понимаешь, что пока вы с голыми жопами резвились вместе с этими потаскушками, сестра Розвита наблюдала за вами в подзорную трубу? Сейчас она в офицерской кают-кампании, и доктор держит бутылочку нюхательной соли у её носа. За это старший офицер вырвет вам кишки. Одевайтесь и быстро на борт. Вы все арестованы.

Так что мы оделись, а монастырские девушки с грустью попрощались, помахав нам вслед и поглядывая через борт своего каноэ. Они знали, что раз уж они получат нагоняй, когда сестра Розвита отведет их обратно в монастырь, то нам влетит втройне, когда по приказу Свободы мы вернёмся на борт корабля.

И они оказались правы — мы получили страшную выволочку от старшего офицера. Одно хорошо — Микулич находился на берегу, в доме плантатора, и эту должность временно занимал линиеншиффслейтенант Залески.

— Вам на редкость повезло, что сегодня на посту я, юные кретины. Если бы это был линиеншиффслейтенант Микулич, он бы уж точно привязал вас к мачте и исполосовал в лоскуты, невзирая на устав. Так, давайте посмотрим. Вы покинули вверенную вам лодку, я знаю, она стояла на якоре, но всё равно, и своим поведением дискредитировали дом Габсбургов, честь офицера императорского и королевского флота и доброе имя своего корабля. Что вы можете сказать в свое оправдание?

— Со всем уважением, герр шиффслейтенант, — ответил я, — на самом деле мы как раз пытались защитить честь флота и офицеров от наглого поклепа со стороны представительниц неевропейской расы. Не будь они девушками, и если бы мы находились в Фиуме, а не на Самоа, то пришлось бы вызвать их на дуэль или хотя бы отстегать хлыстом.

Залески цыкнул зубом.

— Справедливо, Прохазка, справедливо. Но вы ведь не вчера родились. Австрия — главная католическая держава Европы, а дом Габсбургов — мировой лидер среди католических династий, главный хранитель веры на земле уже пять столетий. И как будущие австрийские офицеры, вы не должны скакать с голым задом перед монастырскими послушницами на виду у их наставницы. Так что не ждите, что это сойдет вам с рук, даже если вынудили вас на это маленькие затейницы. Когда сестру Розвиту везли на берег, она изрыгала громы и молнии, угрожая пожаловаться губернатору, что мы пытались развратить ее девочек. — Он умолк и уставился на нас троих прищуренными черными глазами, а мы вытянулись по стойке смирно. — Это правда? Вы собирались... чем-то с ними заняться?

— Разрешите доложить, герр шиффслейтенант, — сказал Гаусс, — еще как. Они такие милые и не стали бы раздеваться перед молодыми людьми, если не ожидали бы чего-нибудь такого.

— И получилось?

— Разрешите доложить, никак нет, герр шиффслейтенант. Уж больно они быстрые в воде. Честно говоря, самоанцы плавают как рыбы. Мы пытались загнать их к берегу, а потом в кусты, но тут появился линиеншиффслейтенант Свобода.

— Ясно. — Залески задумчиво погладил усы. — Ладно, учитывая ваш рассказ, я объявляю вас виновными в серьезном проступке и приговариваю к пяти дням ареста в кандалах, на хлебе и воде. А также к дополнительным двум дням ареста за недостойное моряка отсутствие предприимчивости. Слишком быстрые в воде, видите ли. Да я вдвое вас старше, но окажись на вашем месте, поимел бы каждую, даже если бы потом меня унесли обратно на носилках. Ну правда, шестеро девушек на вас троих — всего по две. Даже не знаю, что за молодое поколение растет. Свободны.

Есть такая поговорка, кажется испанская: «Бери, что хочется, только плати за это». Мы заплатили семью душными, темными, искупительными днями на затхлой воде и корабельных сухарях в недрах корабля, в натирающих запястья и лодыжки кандалах, пытаясь спать на грубых досках в обществе тараканов и с одним на всех ведром для отправления надобностей.

Но это стоило того, до последней капли. Молодость крепка, и затхлая смоляная тьма карцера освещалась для каждого из нас памятью о солнце и голубом море, юном смехе и блеске лоснящихся смуглых тел в воде. Для меня те несколько далеких полуденных минут остались столь же яркими, как и в тот день. В последующие годы память о том событии поддерживала меня в дни гораздо более мрачные, чем в той камере.

На восьмой день тяжкие оковы пали и нас выпустили, моргающих и жмурящихся от солнечного света. Корабль уже три дня как вышел в море, мы догадывались об этом по его движению. Изменилось и ещё кое-что — мы плыли без линиеншиффслейтенанта Залески. На пятый день стоянки в Апии он высадился на берег с геологом доктором Пюрклером и отрядом матросов. Доктору Пюрклеру понадобились образцы кристаллических пород с гор на острове, и добыть их можно было только взрывом.

Один из зарядов не взорвался. Залески пошёл посмотреть, в чём дело, и взлетел на пятнадцать метров вверх, когда динамит взорвался, потом приземлился без сознания, но с переломом черепа, несколькими сломанными ребрами и ключицей. В Апию его доставили на носилках.

Хирург монастырского госпиталя заявил, что угрозы жизни нет, но восстановление займет несколько недель. Условия ухода на корабле оставляли желать лучшего по сравнению с больницей, так что Залески остался там до выздоровления, а затем ему предстояло вернуться домой пассажиром на корвете Германского императорского флота, который вскоре отправлялся обратно после задания.

Итак, Микулич исполнял обязанности капитана, Свобода — старшего офицера, а три молодых лейтенанта — вахтенных офицеров. Что не так с этим кораблём? Мы уже потеряли пять офицеров. Если так пойдёт, простые матросы дослужатся до кают-компании задолго до того, как мы достигнем Суэца. С головой у капитана Фештетича все ещё было не в порядке, несмотря на прогулки по берегу в Апии, так что теперь мы все оказались на милости линиеншиффслейтенанта Деметера Микулича. Совсем не соблазнительная перспектива.