Роман молча слушал.

— Он всегда был дисциплинированным, — наконец осторожно сказал Роман.

— Об этом позвольте судить мне. Когда вам будет дано право подбирать себе помощников, — капитан покосился на две нашивки Романа, — вы возьмете его к себе. А пока… пока я здесь хозяин, и никто не заставит меня плавать с неучем. Заявил на собрании, что судно может брать на двадцать стандартов леса больше, чем мы берем обычно. Он, видите ли, подсчитал. Вы знаете, как это называется? Ну нет! Со мной разговор короткий. Шар об шар и — в стороны, — капитан спохватился, что сказал лишнее, и продолжал другим тоном: — Конечно, каждый должен думать о том, как перевезти больше груза, но голословно заявлять, не посоветовавшись со мною, это слишком!

«Вот в чем дело, — мелькнуло у Романа. — Тебе не подходит умная Васькина голова».

— Товарищ капитан, — проговорил Роман, — возможно, Шаримов что-нибудь сделал не так… Но вы, опытный человек, вспомните время, когда вы сами были молоды… Оставьте Василия. Ведь его уволят из пароходства.

— Давно пора. От балласта надо освобождаться, — буркнул капитан.

— Ну что ж, — сказал Роман. — Тогда я пойду. Вы чувствуете себя сильным и правым, но мы будем искать справедливости. Такие «хозяева», как вы, теперь не в моде.

Капитан побагровел.

— «Мы»! Кто это «мы»? Такие же неучи, как ваш Шаримов, — задыхаясь, закричал он. — Плевать я хотел на всех вас. Я капитан.

Роман поднялся.

— Вижу, что напрасно побеспокоил вас. Думал, иду к человеку… — и, не договорив, он вышел из каюты.

Шаримова восстановили.

Капитан пытался заснуть. Он закрыл глаза, вздохнул. Пар вырвался изо рта. В каюте было холодно, как на улице. У медных «барашков» образовались толстые ледяные наросты. На переборках поблескивал иней. Синие морозные сумерки вползали через заиндевевший иллюминатор.

Роман Николаевич повернул голову. Черт! Шапка примерзла к стенке. Надо бы развязать тесемки и отодрать ее. Но двигаться не хотелось. Под тулупом уже скапливалось тепло.

…Если завтра он сможет, то пойдет за остров ловить рыбу. Подледный лов! Голод, проклятый голод вынуждает мерзнуть на ветру. Есть хочется всегда. Днем, ночью. Когда он спит, снятся горы всякой снеди… Он уже несколько раз ходил за остров, но ничего не поймал. Только однажды повезло: попалось несколько мелких ершей. Они были такими вкусными, эти ерши. Куда девалась вся рыба из Невы? Но он все же пойдет. Пусть попадется хоть один ерш… можно сварить кружку ухи…

Вчера днем немецким снарядом снесло левое крыло мостика. Порт обстреливают каждый день. Придется ремонтировать. Чем, как? Людей и материалов не хватает. Хорошо, что из команды никто не пострадал… Почему-то вчера не пришел Якименко. Что с ним случилось? Он ни на что не жаловался, правда последнее время выглядел неважно, пожалуй хуже других. Большая потеря будет. Он хороший парень и механик — золотые руки.

Обязательно надо организовать поход в Угольную гавань за топливом. Иначе в камельке нечем будет поддерживать огонь. Пойти завтра ночью. Днем нельзя. Немец обстреливает. Взять санки, мешки. Далеко идти… Люди слабые. Сколько они увезут? Да есть ли там что-нибудь? Весь порт туда ходит. Последний раз они собирали угольную мелочь. Пыль, крошку… Осенние дожди, потом морозы превратили все в каменные глыбы. Рубили кирками и долбили ломами. Все равно надо идти. Он пойдет тоже. Камелек — их жизнь…

У Дубова погиб сын на фронте. Вчера пришло сообщение. Роман видел, как машинист плакал… Сейчас редко кто плачет! Надо как-то поддержать Дубова. А что скажешь?.. Сколько людей сейчас умирает…

Вот с Игорем тоже… Последнее время Роман часто думал о нем. Игорь Микешин друг его детства. «Тифлис» — теплоход, на котором плавал Игорь, — выгружался в немецком порту Штеттин, когда гитлеровцы напали на Советский Союз. С тех пор прошло около полугода, а о моряках, захваченных в Германии, известий не было. Недавно в пароходстве он встретил жену Игоря — Женю. Она смотрела сухими, тревожными глазами.

— Только что была у начальника. Ничего! Хотя бы маленькое сообщение…

Он постарался утешить ее. Сказал что-то о международном праве, защите интернированных, но сам не очень-то верил тому, что говорил. Они постояли, помолчали. Роман смотрел на Женю, на ее руки, на светлые волосы, выбившиеся из-под платка…

Мысли путались, перескакивали с одного на другое, превращались в цепь отрывочных воспоминаний. Сон не шел.

Перед глазами возникла его комната на Мойке. В ней пусто и неуютно. Валя работала в госпитале. Она бывала дома редко, только когда удавалось получить увольнительную, а главный врач не любил их давать.

— Военное время. Какие тут увольнительные? — ворчливо говорил он. — После войны. Все после войны…

В декабре Роман совсем перебрался на «Айвар». Дома так же холодно, как и в каюте, а от Мойки до порта далеко, и не стоит тратить драгоценные силы на длинный переход. А тут встал — и на работе.

Три дня назад он с трудом дотащился до Мойки и не застал Вали. А она обещала в этот день быть дома. Наверное, не смогла уйти из госпиталя. Эх, военврач, военврач! Поженились-то совсем недавно и почти не видим друг друга.

Роман натянул тулуп на голову. Надо заснуть, а то завтра не хватит сил пойти за остров ловить рыбу.

Перед глазами расстилался Финский залив, покрытый льдом. Над головой серое, скучное небо. Ветер гнал снежную крупу, и у ног Романа образовались два холмика. Холод пробрался под полушубок, от неподвижного сидения закоченели ноги. Он чувствовал, как остывает тело, но уйти не хотел. Нельзя возвращаться с пустыми руками. Он уже мерз около двух часов. Во что бы то ни стало надо поймать рыбу. В черной маслянистой лунке неподвижно стоял поплавок. Несколько раз Роману казалось, что рыба взяла наживку. Он подсекал и вытаскивал пустой крючок. Ничего. Опять ничего! Подождать, еще подождать немного. Должна клюнуть. В заливе — они ловили с «Онеги» — очень неплохо…

…Роман пошевелил замерзшими ногами. Черная лунка, как застывший глаз циклопа, холодно смотрела на него. Руки стали деревянными. Что это? Удочка, воткнутая в снег, дрожит, натянулась, стала двигаться. Неужели рыба водит? Роман осторожно подергал леску. Почудилась тяжесть на крючке. Он начал медленно тянуть. Не зацепить бы крючком о лед. Ну еще, еще. Не торопись! Спокойнее. Если сорвется, он никогда не простит себе этого. Он сварит себе уху с лавровым листом и будет есть ее, горячую как огонь. Ну…

Роман резко дернул за леску, вытащил ее из лунки. На крючке бился большой серебристый окунь с красными плавниками. Роман хотел схватить его, но руки не повиновались. От радости и холода. Рыба подскакивала на снегу, у самой воды. Уйдет!

Роман потянул леску в сторону. Окунь извивался, прыгал. Ну, все. Никуда не денется. Роман подул на руки, отцепил рыбу, бросил подальше от лунки. Теперь он посидит еще. Может быть, здесь остановился косяк? Он наловит много рыбы и сварит уху для всей команды.

Закрепив удочку, Роман потоптался на снегу, похлопал себя по спине. Стало немного теплее. В Мурманске, он помнит, прямо в порту ловили треску на согнутый гвоздь. Час — и полное ведро. А когда взрываются мины, на поверхности плавает оглушенная рыба. Только собирай… Но когда взрываются мины, никто не думает об этом… «Онега» подорвалась на мине… Она ходила на острова Финского залива, еще не занятые немцами. Принимала на борт раненых. В один из октябрьских рейсов, на фарватере между Лавенсаари и Ленинградом, судно наткнулось на плавучую мину… Ее сорвало и принесло ветром…

Роман помнил непонятный, очень сильный удар под ноги, он шел на бак к якорям… Его перебросило через фальшборт, и он глубоко ушел под воду. Последнее, что осталось в памяти, — падающая стеньга и огромное оранжевое пламя…

…Роман подергал леску. Начало смеркаться. Нет, больше он ничего не поймает. Надо идти на судно. Хорошо, что есть окунь. Он большой и жирный. Скорее варить уху. Ветер дул теперь в лицо. Было трудно идти. Глаза слезились. Но Роман не замечал этого. Он думал про горячую уху. Сейчас он придет, поставит воду на камелек и через полчаса опустит в нее рыбу. Положит лавровый лист. У него еще есть сухарь. Это будет настоящий пир…