Об этом столкновении американцы не проронили ни слова. Наши тоже молчали. Так оно почта и забылось. А ведь та давняя история могла обернуться трагедией не менее горшей, чем беда «Курска». Собственно, после гибели «Курска» о ней и заговорили те немногие, кто жив сейчас…

Итак, осень 1974 года. Разгар холодной войны в океане. Северный флот. Западная Лица. 1-я флотилия атомных подводных лодок

Многоцелевая — торпедная атомная подводная лодка К-306 под командованием капитана 1-го ранга Эдуарда Гурьева вышла к берегам Англии с особым заданием. Надо было скрытно подойти к выходу из бухты Клайд Брит, где базировались американские атомные ракетные лодки типа «Джордж Вашингтон», дождаться выхода одной из них и записать ее шумовой «портрет». То есть сделать все то же самое, что делали американские подводники по отношению к нашим новым подводным лодкам.

И все было бы хорошо, если бы…

Недаром говорят: приключения в море начинаются на берегу. Младший штурман не взял в поход карты того района, где предстояло вести разведку. Отправился лейтенант за комплектом карт в город, однако загулял, попал в комендатуру… В общем, когда выяснилось, что самой нужной карты нет, а штурманенку высказали все, что говорится в таких случаях, стали думать и гадать, как быть. Вышли из положения благодаря подводницкой смекалке. Скопировали очертания берега из «Морского атласа» и сделали нечто вроде карты-сетки. Определяться по ней худо-бедно можно было, вот только изобаты глубин на ней отсутствовали.

— Вообще-то к той боевой службе мы готовились основательно, — рассказывает капитан 1-го ранга запаса Александр Викторович Кузьмин, ходивший на К-З06 приписным командиром штурманской боевой части. С нами шел еще и опытнейший дивизионный штурман Анатолий Сопрунов, которого все молодые штурмана величали дядя Толя. Еще дали нам для несения штурманских вахт помощника командира по навигации с лодки 705-го проекта Богатырева. Всего четыре штурмана вместе со штатным «штурманенком» — лейтенантом Виноградовым.

До залива Клайд Брит мы добрались вполне благополучно. Если не считать одного происшествия, о котором знали лишь несколько человек За несколько суток до столкновения с американской лодкой наша «ласточка» коснулась грунта.

Тут надо заметить, что «касание грунта», каким бы мягким оно ни было, считается на флоте одним из самых серьезных навигационных происшествий. И хотя «касание» было и в самом деле касанием, а не ударом о грунт (слегка встряхнуло только корму, доктор наливал в своей каюте спирт механику, и толика «огненной влаги» немного выплеснулась из «шильницы»), но на душе у командира, штурмана и боцмана-рулевого скребли кошки. В базе за «касание» придется отвечать по полной мере. Знали бы они, что ждет их впереди!

А впереди нас ждал наш РЗК — разведывательный корабль, который кувыркался в районе не одну неделю, на офицерах кителя уже истлели, — продолжал рассказ Кузьмин. — Но они дождались своего звездного часа 4 ноября из залива пошел на боевое патрулирование американский «стратег» «Натаниель Грин»[1] с кучей «поларисов» на борту. Ну и мы как нельзя кстати. Дальше наша работа. Чтобы передать нам контакт с целью, с РЗК должны были дать нам условный сигнал: сбросить в воду три шумовые гранаты. Они их и сбросили…

О том, что было дальше, я узнал от самого, быть может, главного свидетеля это опаснейшего происшествия: бывшего старшины команды торпедистов, мичмана в отставке Михаила Михайловича Смолинского. Ведь именно он стоял ближе всех к месту удара.

По трансляции «Боевая тревога! Торпедная атака!» прибежал на боевой пост. Краем уха уловил доклад акустика: «Ничего не слышу!» И тут старшина команды гидроакустиков Толя Корсаков мрачно обронил: «Сейчас столкнемся…» И точно.

Удар!! Вмазали мы американцу в борт. Смотрю, а на стеллажах правого борта верхние торпеды вышли из зацепов и дернулись к задним крышкам торпедных аппаратов… Это конец! А дальше — чудо: все торпеды вернулись в свои ложементы и зацепы сами защелкнулись! Кто-то сильно Бога за нас молил…

Трансляция рявкнула:

— Осмотреться в отсеках!

Я включил мнемосхему. И тут услышал, а потом и увидел* в первый отсек — в наш отсек — поступает вода!

Быстро сообразили, в чем дело, перекрыли клапаны вентиляции торпедных аппаратов, и течь прекратилась. Но дифферент на нос растет. Градусов за 17 перевалил! Стоять трудно. А в голове только одно — грунт рядом, сейчас долбанемся. И тут еще одно чудо: наш механик — капитан 2-го ранга Владимир Каталевский продул носовые цистерны, дифферент стал отходить…

А.В. Кузьмин:

— Наш командир БЧ-5 оказался на высоте — сработал в режиме автомата: не дожидаясь команд, продул балласт в носовой группе цистерн. Можно сказать, спас всех нас и корабль. Смерть пронеслась, как пуля у виска Что там пуля! Тут пять торпед с СБП (ядерной начинкой) мимо виска пронеслись. Торпеда — дура, пузырь — молодец!

М.М. Смолинский:

— А я не отрываю глаз от мнемосхем и с ужасом вижу, что торпедные аппараты с СБП — ядерным боеприпасом — заполнились водой. Подмокли. Главное наше оружие. Первая мысль: ну, все-теперь наручники обеспечены. По местам стоять, с должностей сниматься…

А.В. Кузьмин:

— Американская ПЛАРБ вынуждена была всплыть в позиционное положение. Мы же подсвплыли под перископ и сразу увидели ее. «Натаниель Грин» сидел в воде с большим креном на правый борт. На корпус выбрались растерянные матросы, командир с мостика пытался понять, что произошло. Надо было сфотографировать картину через перископ, но в штурманском фотоаппарате не было пленки. Пришлось взять карандаш и быстро зарисовать… У американской ПЛАРБ бортовой номер 636.

Мы тоже осмотрелись в отсеках. Кроме подмоченных торпед, с СБП других проблем вроде бы не было. Можно было только представить, как выглядит наш нос, смятый вдрабадан… Позже выяснилось, что у нас были повреждены все носовые торпедные аппараты, кроме одного. У американцев были пробиты цистерны главного балласта.

Как бы там ни было, но мы повторили подвиг капитана Гастелло, только без жертв. Во всяком случае, «Натаниель Грин» со всей своей кучей «поларисов» в заданный район не вышел.

Первую часть этой захватывающей истории я выслушал в Киеве: сначала от Александра Викторовича Кузьмина, затем от мичмана в отставке Михаила Михайловича Смолинского. Мы заехали к нему с Кузьминым на работу — в стрелковый тир, где Смолинский учит молодежь обращению с оружием. Можно сказать, работа для бывшего минера почти по специальности. Смолинский никак не ожидал нашего визита, но — флотская выучка — быстро накрыл обеденный стол из того, что бог послал и дала на работу жена. Разложил по тарелкам домашние пельмени, открыл банку с сайрой, разлил по стаканам горилку… Ну, как тут было не выпить и за тех, кто в море, и за тех, кто благополучно вернулся из него тридцать три года назад Не зря молвил один флотский мудрец: «Выйти в море может каждый дурак, а вот вернуться…»

Обнялись бывшие соплаватели, потому как вспомнили все в деталях и очень разволновались. Кузьмин сказал на посошок:

— Конечно, Господь Бог миловал, не попустил, но ведь и экипаж не подкачал!

— Это точно! — подтвердил Смолинский. — Личный состав был весь на боевых постах и действовал точно по командам. Слаженный у нас экипаж был. Хороший…

И загрустил почему-то…

Продолжение этой истории я услышал в Санкт-Петербурге от бывшего боцмана К-306, мичмана запаса Николая Молчанова. Он работал начальником охраны торгово-развлекательного центра «Гулливер». Я приехал к нему на работу, мы выбрали самый тихий столик в кафе и заказали по чашке чая. Едва речь зашла о К-306, о том давнем походе, как Молчанов снова превратился в боцмана, главного рулевого подводной лодки.

— Мы этого «Натаниеля Грина» видели, слышали, вели вплоть до самой точки погружения. Чтобы нас не засекли, мы подошли поближе к нашему разведкораблю, который держался правее от нас, ушли под прикрытие его шумов. Вот это-то и сыграло роковую роль.