Тут испанцы, должно быть, наконец-то догадались о замысле пиратов, ибо огонь немедленно прекратился, и посыпались многочисленные приказы, а весла с брызгами ударили по воде. Но отвернуть им было уже слишком поздно, ибо через пару секунд галеон врезался в кормовую часть левого борта неприятеля с такой силой, что нашего Гарри едва не швырнуло на палубу, а затем галера с ужасающим треском, под аккомпанемент пронзительных воплей, завалилась на бок. Галеон, направляясь в открытое море, оставил от своего недавнего врага лишь тонущую развалину да воду, в лунном свете сплошь усеянную покачивающимися на волнах головами и размахивающими в отчаянии руками.

Вот теперь, когда опасность миновала, нашему герою у штурвала на помощь бросилось сразу несколько человек. А капитан Морган, спустившись на главную палубу, хлопнул юного рулевого по спине:

— Ну, мастер Гарри, разве я не говорил, что сделаю из тебя мужчину? — В ответ на это бедный наш Гарри разразился смехом, но не без некоторого отчаяния в голосе, ибо руки его дрожали, словно в лихорадке, и были холодны как лед. А что до его чувств, то если б только капитан знал: Бог свидетель, в тот момент ему гораздо сильнее хотелось плакать, нежели смеяться.

Тем не менее я категорически настаиваю, что, хоть и совершенный под влиянием момента, поступок нашего юного героя был действительно храбрым деянием, и не могу не задаться вопросом: сколь многие из наших современных шестнадцатилетних джентльменов при подобных обстоятельствах повели бы себя подобно Гарри.

Оставшиеся приключения нашего героя по сравнению с теми, о которых я вам уже поведал, были не столь захватывающими. На следующее утро испанский капитан (весьма вежливый и воспитанный джентльмен) любезно одолжил ему смену одежды, и мастер Гарри должным образом был представлен обеим леди. Ибо внимание к юноше капитана Моргана, выказывавшего расположение к нему и прежде, теперь и вовсе стало непомерным. Столовался он исключительно в кормовой каюте, и вообще его баловали все подряд. Мадам Симон, толстая и краснолицая дама, нахваливала Гарри безостановочно, юная же мисс, весьма и весьма хорошенькая, все время строила ему глазки.

Должен заметить, что она и мастер Гарри часы напролет проводили вместе. Девушка притворялась, будто обучает его французскому языку, хотя ученик был столь охвачен страстью любви, что едва не задыхался от нее. Мадемуазель Симон, со своей стороны, понимая его чувства, отзывалась со всей добротой и благодушием, так что, будь наш герой постарше да продлись плавание подольше, он мог бы совершенно запутаться в сетях своей прекрасной сирены. Все это недолгое время, как вы понимаете, пираты плыли прямо на Ямайку, коей благополучно и достигли на третий день.

К тому сроку, впрочем, буканьеры уже едва не сходили с ума от радости, ибо, принявшись за изучение добычи, обнаружили, что груз корабля состоит из серебра просто невероятной стоимости: сто тридцать тысяч фунтов. Достойно изумления, что пираты не упились на радостях. Несомненно, так бы они и поступили, не пригрози им капитан Морган — отдававший себе отчет, что корабль их все еще находится точно на пути испанских флотилий, — что пристрелит первого же, кто употребит хоть каплю рома без его разрешения. Угроза возымела действие, и все оставались трезвыми как стеклышко, пока на третий день плавания, около девяти часов утра, не достигли гавани Порт-Ройяла.

И здесь-то роман нашего героя и закончился в мгновение ока. Стоило им лишь встать на якорь, как с одного военного корабля к ним подошла лодка — и кто же, вы думаете, вступил на борт? Да не кто иной, как лейтенант Грэнтли (близкий друг отца нашего героя) и его собственный старший брат Томас. Последний с весьма суровым видом заявил мастеру Гарри, что он — отъявленный и отпетый негодяй, который несомненно закончит дни свои на виселице, и что отец велел ему немедленно вернуться домой. Затем он укорил нашего незрелого пирата в отвратительном и неблагодарном поведении, вследствие коего вся их многочисленная семья сходит с ума от беспокойства. Герою нашему так и не удалось поколебать решимости своего брата.

— Но как же, — вопрошал бедный Гарри, — неужели ты даже не позволишь мне подождать, когда будут делить добычу? Я хочу получить свою долю!

— Этого еще только не хватало! — воскликнул Томас. — Неужели ты действительно полагаешь, что отец позволит тебе получить долю с этого кровавого дельца?

И вот, после весьма продолжительного спора, нашего героя таки вынудили немедленно вернуться домой. И ему даже не дали попрощаться со своей возлюбленной! И более бедный Гарри ее не видел, лишь издали: она стояла на полуюте, пока лодка с ним отплывала прочь, и лицо девушки было залито слезами. Наш герой чувствовал, что жизнь его кончена и никогда уже более ему не суждено изведать счастья. Тем не менее он поднялся на корме лодки и ухитрился, хотя и с тяжелым сердцем, отвесить мадемуазель Симон изящный поклон, взмахнув той самой шляпой, что одолжил ему испанский капитан. Старший брат, впрочем, тут же велел ему сесть.

На этом и заканчивается наша история. В заключение скажу лишь, что Гарри Мостин вовсе не закончил свои дни на виселице, но со временем стал весьма уважаемым и состоятельным коммерсантом. Он торгует сахаром, женат на англичанке, и у них куча детишек, которым почтенный отец семейства, когда бывает в настроении, рассказывает о тех своих приключениях, о которых вам только что поведал я, а заодно и о кое-каких других, здесь не описанных.

Чтобы поведать о Томе Чисте: как он получил свое имя и почему стал жить в небольшом поселении Хенлопен, что в устье Делавэрского залива, — надо вернуться в 1686 год, когда на Атлантическое побережье обрушился мощнейший шторм. В самый разгар урагана на банку Хен-энд-Чикен, как раз подле мыса Хенлопен, выбросило барк, и Том Чист оказался единственным пассажиром, уцелевшим после крушения сего злополучного корабля.

Необходимо начать именно с этого чудесного спасения, которому наш герой обязан не только жизнью, но и своим именем.

Даже во времена Тринадцати колоний сие небольшое и удаленное поселение на Хенлопене, основанное англичанами, к которым затем присоединилось несколько голландцев да шведов, все еще оставалось лишь мелкой крапинкой на обширнейшем лике девственной природы: места тут были глухие, и леса да болота простирались неведомо как далеко на запад. Здесь было полным-полно не только дикого зверья, но и аборигенов-индейцев, каждую осень кочевыми племенами являвшихся на зимовку на берега пресноводных озер ниже Хенлопена. Там они и жили месяцев четыре или пять, под укрытием песчаных дюн и сосновых лесов, располагавшихся за мысом, добывая рыбу, моллюсков, уток и гусей, вытесывая стрелы да обжигая глиняную посуду.

Порой по воскресеньям, когда его преподобие Хилари Джонс проповедовал в бревенчатой церквушке у края леса, эти полуодетые краснокожие дикари заходили туда с холода и сидели себе на корточках в задней части комнаты, невозмутимо слушал совершенно непонятные им слова.

Но вернемся к крушению барка, то есть в 1686 год. Катастрофа, произошедшая у побережья на банке Хен-энд-Чикен, для обитавших в тех краях нищих поселенцев, которых жизнь вообще мало чем баловала, оказалась сущим даром божьим. За ночь корабль разбило вдребезги, и на утро весь пляж был усеян обломками: ящиками и бочонками, сундуками и брусками, шпангоутом и досками — обильный и щедрый урожай, собрать который тут же не преминули поселенцы, благо что помешать им было совершенно некому.

Именовался барк, как установили по надписям на бочках для воды и на сундуках матросов, «Бристольский купец» и, несомненно, был английским.

Как уже было сказано, единственным, кто уцелел после кораблекрушения, оказался Том Чист.