Это судно унесло с собой в могилу тайну своей быстроходности и, несмотря на невзрачность, образ его несомненно занял славное место в зеркале морей.

Но дело-то в том, что капитан С., любивший повторять, что после его ухода «„Твид“ не сделал больше ни единого сносного рейса», видимо, полагал, будто секрет быстроходности этот судна заключался в его доблестном командире. Бесспорно, успехи многих судов объясняются качествами их капитанов, однако ведь капитану С. так и не удалось, несмотря на все его попытки, придать новому судну — железному клиперу — те свойства, благодаря которым сравнение с «Твидом» стало высшей похвалой в устах всех английских моряков. Было что-то трогательное в безнадежных усилиях капитана, как в попытках старого художника создавать такие же шедевры, как в молодости. Ибо рекордные рейсы «Твида» были шедеврами капитана С. Да, его попытки были трогательны, но, пожалуй, и немножко опасны. Во всяком случае я рад, что благодаря тоске моего капитана по былым триумфам, а также глухоте мистера П. мне довелось во время плавания пережить незабываемые моменты. Да и сам я под высокими мачтами этого клипера осмеливался на такие штуки, которых не проделывал ни до, ни после ни на одном другом судне.

Как-то во время рейса заболел второй помощник капитана и меня назначили вахтенным начальником, единственным распорядителем на палубе. Вот тогда-то система бесчисленных рычагов, управлявшая высокими мачтами, стала очень близка моему сердцу. Разумеется, мне, молодому моряку, было лестно доверие такого командира, как капитан С., — он, по-видимому, меня даже не контролировал, хотя, насколько помнится, ни тон, ни обхождение, ни даже смысл обращенных ко мне замечаний капитана, как их ни толкуй, не свидетельствовали о его высокой оценке моих способностей. И должен еще сказать: когда доходило дело до распоряжений на ночь, С. оказывался очень неудобным командиром. Если я должен был стоять на вахте с восьми до двенадцати часов, он около девяти уходил с палубы, сказав: «Парусов никаких не убирать!» Затем, уже спускаясь по лесенке вниз, добавлял отрывисто: «Да смотрите, чтоб ничего не снесло!» И могу похвастать, что я ни разу не терял ни одной мачты.

Но однажды ночью меня застала врасплох неожиданно резкая перемена ветра.

На корабле, разумеется, сразу стало очень шумно: беготня, крики матросов, щелканье парусов по ветру — все это могло разбудить мертвого. Но капитан так и не вышел на палубу. Когда же час спустя меня сменил на вахте старший помощник, капитан вызвал меня к себе. Я вошел в его каюту. Он лежал на кушетке, укрытый пледом, с подушкой под головой.

— Что у вас там стряслось наверху? — спросил он.

— Шквал налетел с подветренной, сэр, — доложил я.

— А вы разве не заметили, что ветер меняется?

— Да, сэр, я так и думал, что надо очень скоро ждать перемены.

— Почему же в таком случае вы сразу не переменили курс? — спросил он ледяным тоном, от которого кровь стыла в жилах.

Но вопрос этот был мне на руку, и я не преминул ответить на него.

— Видите ли, сэр, — сказал я тоном извинения, — судно так хорошо шло, делало одиннадцать узлов в час, и я рассчитывал, что оно сможет идти так еще добрых полчаса.

Он посмотрел на меня мрачно, исподлобья и несколько минут лежал молча, откинув голову на белую подушку.

— Гм… еще с полчаса… Вот так и теряют все мачты!

И это было все, в этом состоял весь полученный мной нагоняй. Я постоял еще минуту и вышел из каюты, осторожно прикрыв за собой дверь.

Да, я провел много лет в море, я любил его и расстался с ним, так ни разу и не увидев, как сносит за борт всю сложную систему снастей и парусов, эти «тростники зыблемые и паутину на ветру!». Это, конечно, чистая случайность, мне повезло. А вот бедняга П. — тот, я уверен, не отделался бы так дешево, если ли бы бог ветров не отозвал его раньше времени из этого мира который на три четверти состоит из океанов и поэтому представляет подходящее место для моряков. Через несколько лет после того как я ушел с клипера, я встретил в одном порту Индии человека, который плавал на кораблях той же компания. Мы стали перебирать имена прежних товарищей и, естественно, я осведомился о П.: как он, вышел уже в капитаны? Мой собеседник ответил небрежно:

— Нет, но он уже нашел себе место: его море смыло с кормы… во время шторма на пути из Новой Зеландии к Горну.

Так ушел П. от высоких мачт, которые он столько раз в бурную погоду заставлял из последних сил бороться с ветром. Он показал мне, что значит вести корабль наперекор стихиям. Не такой это был человек, от которого можно научиться благоразумию и осторожности. Во всем была виновата его глухота. Но я вспоминаю, какой у него был веселый характер, как упивался он юмором «Панча», вспоминаю его невинные причуды, например страсть выпрашивать у всех взаймы зеркала. В каждой каюте было свое зеркало, привинченное к переборке, и мы никогда не могли понять, на что ему нужны еще другие зеркала. Просил он зеркало всегда конфиденциальным тоном. Почему? Неизвестно. Мы строили разные догадки. Но теперь никто уже так и не узнает истины. Что ж, то была невинная прихоть. Да упокоит его душу так внезапно унесший его бог бурь где-нибудь в раю для настоящих моряков, где, как бы вы быстро ни мчали ваше судно, никогда вы не потеряете мачт!

Было время, когда старший помощник шкипера, с записной книжкой в руках и карандашом за ухом, следил одним глазом за такелажниками наверху, а другим — поглядывал вниз, в трюм, на грузчиков. Он проверял, как размещена кладь на судне, зная, что еще до выхода в море он этим самым обеспечивает ему легкий и быстрый ход. В нынешние времена вечная спешка, наличие в доках погрузочно-разгрузочных организаций, применение подъемных машин, которые работают быстро и не станут ждать, требование срочной доставки, самые размеры судов — все не дает времени моряку хорошо изучить свое судно.

Есть суда доходные и недоходные. Доходное судно может провезти большой груз сквозь все опасности штормовой погоды, а когда оно на отдыхе, то стоит себе в доке и переходит без балласта с одной стоянки на другую.

Сказать о парусном судне, что оно может плыть без балласта, значит сказать, что оно — верх совершенства. Я лично никогда не видывал столь образцовых судов, только читал о них в объявлениях о продаже. Такие исключительные добродетели судна всегда вызывали во мне какое-то недоверие. Конечно, никому не возбраняется утверждать, что его судно может плыть без балласта. И он это, конечно, скажет с видом глубокого убеждения, в особенности если не собирается сам идти на этом судне в море. Написав в объявлении о продаже, что судно может плыть без балласта, он ничем не рискует, так как не дает гарантии, что оно куда-нибудь доплывет. Кроме того, святая истина заключается в том, что большинство судов может плыть короткое время без балласта, но затем они опрокидываются и благополучно идут ко дну вместе с экипажем.

Судовладелец дорожит прибыльным судном, моряк гордится им. В красоте его он убежден, никакие сомнения на этот счет не возникают в его душе. А если он еще может похвастать его более полезными качествами, самолюбие удовлетворено вдвойне.

Погрузка судна в прежние времена требовала большой сноровки, толковости и специальных знаний. По этому вопросу написаны толстые тома, так, например, существует солидный труд Стивенса «О погрузке», который в известных кругах пользовался не меньшей популярностью, чем «Coke on Littleton». Стивенса читать приятно — он не только серьезный специалист, но и талантливый писатель Он приводит в своей книге все официально признанные теории, четко излагает правила, иллюстрирует все примерами, сообщает о тех судебных процессах, где в приговоре затрагивались какие-нибудь вопросы погрузки. Он ни в чем не педантичен и при всем своем пристрасти к широким обобщениям готов согласиться, что нет двух судов, к которым можно было бы подойти с одинаковой меркой