Вот такой человек принял деятельное и смелое участие в судьбе бывшего офицера Михаила Домерщикова. Он взял его к себе в ближайшие помощники, не обращая внимания на косые взгляды, наветы и сложное прошлое этого моряка. Взял, потому что знал его еще с двадцатого года (если не раньше), когда по направлению ЦК РКП (б) работал в торговом порту Петрограда. Домерщиков же был назначен по рекомендации своего бывшего вестового капитаном парохода «Рошаль».

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ.[4] Лондонский порт. Темза. На фоне океанского суперлайнера скромный морской трудяга товарно-пассажирский пароход «Рошаль»: белые надстройки, черная труба, красный флаг на гафеле.

Это был старый пароход с такой же непростой боевой судьбой, как и у его капитана.

Его построили в 1899 году в Гулле и нарекли «Великим князем Александром Михайловичем». В апреле 1915 года пароход мобилизовали и зачислили в состав Балтийского флота. В октябре семнадцатого экипаж «Великого князя» перешел на сторону революции, а в восемнадцатом пароход получил свое новое имя. «Рошаль» участвовал в героическом Ледовом переходе из Гельсингфорса в Кронштадт, когда были спасены основные силы Балтийского флота.

Затем его разоружили и передали в ведение Мортрана, где он ржавел целых два года у портовой стенки, пока его снова не призвали на военную службу. В 1923 его передали Трансбалту и определили на заграничную линию Ленинград — Гавр — Лондон.

Молодой торговый флот республики, обескровленный войнами, нуждался даже в таких стариках, как «Великий князь», едва выжимавший из своих полутора тысяч паровых лошадиных сил одиннадцатиузловой ход. Каждый рейс на таком судне с расхлябанной машиной, с протекающим корпусом был подвигом. Но главный свой подвиг «Рошаль» совершил на сорок пятом году многотрудной жизни. Старый пароход и его бывалый капитан — оба, хоть и порознь, дотянули до Великой Отечественной, и каждый как мог приблизил День Победы.

«Рошаль» под командованием капитана А. Соболева обслуживал береговые части Северного Флота — ходил под обстрелом немецких батарей в Мотовский залив, доставлял воинские грузы защитникам Кольского полуострова.

В феврале 1944 года «Рошаль» вышел в Индигу за рыбой для действующего флота. Обычно туда пробивались только ледоколы. Но обстановка вынудила отправить старый, вконец изношенный пароход, не имевший никаких ледовых подкреплений. «Рошаль» пробился. За тот рейс его капитан был награжден орденом. А надо было бы и флаг парохода украсить орденом…

Я вращаю диск весь день. Телефон — идеальная машина поисков. В блокноте моем растет столбец телефонных цифр и фамилий. Бесконечное вычитание номеров из номеров, имен из имен, пока наконец не находится искомое: Николай Петрович Чикер и семь цифр его ленинградского телефона.

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Контр-адмирал-инженер в отставке Николай Петрович Чикер начинал свою службу в довоенном ЭПРОНе. С 1957 года по 1972-й возглавлял аварийно-спасательную службу Военно-Морского Флота. На его счету десятки уникальных операций по подъему затонувших судов и спасению экипажей подводных лодок. Лауреат Государственной премии СССР. Живет и трудится на одном из предприятий Ленинграда.

Имя Чикера мне было знакомо по службе на Северном флоте. Я изучал подписанные им инструкции по аварийно-спасательному делу, я встречал эту фамилию под предисловиями к увлекательнейшим книгам о судоподъеме. В моих глазах этот человек представал хранителем многих морских тайн, и то, что он лично знал Домерщикова и знал, как выяснилось из предварительного телефонного разговора, с самой лучшей стороны, бросало особый свет на моего героя и на самого адмирала.

Прямо с Московского вокзала еду к Парку Победы, близ которого живет Николай Петрович Чикер.

Массивный человек с седой шевелюрой открыл мне дверь. Кабинет с моделями кораблей, украшенный чеканкой и картинами на морские сюжеты, с «сухим аквариумом» из кораллов, являл тихую гавань бывалого моряка. В нем мы и расположились.

Николай Петрович листал свою книгу «Служба особого назначения», выискивая фотографию Домерщикова. То был рабочий экземпляр, в который автор от руки дописывал всевозможные уточнения и дополнения. Под портретами друзей и сослуживцев мелькали скорбные даты: «Умер…», «Погиб…», «Умер…». Скорбная и гордая поминальная книга… Старый адмирал листал не страницы, а годы своей жизни. К сожалению, на групповых снимках Домерщикова не оказалось. Тогда Чикер стал рассказывать то, что помнил: — С Михаилом Михайловичем я познакомился в конце тридцатых годов. Это был обаятельный интеллигентный человек с выправкой флотского офицера. Правильная речь старого петербуржца, мягкие манеры, высокая морская культура — все это его выделяло… Флагманский штурман ЭПРОНа? Такой должности у нас не было. Домерщикова называли так в шутку. Он неизменно присутствовал на разборах судоподъемных операций… Седой, вдумчивый… В морской форме без знаков различия. Работал он в штабе ЭПРОНа в качестве консультанта и переводчика. В совершенстве зная английский, а также французский и немецкий, он держал руководство ЭПРОНа в курсе всех новинок зарубежного судоподъема. Начальник ЭПРОНа, а это был весьма незаурядный, можно сказать, легендарный человек, флагман второго ранга Фотий Иванович Крылов очень ценил своего помощника.

Разница в возрасте мешала мне сблизиться с Домерщиковым, но мы, молодые корабельные инженеры, с большим уважением относились к этому человеку.

Перед войной мне пришлось поднимать корабль, на котором Михаил Михайлович ходил в Цусиму — крейсер «Олег». В гражданскую английские катера торпедировали его, и он затонул в районе Толбухина маяка. Затонул неудачно — нос его выходил в Морской[5] канал и мешал судоходству. Попробовали поднять «Олега» на понтонах, но илистый грунт слишком прочно присосал корабль. Решили взорвать крейсер старыми шаровыми минами. Подвели их под наиболее уязвимые места корпуса. Взорвали. Пол Кронштадта осталось без стекол, но в корабле мины проделали лишь трубообразные пробоины. Пришлось резать перемычки и поднимать «Олега» по частям…

Я спросил Чикера, где размещался до войны штаб ЭПРОНа, и он объяснил, как разыскать последнее место службы моего героя.

«Волга» с шашечками на борту с трудом продвигалась по Невскому. Над Ленинградом только что отбушевала метель, и посреди проспекта тянулся высокий снеговой гребень, сметанный автоуборщиками. В ветровом стекле тускло золотился граненый, как клинок кортика, шпиц Адмиралтейства.

…Я ехал на набережную Красного Флота (бывшую Английскую). Там, у моста, где мемориальным камнем помечена историческая стоянка «Авроры», глядит окнами на Неву здание не бог весть каких статей. В великолепной шеренге аристократических особняков, протянувшейся от Зимнего дворца вдоль Невы, дом № 34 почти не приметен: ни колоннад, ни широкогрудых атлантов, ни каменных львов… Здесь до войны размещался штаб ЭПРОНа. Внимательный прохожий, разглядывая фасад, будет немало озадачен, когда увидит среди гипсовых гирлянд и маскаронов, составляющих скромный декор здания, штурвалы, якоря и водолазные шлемы, вылепленные по фризу верхнего этажа. В сорок пятом, ремонтируя здание штаба, матросы-эпроновцы украсили его на свой вкус.

Бывает так, и геологи это знают: расколешь иной невзрачный булыжник и ахнешь — сердцевина сверкнет вдруг гроздью аметистов. Вот такое же чувство возникло у меня, когда я заглянул внутрь дома № 34.

Поднявшись по широкой парадной лестнице, я попал в… высоченный грот с бетонными сталактитами, с перламутровыми морскими раковинами, вмурованными в бугристые дикие стены. Это было так неожиданно и так натурально для штаб-квартиры экспедиции подводных работ… Я подумал, что это наверняка идея Фотия Ивановича Крылова — разрядить казенную учрежденческую обстановку столь романтическим сооружением. Куда как символично: путь в кабинет «флагмана затонувших кораблей» пролегал под сводами подводного грота.